Его подняли, отнесли в сани, уложили рядом с предметом пари и отправили домой. В объятиях этого предмета его и разбудил курьер, прибывший от Ростопчина.
– Ты что же, черт, меня так рано разбудил? – заорал на курьера князь Андрей.
– Да как же так рано, ваша светлость? – стыдливо отвел глаза курьер от «предмета», лежащего на спине поперек кровати князя. – Вечер давно на дворе! Генерал-губернатор вас к себе требует.
– Вечер? Губернатор требует? – князь Андрей протер глаза. Посмотрел на «предмет». Глаз он, как курьер, от «предмета» не отвел, но явно был озадачен, хотя неловкости никакой не чувствовал. Всю жизнь мечтая о военной службе, и непременно… чтоб в гусарах, он так себе эту службу и представлял. Из объятий прелестной незнакомки его срывают в ночь, в пургу кромешную! И спросил требовательно: – Зачем?
– Не могу знать. Но дело весьма срочное!
– Выйди вон! – сказал князь курьеру. – Я сейчас. – Задернул одеялом прелестную незнакомку и стал одеваться.
– А как же я, Андре? – спросила незнакомка.
– Жди меня здесь, Жаннет, – наконец-то вспомнил князь имя незнакомки, французской актрисочки. Не раз он лорнировал из партера ее ножки и детские яблоки грудей, когда в балете представляла она то нежную пастушку, то какую-нибудь нимфу из античной мифологии. Но и только! Лорнированием все и ограничивалось. Как она, отнюдь не мифологически, оказалась в его постели, он так и не вспомнил.
Ростопчин принял князя Андрея Ростова в своем кабинете, лиловый сумрак которого был специально разметан по углам нестерпимым светом свечей.
Князь был легкомысленно молод, ему шел девятнадцатый год, а Федор Васильевич в строгих летах и генерал-губернатор! Таинственно доверительный сумрак был ни к чему.
Мало ли чего вообразит вдруг князь себе в этом сумраке?
И действительно, мог вообразить.
Шампанское все еще пенилось в его голове, воздушные пузырьки все норовили приподнять, унести в высь, и князь, ежесекундно вставая на цыпочки, тут же осаживал свое желание взлететь – и опрокидывал себя на пятки.
– Князь, – сухо сказал Ростопчин (что творится с князем Андреем, он счел возможным не заметить), – я поручаю вам сопроводить штабс–ротмистра Бутурлина за пределы нашей губернии до самого Петербурга. Этот господин выслан мной за безобразное свое поведение. Надеюсь, что вы исполните мое поручение в точности. Кроме того, князь, вам надлежит доставить вот этот пакет (Ростопчин взял со стола голубой пакет) вашему отцу князю Николаю Андреевичу Ростову. Можете его завезти на обратной дороге. Впрочем, как вам будет угодно. – И передал пакет в руки князя. – Исполняйте.
Князь Андрей молча повернулся и вышел из кабинета.
Возле крыльца его уже ждала тройка.
– Похмелимся, князь? – услышал он голос Бутурлина, и твердая рука конногвардейца втянула его в сумрак кибитки. Сумрак был черный, дегтярный – греховный!
Кроме Бутурлина, в кибитке еще кто-то был.
– Жаннет, подвинься, – засмеялся Бутурлин, – дай князю поудобней усесться, а то он все шампанское на нас прольет!
«Боже, – подумал со страхом князь Андрей, – ее-то он взял с собой зачем? Как я с ней и с ним покажусь на глаза батюшке? – И тут же себя успокоил: – Передам пакет на обратном пути… как граф и просил».
До Торжка они ехали весело, как говорится, не просыхая. Но в Торжке штаб-ротмистр вдруг сурово заявил:
– Все, Андре, больше мы не пьем!
– Да как же так, Вася? – удивился князь Андрей. – А похмелиться?
– И похмелиться запрещаю. К батюшке твоему едем… знакомиться!
– Зачем? – сконфузился князь. Персиковый румянец на его щечках выступил.
– Да нет, ты не понял меня, Андре. Я не Жаннет с твоим батюшкой хочу познакомить. Я сам хочу с ним познакомиться. А Жаннет мы, так и быть, за мою жену выдадим, чтобы не смущать ни тебя, ни батюшку твоего. Как, Жаннет, согласна моей женой два дня побыть?
