–Погоди, но ведь суть рока именно в этом и состоит… – пожал плечами Боб. – Полная, ничем не ограниченная свобода, стремление к дзен…
–Да, но уж очень эти сентенции высоки и непонятны, когда в вашем исполнении, – разжевал Троицкий. – Макар все призывает какой-то костер зажечь до небес, дом построить с собаками и скамейкой, ты «Город золотой» ищешь. Где это? Что это? Нет, я не спорю, это все хорошо, но уж очень эфемерно и призрачно. Когда наступит эта ваша свобода и что надо сделать народу, чтобы ее построить? Никто точно не знает. А у этих неоромантиков все просто. Высокого идеала нет, а, в то же время, те низменные, что они пропагандируют, в ушах публики звучат погромче любого рока!
–И наш народ это все проглотит?
–А ему только того и надо! С мелочей все начинается. В них, если помнишь, и дьявол всегда скрывался. Нам мелочи надо. Продукты в магазинах, бухло в большом количестве, никаких моральных цепей – если тебе 20 лет, и организм ничего, кроме естественных надобностей, не испытывает и ни о чем не думает.
Гребень отхлебнул портвейна и уныло пробормотал:
–И что же, перековаться теперь? Идеалы рока – на свалку, «культуру в массы, деньги – в кассы»?
–Ну зачем так?! – парировал его великоразумный собеседник. – Все познается в сравнении. Такими, как эти малолетки, народ быстро наедается и вот тогда его начинает тянуть на что-то высокое, самокритичное, элитарное. Ну это как с пьянкой – утром просыпаешься и давай винить себя во всех смертных грехах. Бывало такое? Так и с их публикой будет. Они ее под тебя разогреют – если конечно ты дождешься своего выхода. И тогда твой враг станет твоим другом…
–Ну он еще не враг…
–Я фигурально.
–Вот только дожить бы… – грустно улыбнулся Боб, складывая руки на груди. – «До свадьбы – женитьбы»…
–Совета просишь? – прочитал между строк его собеседник. – Пожалуйста. «Не можешь победить – возглавь». Ты, в общем-то, действия ведешь в верном направлении. Ты же их привел? Где вы познакомились?
–В электричке. Только я что-то не пойму, куда ты клонишь…
–По сути, ты для них сейчас – первый и единственный проводник в мире большого рока, который зарождается в нашем с тобой городе и на наших с тобой глазах. Они в этом деле еще неискушенные, молодые. Вот ты и направь, куда следует – конечно, не сразу в пропасть, а так, чтобы они и народ для твоего гордого появления в эпоху грядущих перемен подготовили, и особо сильно не взлетали. Вот сюда их привел. Молодец, правильно. Теперь, когда Дюша завтра проспится, тащи их на запись дебютного альбома. Надо, надо! Обязательно пусть запишутся, почувствуют дух свободы, но так, чтобы не забывали, кто им это все дал. И да – название им придумай. А то без названия совсем нехорошо как-то получается.
–А ты бы какое предложил? – поинтересовался Гребень.
–Ну подумай головой, Борь. Если хочешь придать им необходимый вектор развития популярности, но не хочешь, чтобы слишком воспарили, придумай что-нибудь абсурдистское (как эти ниферы, неоромантики любят) и советское одновременно (чтобы наша аудитория их не вполне своими чувствовала, не становясь тем самым их аудиторией). Вот у тебя как? «Аквариум». Тут понятно. Живем как рыбы за стеклом, бесправные и молчаливые. У Майка еще круче – «Зоопарк». Про «Автоматических удовлетворителей» я вообще молчу. А ты предложи им нечто невообразимое. Например, ты какую последнюю книжку из советской литературы читал? – пустился в тонкие рассуждения на высоком уровне Троицкий.
–Да черт его знает… так сразу и не вспомнишь… «Гиперболоид инженера Гарина» вроде…
–Вот! «Гарин и гиперболоиды». Как? На стыке советского и идиотского, что, в принципе, давно одно и то же…
Гребенщиков улыбнулся.
–Интересно рассуждаешь. Есть что-то в этом непонятное и глубокое.
–В духе времени, – пренебрежительно отмахнулся от комплимента его собеседник. – Как и наш клуб… Все-таки, это круто, что мы его создали, а?
