– Позвольте, Иван Дмитриевич! Я знаю господина Дорошевича достаточно давно, еще с «Одесского листка», и хорошо знаю этого человека! Если он оказывает мне этакую профессиональную честь и доверие – значит, у него все достаточно серьезно продумано! Я что же – должен бегать по кабинету, заламывать руки, причитать и требовать время на размышление? Извините, Иван Дмитриевич: от таких предложений ни один настоящий газетчик не отказывается!
Стеклышки пенсне снова сверкнули в сторону Сытина – на этот раз торжествующе.
– Володя, я действительно многое продумал и предусмотрел. И окончательно план вашей поездки мы будем шлифовать и шлифовать до полного блеска! Не оставим на нем ни одного спорного пятнышка! Но самое главное: вы говорите по-английски как англичанин! Как меня уверяли – совершенно без акцента! А уверяли меня настоящие англичане – помните, месяца четыре назад мы после театра заехали в один клуб и вы, дурачась, представились компании британцев как их соотечественник? Вы болтали с ними часа полтора, и никто ничего не заподозрил, пока мы сами не признались им в розыгрыше!
– Это было забавно! – кивнул Краевский. – Помнится, они так до конца и не поверили, что я не британец, а русский! Нет, я действительно готов ехать хоть сегодня!
– Авантюристы! – не выдержав, Сытин выскочил из-за стола и кругами забегал по кабинету. – Мальчишки, право слово! Мало мне было одного Власа Михайловича – так теперь и второй авантюрист в редакции завелся! Благодарю покорно! Не солидное издательство, а цирк-шапито, право слово!
– Сядьте и успокойтесь, господин издатель! И попрошу не бросаться оскорбительными намеками!
– Кроме того, doubt generals before the decisive battle could undermine the spirit of the troops, sir[12], – не удержавшись, вставил Краевский с той же легкой улыбкой.
Сытин, остановившись напротив него, подозрительно наморщил лоб:
– Пользуетесь тем, что я сильно плаваю в английском, господин Краевский? Вы изволили сказать что-то про генералов, мешающим своим солдатам? Слушайте, Владимир Эдуардович, а откуда вы вообще столь хорошо знаете английский и так ловко на нем объясняетесь? Только без шуток, пожалуйста! И по-русски, если можно!
Краевский не впервые слышал подобные вопросы, и, как правило, избегал исчерпывающих ответов. Вот и сейчас он пожал плечами:
– У меня были очень хорошие учителя, Иван Дмитриевич! Преимущественно англичане. Я, видите ли, получил домашнее воспитание: отец часто менял места службы и всегда говорил мне, что человек не в состоянии быть первым во всем. И решил, что мне надо обязательно знать в совершенстве английский язык. Он и со мной говорил только по-английски – как только ему предоставлялась такая возможность…
– А лучшую языковую практику вы, Володя, получили на английском пароходе, на который нанялись простым матросом, бросили «Одесский листок» и уехали на несколько лет куда-то на Дальний Восток, – проявил осведомленность Дорошевич. – Если не ошибаюсь, единственное, что вы тогда привезли в Одессу, был шрам на левой руке. Никаких «алмазов пламенных в пещерах каменных» – не считая языковой практики, не так ли?
– Да, с тем экипажем мне повезло! – кивнул Краевский. – В него входили практически все слои традиционного английского общества – кроме особ королевской крови, разумеется.
– А почему вы не спрашиваете, Володя, под какой «крышей» мы собираемся вас послать? – прищурился Дорошевич. – Вы же не собираетесь ехать под своим настоящим именем: японцы вас просто не пустят!
– Вероятно, у вас уже есть какое-то решение этой проблемы, – невозмутимо парировал Краевский. – Не с закрытыми же глазами мне ехать!
Дорошевич, победоносно сверкнув пенсне, бросил на колени корреспондента паспорт. Увидев его, Сытин опять застонал и вернулся за свой стол. Краевский с любопытством раскрыл серо-желтую книжицу, перекинул несколько страниц, вернулся к первой – с описанием владельца. Внимательно прочитав внесенные данные, он еще раз осмотрел весь паспорт и даже проглядел его странички на свет. Поднял глаза на Дорошевича и очень серьезно спросил:
– Это что – настоящий британский паспорт? Примите мои поздравления, Влас Михайлович: вероятно, вы потратили уйму времени на поиск моего двойника: единственное расхождение, которое я заметил – это возраст. Сэр Персиваль Палмер старше меня на четыре года. А так… Даже шрам мой упомянут в качестве особых примет. И нет ни малейшего признака подделки, черт побери! Может, вы просто подружились с кем-то из Королевской службой выдачи паспортов для путешественников из министерства внутренних дел Соединенного Королевства, Влас Михайлович?