– Фи, Бутурлин, какой ты грубый чурбан! – засмеялась Жаннет. – Я в твоей комедии участие не приму.
– А если шубу тебе куплю и прочую золотую чепуху, что приличествует моей жене иметь? – хитро улыбнулся Бутурлин.
– Я честная девушка, Бутурлин! Меня этим не купишь. – Жаннет даже топнула ножкой. Так она была неподдельно возмущена конногвардейской его улыбкой.
– А если я на колени перед тобой встану? – согнал улыбку с лица Бутурлин.
– Вставай! – гордо повела плечиком Жаннет.
Бутурлин тут же бросился на колени.
– Хорошо, хорошо, – торопливо заговорила Жаннет, – я согласна, если Андре разрешит. – И она посмотрела на князя Андрея.
В жар бросило князя от ее взгляда. У него с ней, французской артисткой, актрисулей, известные, как говорится, сложились отношения, но передать ее с руки на руки было бы, наверное, подло.
– Я, Андре, тебя не уступить мне Жаннет прошу, – понял юного князя Бутурлин. – Женой она мне будет понарошку.
– Понарошку?
– Разумеется, понарошку! Или ты ее хочешь здесь в номере с клопами и тараканами оставить, пока мы у твоего батюшки гостить будем?
– Нет, конечно!
– Тогда и толковать нечего. Сейчас мы с Жаннет идем покупать ей наряды, а завтра едем к твоему батюшке знакомиться.
Легко Бутурлину было сказать: завтра едем к твоему батюшке знакомиться, – да трудно исполнить. Батюшка князя Андрея князь Николай Андреевич Ростов гостей не жаловал.
Глава тринадцатая
Что окаянно песню заводишь ты,
Флейте подобно, снегирь?
Неточная цитата из Державина
Полосатый шлагбаум преградил им дорогу в княжеские владения. Конный разъезд гарцевал неподалеку, на пригорке. Из полосатой будки выскочил черкес такой зверской наружности, что ямщик сиганул в лес!
– Ахмет, это я, – поспешно выскочил князь Андрей из кибитки.
Черкес молча поклонился и поднял шлагбаум.
Через полчаса они беспрепятственно миновали по подъемному мосту с двумя башенками широкий ров.
Мост был опущен заранее, будто тех, кто к этому мосту был приставлен, предупредили каким-то непостижимым образом. По крайней мере, мост за ними был тотчас поднят.
– Не усадьба, а военный лагерь, – высунувшись по пояс из кибитки, сказал Бутурлин.
В амбразурах башенок он увидел жерла пушек.
Потом его внимание привлек воздушный шар.
Шар с нарисованным на его оболочке двуглавым орлом – таков был герб князей Ростовых – парил в небе над княжеским дворцом.
Князь Андрей приказал ямщику остановиться. Дальше можно было идти только пешком, если, конечно, позволят.
Перед дворцом, на огромном плацу, выметенном до последней снежинки, маршировала под морозную дробь барабана и снегириное пение флейты рота солдат, одетых в форму времен царствования Елизаветы Петровны, – и сам князь Николай Андреевич Ростов, опершись на трость, строго наблюдал за всем этим военным великолепием.
Не спрашивая ничьего соизволения, он, выйдя в отставку, завел у себя войско числом до трех батальонов пехоты, т. е. целый полк!
Прослышав об этом, матушка императрица Екатерина Вторая только махнула рукой: «Не воевать же мне с ним, византийским императором? Мне бы с потешными сына моего справиться!»
Мудра была императрица матушка. Прилепив прозвище к князю Ростову – византийский император, она не только без единого выстрела справилась с князем, но и сына своего, Павла Петровича – гатчинского императора – укоротила, так сказать, до княжеского росточка: мол, не быть тебе, сын мой любезный, русским императором никогда!
Из князя – не в императоры, а… помните куда?
Сию материнскую шутку Павел не забыл. Первый его императорский Указ был о войске князя.
Распустить!
Князь Указ не исполнил.
Он и его матушку, Екатерину Вторую, за императрицу не признавал, а уж сына ее… тем более.
Но мудрым оказался и государь император Павел Ι.
«Что порох зазря тратить, русскую его Византию завоевать? Невелика будет прибыль, да и недосуг, – сказал он. – Нам Византию настоящую бы завоевать!»
Насмешку императорскую князь вряд ли бы стерпел, если бы узнал о ней.
Впрочем, все, что происходило за широким рвом, которым он окопал свое поместье, его мало интересовало. Время остановилось для князя на времени царствования дочери Петра Великого Елизаветы.
Был ли он сумасшедшим или старческий маразм был причиной всем его причудам?
Не знаю.
Маразматики и сумасшедшие, конечно, могут и в небо шар воздушный запустить, и всякие опыты с электричеством проделывать, а он их проделывал, и даже порох бездымный изобретал (пока, правда, безуспешно), но все-таки сдается мне, что ни сумасшедшим, ни маразматиком он не был, а просто играл в них.
Зачем?
Не знаю.
Может, вам удастся ответить на этот вопрос?
Заметив остановившуюся кибитку и узрев своего сына Андрея в обществе дамы и конногвардейского офицера, князь Николай Андреевич резко запрокинул голову вверх, словно кто-то дернул его за косицу (даже пудра всклубилась над его париком). Затем, немного помедлив, указал тростью на то место, куда им следует встать, чтобы он их рассмотрел получше.
Когда они встали, тростью указал на Бутурлина. И все это в полном молчании, под морозную дробь барабана и снегириное пение флейты. Очень это все выглядело эффектно!
У Бутурлина уже щеки раздувало от смеха, но все же он сдержался.
– Лейб-гвардии Конного полка штабс-ротмистр Бутурлин! – отчеканил его голос литавренной медью барабанную дробь и пение флейты. Старый князь взметнул брови. – Придан в сопровождение князю Андрею Николаевичу Ростову. На дорогах нынче шалят, ваша светлость, – добавил неуместно, но это почему-то сошло ему с рук.
– Не сыном ли подполковника Бутурлина Василия Ивановича будешь? – спросил старый князь. – Тоже шалопай был порядочный.
– Внук, – ответил Бутурлин и позволил себе улыбнуться.
– Жив? – отрывисто, как отдают команды, спросил старый князь.
– Никак нет, – в тон ему ответил Бутурлин, – умер!
– Жаль, отличный был офицер. До полковника мог бы дослужиться! – добавил сокрушенно, хотя отлично знал, что Василий Иванович Бутурлин умер в фельдмаршальских чинах. – А это кто такая будет? – указал глазами на Жаннет. Тростью указать на даму, у него, как у галантного кавалера, и в мыслях не было.
– Француженка, ваша светлость, – ответил небрежно Бутурлин и учтиво представил ее старому князю: – Жаннет Моне. – И Жаннет скромно поклонилась старому князю, а сердце у юного князя Андрея в этот миг остановилось; потом вдруг пошло – и забилось часто-часто. «Ну, ты погоди у меня, – бешено и гневно подумал он о конногвардейце. – Шутник!..» А Бутурлин скосил на него свой красивый лошадиный глаз и продолжил:
– От разбойников отбили ее вместе с вашим сыном, ваша светлость. – И как бы за подтверждением своих слов посмотрел опять на князя Андрея. И тут же подмигнул ему: мол, не трусь, не выдам, – а сам такое стал говорить, что сердце у князя Андрея, нет, не остановилось, а раздвоилось, переместясь в кулаки, а кулаки у него, несмотря на его юный возраст, были преогромнейшие. И вот эти кулаки, отнюдь не нежно, готовы были обрушиться на спину Бутурлина! Запахло, в общем-то, сатисфакцией.
– Мадмуазель Жаннет, – начал Бутурлин свой рассказ о дорожных злоключениях бедной французской девушки, – была выписана вашей здешней помещицей Коробочкой…
– Коропкофой! – тут же, по-русски, поправила его Жаннет.
– Пардон, мадмуазель, у наших помещиц такие несносные фамилии, впрочем, имена еще несносней. Не выговоришь!.. Так вот… эта помещица Коробкова Пульхерия (Бутурлин не отказал себе в удовольствии рассмеяться) Васильевна выписала из Москвы для своей дочери Параши (смехом и это имя он отметил) нашу милую Жаннет, чтобы она обучила ее в совершенстве французскому языку и прочим светским премудростям, так как следующей зимой намеревалася выдать дочь свою Парашу замуж!