–Я, честно признаться, до последнего не верил, – смущенно улыбнулся Борис, все еще сомневаясь в приходе своего счастья. – Столько испытаний, свыше посланных, столько препятствий и тут… такой подарок Андрюхе на день рождения!
–Да и нам тоже.
–Верно… Слушай, а ты тут что-то говорил про грядущие перемены… – Боб понизил голос, переходя к явно крамольным беседам. – Неужели ты думаешь, что это еще возможно?..
–Еще как возможно, – так же, полушепотом отвечал его собеседник. – Вспомни, мы еще полгода назад не верили в открытие клуба. Кругом отказы, кругом барьеры, кругом препоны. А сейчас что?
–Да что клуб, я про серьезные перемены…
–А я тоже. Если уж в такой мелочи они против нас не сдюжили, если тут сдались, то значить это может только то, что «застой» систему сожрал, и она валится, как карточный домик. А значит, до перемен если не рукой подать, то лет 10 максимум. Обозримое будущее. И въехать в этот новый рай надо будет на горбу «неоромантиков» и прочих идиотов, способных завести толпу. А потом, когда толпа свое дело сделает, мы все как боги на машинах. Понимаешь?
Боб согласно улыбнулся и хотел было что-то сказать, как вдруг на пороге кухни появился сложенный вдвое от смеха хозяин вечеринки и, сквозь приступы гомерического хохота, забормотал:
–Там… в зале… эти твои… романтики… такую романтику вытворяют… пойдемте скорее!
Когда Гребень и Троицкий ввалились в зал, то увидели картину маслом. Половина народу – в основном, парни – катались по полу от смеха. Половина – в основном, девушки – с замиранием сердец смотрели на стоящих в центре комнаты «неоромантиков», которые, оставшись в чем мать родила, занимались не чем иным, как… самоудовлетворением. Натурально, во всей красе, лыбились, глядя друг на друга и совершали возвратно-поступательные движения руками в области обнаженного паха. Гребень чуть в осадок не выпал: лица напряженные, пот градом, сами ржут, мышцы и желваки играют по молодым телам… Боб и сказать ничего не успел, как минуту спустя выстрелы семени полетели в присутствующих дам, которые, визжа и хохоча, стали разбегаться во все стороны. Он понял: если сейчас же не утащить своих протеже, то вскоре их кавалеры придут в себя и накостыляют и парням, и тем, кто их привел. Сообразив это, он что-то проорал своим приятелям, те опрометью похватали с пола разбросанную по всей комнате одежду и, вместе со своим наставником, скрылись…
А потом все трое – Витя Цой, Леша Рыбин и Боб – шли домой к шефу «Аквариума» по морозным ночным питерским улицам и говорили обо всем, что волновало встревоженные умы еще не потерянного, но уже растерянного поколения.
–И что это за выходка была? – первым делом осведомился Боб, не до конца пришедший в себя после увиденного.
–Да, понимаешь, – отвечал Витя, – зашла речь про то, что молодые, по сути, парни, музыканты, превратились в таких снобов, что не уделяют должного внимания и любви своим половинам. Образование ли с ними злую шутку играет или еще что, а только в этой вашей тусовке вы уж и забыли, что рядом с вами такие дамы прекрасные! Ну мы и решили показать девочкам, чего они достойны!
–Дрочить в их честь?! Ну вы даете! – захохотал Боб.
–Зря смеешься, между прочим, – парировал Рыба. – Во все времена именно сексуальное возбуждение было лучшим комплиментом для любой женщины! А, поскольку наше творчество предполагает пропаганду вольного секса, то проиллюстрировать его лучше, чем своим примером, мы просто не могли, сам понимаешь!
–Гениально! – с иронией оценил выходку юнцов Гребень, мысленно отметив, что даже его недюжинной смелости не хватило бы на то, чтобы повести себя подобно герою его песни «Старик Козлодоев», пусть и в сравнительно нежном возрасте. А вот им хватает, и это, к сожалению, выгодно отличает их от него в глазах массового потребителя…
–Кстати, а куда мы идем? – вдруг спохватился порядочно пьяный Рыба, отвлекая Боба от размышлений на тему «Каждому-свое».