Тот самодовольно улыбнулся:
– Значит, никаких сомнений в подлинности?
– Мне доводилось держать в руках подлинные британские паспорта, – кивнул Краевский. – Причем держать достаточно долго. Я, конечно, никогда не служил по таможенной части, либо по линии иммигрантских бюро. Однако полагаю, что если это и подделка, то подделка высочайшего качества. Ее обладателя, думаю, можно «раскусить» – но для этого потребуются очень серьезные основания и большой опыт. Да, с таким паспортом можно смело ехать куда угодно!
– Разумеется, к этому паспорту необходимы какие-то мелкие «дополнения и приложения», – зачастил Дорошевич. – Личные письма от родственников, всевозможные квитанции, банковские аккредитивы… Нужно продумать все на свете!
– Господа, господа! Да разве возможно продумать все мелочи, с которыми может столкнуться человек с чужим паспортом? – снова застонал Сытин.
Дорошевич, не обращая внимания на издателя, демонстративно глянул на часы, встал и торжественно пожал руку вскочившему Краевскому.
– Спасибо, Володя… Владимир Эдуардович! Я рад, что не ошибся в вас! Идите сейчас, заканчивайте все дела в редакции и вживайтесь в образ мистера Палмера. Я думаю, что эта тайна не выйдет из стен этого кабинета, Иван Дмитриевич! Никто в редакции, никто из ваших домашних не должен ничего знать! И вы, Володя, воздержитесь, ради Создателя, хоть словом, хоть намеком, хоть кому! Для всех: редакция посылает вас в Берлин и Париж!
– Я все понял. И с вашего позволения, господа, удаляюсь! – поклонившись присутствующим, Краевский, чуть слышно насвистывая, вышел из кабинета.
Заперев дверь, Дорошевич захохотал и даже исполнил несколько па невесть какого танца перед столом издателя, потом подскочил к Сытин, и в порыве чувств, обняв, звонко расцеловал в обе щеки.
– Дело сдвинулось, Иван Дмитриевич! Дело сдвинулось, дорогой вы мой! Теперь – дело за вами!
– В каком это смысле? – возмутился Сытин. – Вы меня, Влас Михайлович, в свою авантюристическую артель не записывайте! Молчать буду, извольте! Хотя, по-хорошему, нужно бить тревогу и направить вас с вашим Краевским на психиатрическое обследование! Вы почему не сказали ему о том, что ждет пойманных шпионов в Японии? Не читали последних телеграмм Рейтер? Вот, извольте! Петля! А вы столь легкомысленно пускаетесь тут в пляс и радуетесь, что толкаете человека в петлю?!
Дорошевич мельком пробежал отчеркнутые заметки о казнях в Японии и отбросил газету в сторону. Бросился на диван, заложил руки за голову, покосился на Сытина:
– А вы почему не использовали сей аргумент, Иван Дмитриевич? – вкрадчиво спросил он. – И перевод, и сами газеты все время были у вас на столе, если не ошибаюсь!
– Ну, почему, почему? Не знаю! – выпалил Сытин. – Наверное, потому, что до сих пор надеюсь, что вы одумаетесь! Кто помог вам подделать паспорт? Ваши уголовники? Вот специалистов нашли, тоже мне! А если они разболтают о вашей просьбе?
– Прекратите, Иван Дмитриевич! – поморщился Дорошевич. – С чего бы им болтать? И потом: они же не знают имени того, кто поедет с этим паспортом! Прочь пессимизм, Иван Дмитриевич! Нужно думать о хорошем, а не накаркивать беду! Лучше вызывайте-ка нашего главного бухгалтера и думайте с ним, как можно потихоньку, не привлекая внимания, в течение недели, скажем, снять со счетов потребную для поездки Краевского сумму!