«Ну, тут ты совсем заврался, Бутурлин!» – хотел уже выкрикнуть князь Андрей, но получил удар острым локотком под самые ребра. И так Жаннет это ловко и молниеносно проделала, что ни старый князь не заметил, ни князь Андрей не понял, отчего ему вдруг стало трудно дышать. Когда же дышать ему стало полегче, дышать ему вовсе расхотелось – да и жить тоже!
– Увы, – сказал Бутурлин – и, как опытный рассказчик, с бесстрастным лицом, но давая понять, что рассказ его близится к развязке, и к развязке весьма печальной, тяжело вздохнул: – Бог рассудил иначе!
– Все мы под Богом ходим, – насупился старый князь. До этого момента он равнодушно слушал рассказ Бутурлина.
– Так ваша светлость уже догадалась, чем все кончилось для бедной французской девушки Жаннет, для помещицы Коробковой и для ее дочери Параши? – Старый князь ничего не ответил. – Сгорели заживо! – воздел руки к небу Бутурлин. – И Пульхерия Васильевна – и Параша! Одна Жаннет только и спаслась. Той ночью она роман французский читала.
– Хоть такая польза от этих французских романов, – недовольно проворчал старый князь. – Пойдемте в дом. Холодно. – Он как-то внезапно сник. Взгляд его синих византийских глаз померк. И рота его куда-то без него маршировать ушла, а он даже не заметил этого. Один, снегириного цвета, кафтан его и остался гореть на плацу.
Глава четырнадцатая
Жаннет и Бутурлина старый князь определил в правую половину своего дворца.
– Отведи их… в комнаты императрицы и генералиссимуса! – приказал он дежурному по караулу офицеру. – А ты за мной ступай, – выкрикнул князю Андрею – и пошел, не оборачиваясь, через всю залу к закрытой двери, возле которой стояли на часах два гренадера с ружьями, торжественно грозные в своей истуканской неподвижности.
Часовых к дверям старый князь выставлял только в особых случаях: в день рождения императрицы Елизаветы Петровны, в свои именины и в дни, когда у него гостил не какой-нибудь, а любезный его сердцу гость, – т. е. выставлял всегда, когда у него гостил гость, так как не любезных сердцу гостей он гнал взашей!
Они у него и до первого его шлагбаума не доезжали: праздное их любопытство узреть воочию чертоги княжеские, царские, черкесы нагайками удовлетворяли.
А воззреть, действительно, было на что! Воззреть – и удивиться.
Князь Николай Андреевич и князь Андрей Николаевич без удивления, разумеется, проследовали в кабинет старого князя через анфиладу, воистину, царских залов.
Им обоим было в привычку и вельможное великолепие золота, и строгость старинного серебра, и воздушная невесомость перспектив зеркальных, в которых это великолепие множилось и уходило в бесконечность. И они не вздрагивали каждый раз, за два шага до закрытой двери, когда эта дверь сама собой вдруг распахивалась перед ними. И удивленно, по-детски, не оглядывались назад, чтобы посмотреть, как эта дверь сама собой сомкнется за ними.
Старый князь сам изобрел и собственноручно изготовил первый экземпляр механизма для секретного паркетного квадрата, на который нужно было наступить, чтобы дверь распахнулась. Потом по его чертежам крепостными мастерами были изготовлены механизмы для всех остальных дверей дворца; а через некоторое время один из этих механизмов был подвергнут весьма и весьма тщательному и кропотливому исследованию князя Андрея.
За это «исследование» семилетний князь не токмо не был наказан, а даже поощрен! Правда, после этого князь Андрей охладел ко всяким механизмам. Как вы помните, он мечтал о военном поприще. В гусары рвалась его пылкая душа.
В гусары старый князь его не пустил, а определил в штатскую службу, точнее – сослал, так как юный князь влюбился! И вот что из этого вышло.
Об этом мог бы думать князь Андрей, идя за своим отцом, если бы его голова не находилась в неком истуканском оцепенение. Да и весь он сам в нем находился, подобно тем часовым, выставленным опрометчиво его батюшкой в честь приезда черт знает каких гостей (добавлю в скобках, чтобы внести окончательную ясность: сомнительных гостей!). Отличало его от часовых только то, что те стояли в карауле возле дверей, а он стоял в карауле возле гроба своей любви!