–Идем ко мне, – ответил он. – Надо обсудить кое-какие ваши дальнейшие перспективы, как я их вижу. Или есть какие-то планы другие?
–Да нет, – пожал плечами Витя. – Только давай зайдем сначала к Марьянке. Она у родителей, приболела, не смогла сегодня с нами пойти. Вот хочу узнать, как там она, может с собой пригласить? Можно?
–Можно, а кто это?
–Жена моя.
–Оба! – удивился Боб. Он никак не ожидал от этих эротоманов таких фортелей как брак. – Такой молодой и уже женат?!
–Мы поженились, когда мне 18 было. В прошлом году то есть. Она постарше – ей 23.
–А зачем? – не понял старший товарищ. – Такая сильная любовь?
–Марьянка? – вскинул брови Цой. – Да это мое все. Если бы не она, мы бы с Рыбой так и тусили по хатам, не имя даже собственного репертуара…
–А что ж пели-то?
–Твои песни.
–Да ты что?! Серьезно?
–Серьезней некуда, – закивал головой Цой, начиная перечислять достоинства своей второй половины. Борис подумал, что это вполне соответствует его возрасту и стал слушать, снисходительно улыбаясь.
–С ее приходом и вдохновение пришло, и чувство стиля… – тараторил Витя. – Да, чего греха таить, она ведь нам даже костюмы из своего театра утащила. Рубашки, пиджаки, все. Она ведь в театре была заместителем главного костюмера! Так что наш сценический образ – тоже во многом ее рук дело, ее заслуга. И группа наша, можно сказать, и ее детище тоже… Да, вот мы и пришли. Я на минуту…7
А еще час спустя в маленькой квартире Боба, полученной при помощи блата отца его супруги, Людмилы, помимо хозяев сидели уже и Цой, и Рыба, и Марьяна – высокая, не по размеру своего мужа, статная женщина с властным выражением лица и такими же повадками, явно претендовавшая если не на лидерство в молодом музыкальном коллективе, то на должность серого кардинала уж точно. Немного выпив и оттеснив своего юного супруга к видаку, крутившему принадлежащие Бобу кассеты с западными музыкальными клипами и отрывками из фильмов Брюса Ли, она включилась в разговор с Борисом практически на равных, хотя и видела его впервые.
–… «Гарин и гиперболоиды», говоришь? Интересная мысль. Только суть не вполне ясна, – чесала подбородок Марьяна, посылая вопросительные взгляды Борису, который и сам ничего не понимал в предложенной Троицким абракадабре.
–А сути никакой, – просто отмахивался он. – Первое, что в голову пришло – вот самое лучшее название, как практика показывает. На то они и неоромантики, чтобы проповедовать простоту и легкость окружающего мира во всех его проявлениях. В принципе, это и логично – нас 60 лет учат скрытые смыслы да подвохи везде искать, а пора это прекратить. Пора разоружиться перед миром, внутренне и внешне и открыться ему. А простота – главный залог этих действий… У них ведь и в песнях все так же просто – просто безделье, просто секс, просто отношения, просто любовь, просто завод. Значит, и название должно быть такое же.
–Тогда и название альбома должно быть таким же непритязательным, верно?
–Ну да.
–Тогда «45». Как тебе?
–Почему «45»? – не сразу понял Борис.
–Ну обычная длина магнитофонной ленты – 45 минут. Вот и название. «Что вижу, то пою», правильно я поняла?
Хозяин расхохотался.
–Сообразительная.
–Да я-то что? Витька да… Мне кажется, он вообще пока не признанный гений. Несмотря на кажущуюся простоту – ну ты-то понял – там такая глубина в его песнях, такой смысл, что и после нашей смерти, вероятно, не все его до конца поймут.
Борис с Люсей переглянулись, умиляясь тому, как хвалят друг друга влюбленные и, в то же время, сожалея о том, что такая пылкость в начале отношений имеет свойство столь же быстро их охлаждать. Сами через это прошли – и потому улыбались снисходительно, словно до срока сожалея о том, что вскоре этой любви суждено будет остыть.
–А ты молодец, что придумал их записать. Самое время сейчас…
–Да, – кивнул Боб, – запись можем начать сразу, как только Тропилло отойдет после праздничных мероприятий. Только вот репертуар надо подобрать и предварительно глянуть, послушать. Можно это сделать?
–Думаю, можно, – как заправский импресарио отвечала Марьяна, – только вот не знаю, где это можно сделать…
–Да хоть где. Хоть у меня, хоть у Леши Вишни, хоть у Тропилло. Последнее, кстати, намного лучше будет – он сразу поймет, что, в какой последовательности, что звуком выделить, что вообще исключить. Да, вообще какую дорожку на какую накладывать! Все-таки звукорежиссер со стажем.
Марьяна слушала его, кивала головой и поглядывала то на хозяев, то на мужа, то на Рыбина. Причем, на последнего с какой-то злобной ревностью. Вообще, Борис заметил, что между ней и Рыбой существовала какая-то неприязнь. Так, например, стоило Виктору заговорить о ней, как его коллега демонстративно отворачивался, шел пить или смотреть видео, его всего как будто передергивало. Напротив, она, едва заслышав какой-нибудь мало-мальски стоящий комплимент в адрес Рыбина, спешила натянуть одеяло на Цоя и заявить, что Рыба – всего лишь его «друг», своего рода приложение к талантливому музыканту и поэту. Но говорил это не Цой – скорее, его даже такое своеобразное противостояние смущало. Говорила это Марьяна. А парировал ей Рыбин. Если бы не присутствие Цоя, они вполне сошли бы за конкурентов в борьбе за место под солнцем. Но в его присутствии борьба эта выглядела как сражение за его внимание. Ни она, ни он не хотели уступать, хотели быть в лучах его персонального светила.
«И что в нем такого, что они задницы рвут перед ним? Кто он вообще? Даже передо мной так никто не гарцует», – ревниво думал Борис, в очередной раз получая подтверждение своей правоты хотя бы в том, что и сам он проявлял интерес к, на первый взгляд, ничего не значащему музыканту-любителю с образованием резчика по дереву и стойким мировоззрением тунеядца и прожигателя жизни. И не просто проявлял интерес, а стремился «пригреть» его в лучах собственной славы – мало ли одного этого факта, чтобы зазнаться юному лидеру группы без названия?!
Тем временем Рыба сидел в позе лотоса перед видеодвойкой рядом с Цоем и нежно обнимал его со спины. Они пили, Цой внимал мудреным экзерсисам восточных единоборств в исполнении Брюса Ли, которого прежде не видел, но в которого влюбился с первого взгляда, а Рыба краем уха еще и слушал разговор Бориса и Марьяны. Не желая отдавать бразды правления будущей революционной группой (пока еще живущей только в пьяных мечтах товарищей по оружию) в ее руки, он вдруг встал и огорошил всех.
–Интересно, – заявил он, – а как вы записываться собираетесь, если мы – не члены клуба? Кто альбом тиражировать будет, кто распространять? Кто нам вообще это разрешит? Или дома будем переписывать у Тропилло с ленты на ленту, пока его технику не переломаем? А цензура? Про нее забыли?
Борис хлопнул себя по лбу:
–Точно! Ты прав. Ну, с цензурой, допустим, проблем не будет – если в клуб вступить, то цензурировать песни будет Миша Боярский, с ним договоримся.8 Но вот если не вступить,.. то ни о каком альбоме и речи быть не может. Не дадут шагу ступить, ты прав…
Боб лихорадочно начал соображать – по плану Троицкого он должен был сделать все, чтобы их первый альбом вышел. Пусть провалится потом, но выйти он должен и до публики дойти в лучшем виде!
Минуту все оцепенело ждали и взирали на него…
–Слушайте! – наконец, на свой страх и риск, рубанул с плеча Боб. – Думаю, что единственный способ не просто записаться, а еще и опубликоваться – вступить в клуб…
–Слава Богу, дошло, – цинично бросил Рыба, дав повод Марьяне цыкнуть на него.
–…и я за вас поручусь, – продолжал Боб. – В конце концов, я там не чужой человек, кое-какое отношение имею. Конечно, надо будет выступить и показаться в лучшем виде перед худсоветом, но, думаю, с этим вы справитесь. Марьяна с образами поможет, мы какой-никакой репертуар сообща подберем. Какие у вас самые лучшие песни, парни?
–У нас все лучшие, – улыбнулся Рыба, – да вот только не знаю, согласятся ли остальные участники, услышав их?