– Я уже имел сегодня с Лурцевым беседу относительно расходов на ваши поездки, Влас Михайлович! – мрачно покачал головой Сытин. – Вы только что вернулись практически из полукругосветного вояжа в Индию и снова собираетесь в Италию.
– Совершенно верно. Возможно, и в Испанию придется заскочить! – небрежно согласился Дорошевич. – Но деньги на поездку Краевского тоже надобны! И немалые: я полагаю, что безопаснее всего для него будет попасть в Японию через Америку! Японцы охотно привечают американских туристов – им и в голову не придет, что оттуда к ним в страну может «просочиться» русский репортер!
Услыхав про Америку, Сытин откинулся на спинку кресла и в изумлении выкатил глаза до пределов, положенных природой.
– Через Америку?! Вы не шутите, Влас Михайлович?
– Какие тут могут быть шутки! Краевский пересечет Европу под своим настоящим именем. Сядет в Марселе или в Ливерпуле на пароход и доберется до восточного побережья Соединенных Штатов – тоже под своим именем. А там – на трансконтинентальный экспресс и на Западное побережье, где он превратится в Палмера. Купит всю американскую одежду, белье – до последней пуговицы, до последнего носового платка…
Слушал Сытин Дорошевича молча, лишь нервно играя пальцами.
– Краевский организует сам себе письма их разных городов Америки, какие-нибудь рекомендации, продолжал трубить Дорошевич. – И в Сан-Франциско сядет на пароход, отправляющийся в Японию. Да, чуть не забыл! Кроме того, в Японии он должен иметь на руках аккредитивы и дорожные чеки на серьезную сумму, Иван Дмитриевич! Солидный банковский счет – лучшая рекомендация для американского туриста!
Закончив, Дорошевич схватил с тумбочки графин, и, не тратя время на поиски стакана, залпом опорожнил едва не половину.
– Ну? Что вы молчите, Иван Дмитриевич?
– Вы еще спросите: почему я не танцую, как вы, от радости! – мрачно парировал Сытин. – Я слушаю вас и поражаюсь: вам, Влас Михайлович, действительно надо бы показаться хорошему специалисту в области психиатрии! Извините за прямоту, конечно… Вы, может быть, просто забыли, что мы с вами не на Монетном дворе служим! Не деньги печатаем, а газеты с книгами! Ну откуда я вам выну этакую прорву деньжищ?! Разве что пару типографий продать…
– Дороговато выйдет, конечно, – согласился Дорошевич. – Но ведь можно взять банковский заем! На покупку того же, скажем полиграфического оборудования. Да вам всякий даст, Иван Дмитриевич!
– Даст, конечно! А чем отдавать?
– Слушайте, Иван Дмитриевич, шутки в сторону! Я не лезу с ревизиями в вашу бухгалтерию. Но я вижу другое: позвольте вам напомнить, что с момента, когда я согласился работать на вас в «Русском слове», тиражи газеты возросли впятеро! Соответственно растут очереди рекламодателей, что дало вам возможность только в нынешнем году трижды поднимать рекламные расценки! Вы, Иван Дмитриевич, большая умница! И не можете не понимать, что если Краевский привезет из Японии то, что мы ему закажем, газета получит такую популярность, что наши конкуренты тихо помрут в нищете под заборами! Мы будем продавать право на перепечатку репортажей Краевского по нашим ценам! Мы издадим его публикации отдельной книгой! Да вы с вашим главбухом Лурцевым впятеро от вложенного вернете!
– Возможно, – мрачно кивнул Сытин. – Только для этого нужно, чтобы Краевский вернулся! И написал серию репортажей… Чтобы его не разоблачили в Японии и не повесили как шпиона!
– А вот как раз для этого я и прошу у вас денег на столь затратное «мировое турне»!
Сытин безнадежно махнул рукой и дважды нажал на кнопку электрического звонка. Дорошевич знал, что так он обычно вызывает главного бухгалтера своего издательского дома. Торопясь, пока издатель не передумал или не стал задавать массу вопросов, Дорошевич с самым серьезным видом торжественно пожал Сытину руку, и, открыв запертую дверь, поспешил удалиться, наказав несшему вахту у дверей сторожу:
– Вот что, братец: сейчас к главному господин Лурцев придет. Так ты того: больше никого и ни под каким видом в кабинет не пускай!
– Слушшюсь, Влас Михайлович! – откозырял сторож.
– И вот еще что, братец… Разговор у главного с бухгалтером долгий будет. И трудный, я полагаю. Так что ты капелек сердечных раздобудь пока побольше, что ли…
– Слушшюсь, Влас Михайлович… Только, осмелюсь спросить – где их раздобыть, этих капелек? В аптеку нешто сбегать? Так пост мне никак оставлять нельзя!
– Ну, тогда водки! – махнул рукой Дорошевич. – Этого добра, полагаю, в каждом шкапу в редакции припрятано…
Глава четвертая
Хакодате
Агасфер, несмотря на две предыдущие бессонные ночи в море, утром первого дня пребывания в Хакодате проснулся по привычке рано. Бесшумно встал, оделся, покосился на зарывшуюся в простыни и тихо посапывающую Настю. Сынишка в своей кроватке, приставленной к большой, тоже спал.
Агасфер обошел предоставленные им с супругой «апартаменты» на втором этаже большого дома Демби. Две комнаты в четыре окна, недостроенная ванная и туалет. Комнаты были смежными, и в японским традициях разделялись или соединялись легкими раздвижными перегородками – рамами, обтянутыми желтоватой рисовой бумагой. В «апартаментах» были две двери – одна на лестницу отдельного входа, другая, очевидно, вела в хозяйскую половину. Двери, как отметил Агасфер, были европейского типа, однако без признаков каких-либо замков либо задвижек.
Еще накануне Демби сообщил ему, что раньше в апартаментах жили его старший сын с женой – несколько лет назад Альфред завел собственное дело и уехал на юг Японии, в Нагасаки.
Мебели в комнатах, кроме кроватей и пары шкапов, не было, и Агасфер отметил в уме, что если он останется здесь, кое-что надо будет прикупить.
На хозяйской половине, за дверью, стояла мертвая тишина, и Агасфер решил, что семейство все еще спит. Спала и Настя с сынишкой, и он решил спуститься в небольшой сад, разбитый во внутреннем дворе.
Сад произвел на Агасфера впечатление обилием деревьев и кустов, за которыми тщательно ухаживали. Узкие дорожки, разбегающиеся по саду, были посыпаны белым толченым ракушечником, и это вызвало озабоченность Агасфера: Андрюшка начал уже ходить, и Настя считала, что самое здоровое дело для малыша – обходиться без обуви. А тут – ракушечник, по нему не побегаешь: малыш мигом ноги изрежет.
Двор казался пустым. Где-то за кустами тихо журчала вода, и Агасфер, пойдя на эти звуки, за ближайшим поворотом дорожки обнаружил небольшой пруд явно искусственного происхождения. Рядом, в миниатюрной беседке в японском стиле, он обнаружил также своего компаньона и хозяина дома – Георгия Филипповича Демби.
Еще вчера Агасфер обратил внимание, что в доме разговаривают преимущественно по-английски. И, подходя к беседке, уже решил, что русские имена-отчества, вполне уместные на Сахалине и во Владивостоке, здесь выглядят явным диссонансом.
Демби со своей неизменной трубочкой в зубах сидел у края беседки, нависшей над водой, и кормил обитателей прудика – здоровенных разноцветных рыб, лениво шевеливших плавниками у самых его ног. Таких Агасфер до сих пор видел только на картинках – это были домашние карпы кои, насколько он помнил по своим библиотечным бдениям в монастыре.
– Здравствуйте, мистер Демби! Я смотрю, вы из ранних пташек, как и я!
Демби сумрачно покосился на Агасфера, кивнул вместо ответа и протянул миску с распаренными кукурузными зернами – предлагая присоединиться к кормлению карпов. Зачерпнув пригоршню, Агасфер пристроился рядом с шотландцем и стал бросать зерна в пруд. Большие рыбы в локоть величиной отнюдь не производили впечатления голодных, он лениво скользили в прозрачной воде, лениво открывали рты, втягивая корм, половина которого попадала на дно.
– Раз уж мы компаньоны и живем в одном доме, Майкл, давайте обходиться без всех этих «сэров» и «мистеров», – предложил Демби. – Называйте меня Джорджем!
Привычным движением он вытянул из кармана неизменную фляжку и протянул Агасферу. Тот покачал головой: