Голубой молоточек. Охота за сокровищами - Уоллес Эдгар Ричард Горацио


Крутой детектив США. Выпуск 9: Сборник

Росс Макдональд

ГОЛУБОЙ МОЛОТОЧЕК

I

До частной резиденции я доехал дорогой, заканчивавшейся на вершине горы автостоянкой. Выйдя из машины, полюбовался на раскинувшийся внизу город с возвышавшимися башнями миссии и зданием суда, наполовину погруженным в туманные и дымные испарения. По другую сторону холма, среди разбросанных там и сям островков, протянулся канал.

Единственным звуком, доносившимся до моих ушей, не считая тихого жужжания автострады, с которой я недавно свернул, был стук отбиваемого теннисного мяча. Корт, окруженный высокой проволочной сеткой, находился по соседству с боковой стеной дома. Коренастый мужчина в шортах и парусиновой шляпе играл с подвижной блондинкой. Сосредоточенность, с которой они передвигались на ограниченном пространстве, чем-то напоминала прогуливающихся по тюремному двору заключенных.

Мужчина пропустил несколько ударов подряд, после чего соблаговолил заметить мое присутствие. Прервав игру, он повернулся спиной к партнерше и подошел с ограждению:

— Мистер Лью Арчер?

Я утвердительно кивнул головой.

— Вы опоздали.

— С трудом отыскал вашу дорогу.

— Нужно было спросить у кого-нибудь в городе. Все знают, где живет Джек Баймейер. Даже приземляющиеся здесь самолеты используют мой дом как ориентир.

Нетрудно было догадаться о причинах этого: здание представляло собой могучий массив из белого камня и красной черепицы, возведенный в самой высокой точке Санта-Тересы. Выше были только громоздившиеся по ту сторону города холмы и круживший в безоблачном октябрьском небе ястреб.

К нам приблизилась партнерша Баймейера. Она выглядела значительно моложе, чем он. Мне показалось, что взгляд, которым я окинул ее лицо и фигуру зрелой, стареющей женщины, привел ее в сильнейшее замешательство. Баймейер не счел нужным представить меня, мне пришлось сделать это самому.

— А меня зовут Рут Баймейер. Вы наверняка не откажетесь чего-нибудь выпить, мистер Арчер. Я, во всяком случае, сделаю это с огромным удовольствием.

— Не будем играть в гостеприимство, — бесцеремонно объявил Баймейер. — Этот человек приехал по делу.

— Я знаю. Ведь это мою картину украли.

— Если ты не имеешь ничего против, Рут, я сам изложу суть дела.

Он проводил меня в дом; его жена шла за нами на некотором расстоянии. Внутри была приятная прохлада, но вскоре я отчетливо почувствовал тяжесть давивших на меня стен. Резиденция скорее напоминала общественное здание, чем жилой дом, — это было место наподобие тех, где уплачивают налоги или получают развод.

Мы медленно пересекли огромных размеров гостиную, и Баймейер показал мне белую стену, на которой виднелись лишь два крюка, некогда поддерживавших картину.

Я вытащил блокнот и авторучку:

— Когда она была похищена?

— Вчера.

— То есть вчера я заметила ее отсутствие, — вмешалась хозяйка дома. — Но я не каждый день захожу в этот зал.

— Картина была застрахована?

— Отдельного полиса на нее нет, — ответил Баймейер. — Хотя, разумеется, все в этом доме так или иначе застраховано.

— Сколько она могла стоить?

— Думаю, тысячи две.

— Значительно дороже, — возразила Рут. — По крайней мере раз в пять-шесть больше. Цены на Чентри сильно выросли.

— Я и не знал, что ты за ними следишь, — подозрительным тоном отозвался Баймейер. — Значит, десять или двенадцать тысяч? Разве ты столько заплатила за эту картину?

— Я не скажу тебе, сколько заплатила за нее. Я покупала на собственные деньги.

— Тебе непременно нужно было это делать, даже не посоветовавшись со мной? А я думал, у тебя уже прошло помешательство на почве Чентри.

Она замерла.

— Твое замечание неуместно. Я не видела Ричарда Чентри уже тридцать лет. Он не имеет никакого отношения к покупке картины.

— Так, по крайней мере, ты утверждаешь.

Рут Баймейер бросила на мужа короткий пронзительный взгляд, словно выиграла у него очко в игре значительно более трудной, чем теннис:

— Ты ревнуешь к мужчине, которого уже нет в живых. Он саркастически засмеялся:

— Все это вздор по двум причинам. Во-первых, я не ревнив, а во-вторых, не верю, что его нет в живых.

Они разговаривали так, будто забыли о моем присутствии, но я все же подозревал, что они помнили о нем. Просто мне была отведена роль арбитра, перед которым они могли вести свой давнишний спор, не опасаясь, что он может привести к прямому столкновению. Баймейер, несмотря на возраст, вел себя и говорил как человек, способный к физическому насилию, а мне уже прискучила роль пассивного наблюдателя.

— Кто такой этот Ричард Чентри?

Женщина посмотрела на меня с изумлением:

— Вы в самом деле никогда не слышали о нем?

— О нем никогда не слышала большая часть населения земного шара, — язвительно заметил Баймейер.

— Это неправда. Он был знаменит уже к моменту своего исчезновения, а тогда ему не было и тридцати.

В голосе миссис Баймейер слышались нежность и печаль. Я посмотрел на лицо ее мужа. Оно побагровело от гнева, в глазах вспыхнуло бешенство. Я сделал шаг, встав между ними, и повернулся лицом к женщине:

— Откуда исчез Ричард Чентри?

— Отсюда, — ответила она. — Из Санта-Тересы.

— Давно?

— Более двадцати пяти лет назад. Просто он решил все бросить. Как следовало из его прощального письма, он отправился на поиски новых горизонтов.

— Прощальное письмо он оставил вам?

— Нет, жене, а она опубликовала его. Я никогда не видела Ричарда Чентри со времен нашей молодости в Аризоне.

— Но я бы не сказал, что ты не старалась его встретить, — вмешался муж. — Ты хотела, чтобы я, выйдя на пенсию, поселился здесь, потому что это город Чентри. И ты велела выстроить этот дом возле его виллы.

— Это неправда, Джек. Ты сам пожелал построить его в этом месте. Я просто согласилась, и тебе отлично это известно.

Румянец на его щеках внезапно уступил место бледности, а в глазах отразилось отчаяние, когда он осознал, что его подвела память.

— Я уже ни в чем не уверен, — проговорил он голосом старого человека и вышел из комнаты.

Жена двинулась следом за ним, но потом раздумала и остановилась возле окна. Лицо ее было сосредоточенно.

— Мой муж страшно ревнив.

— Поэтому он меня и вызвал?

— Он вызвал вас потому, что я его попросила. Я хочу вернуть мою картину. Это единственное произведение Ричарда Чентри, которое у меня есть.

Я присел на подлокотник клубного кресла и вновь вынул блокнот:

— Вы можете ее описать?

— Это портрет молодой женщины, написанный в довольно традиционной манере. Краски резкие и контрастные — излюбленные цвета индейцев. У нее светлые волосы и черно-красная шаль. Ричард находился тогда под сильным влиянием индейского искусства.

— Картина относится к раннему периоду?

— В общем-то я и сама не знаю. Человек, у которого я ее купила, не мог определить время написания.

— Почему вы думаете, что это подлинник?

— Думаю, я могу судить об этом по ее внешнему виду. Продавец также гарантировал ее подлинность. Он был другом Ричарда еще со времен Аризоны. Он лишь недавно поселился в Санта-Тересе. Его зовут Пол Граймс.

— У вас есть фотография картины?

— У меня нет, но у Граймса есть. Уверена, что он разрешит вам посмотреть. У него небольшая галерея в центре города.

— Может, будет лучше, если я сначала поговорю с ним. Могу я позвонить от вас?

Она провела меня в комнату, где за старым письменным столом сидел ее муж. Поцарапанная дубовая облицовка боковин стола странным образом контрастировала с изысканными деревянными панелями из индейского дуба, покрывавшими стены. Баймейер не повернул головы в нашу сторону. Он пристально вглядывался в висевшую над столом фотографию, сделанную с самолета. На ней была изображена самая глубокая дыра, которую мне только приходилось видеть.

— Это моя медная шахта, — с мрачной гордостью объявил он.

— Я всегда терпеть не могла эту фотографию, — сказала его жена. — Мне бы хотелось, чтобы ты ее снял.

— Благодаря ей у тебя есть этот дом, Рут.

— Наверное, я должна чувствовать себя счастливицей. Ты ничего не имеешь против того, чтобы мистер Арчер позвонил отсюда?

— Пожалуйста, избавь меня от этого. Я решительно против. В доме, стоящем четыреста тысяч долларов, должен же быть хоть какой-то угол, где человек может спокойно посидеть.

Сказав это, он резко поднялся с места и вышел из комнаты.

II

Рут Баймейер прислонилась к дверному косяку, демонстрируя очертания своей фигуры. Она была уже далеко не первой молодости, но теннис и, возможно, злость помогли ей сохранить стройность.

— Ваш муж всегда ведет себя подобным образом?

— Не всегда. Но последнее время у него нервы в ужасном состоянии.

— Это имеет отношение к пропаже картины?

— Это лишь одна из причин.

— Каковы же остальные?

— В общем-то их тоже можно связать с картиной. — Она немного помолчала, видимо колеблясь. — Наша дочь Дорис учится в университете и начала там общаться с людьми, которые кажутся нам неподходящей для нее компанией. Вы понимаете, что я имею в виду.

— Сколько лет Дорис?

— Двадцать. Она на втором курсе.

— Дорис живет дома?

— К сожалению, нет. Она переехала в прошлом месяце, в начале осеннего семестра. Мы подыскали ей квартиру в городке рядом с университетом. Разумеется, я хотела, чтобы она оставалась дома, но Дорис заявила, что у нее такое же право на личную жизнь, как у Джека и у меня. Она всегда очень критически относилась к тому, что Джек пьет. Да и к тому, что это делаю я, если уж быть полностью откровенной.

— Дорис употребляет наркотики?

— Кажется, нет. Во всяком случае она не наркоманка. — Некоторое время она молчала, очевидно, стараясь представить себе жизнь дочери. Лицо ее выражало тревогу. — Я не очень-то высокого мнения о некоторых людях, с которыми она знается.

— Вы имеете в виду каких-то конкретных лиц?

— Есть там один парень, Фрэд Джонсон, которого она как-то привела домой. Откровенно говоря, его и парнем-то назвать трудно — ему уже лет тридцать. Один из вечных студентов, которые вертятся возле университета, потому что им нравится его атмосфера, а может быть, и легкие заработки.

— Вы подозреваете, что это он украл картину?

— Так однозначно я бы утверждать не решилась. Но он интересуется искусством, является научным сотрудником здешнего музея и посещает лекции на эту тему. Он слышал о Ричарде Чентри. У меня такое впечатление, что он много о нем знает.

— Ну, наверное, то же самое можно сказать обо всех студентах-искусствоведах.

— Наверное, вы правы. Но Фрэд Джонсон проявил необычайный интерес к этой картине.

— Вы можете мне его описать?

— Попробую.

Я еще раз достал блокнот и облокотился на письменный стол. Миссис Баймейер села на вращающийся стул и повернулась ко мне.

— Цвет волос?

— Рыжеватый блондин. Довольно длинные волосы. На макушке уже слегка редеющие. Но он компенсирует это за счет усов. У него такие длинные, щетинистые усы, напоминающие сапожную щетку. Зубы в скверном состоянии. Нос чересчур длинный.

— А глаза? Голубые?

— Скорее, зеленоватые. Откровенно говоря, именно они меня и беспокоят больше всего. Он никогда не смотрит прямо на собеседника, во всяком случае, когда разговаривает со мной.

— Он высокого роста?

— Среднего. Довольно худощавый. В общем-то его можно даже назвать интересным, если кому-то нравятся мужчины подобного типа.

— Например, Дорис?

— Боюсь, что да. Ей нравится Фрэд Джонсон — намного больше, чем мне бы этого хотелось.

— А Фрэду понравилась эта пропавшая картина?

— Больше чем понравилась. Он был просто очарован ею и уделял ей значительно больше внимания, чем моей дочери. У меня создалось впечатление, что он приходит сюда полюбоваться картиной, а не встретиться с Дорис.

— Он что-нибудь говорил на этот счет?

Миссис Баймейер, видимо, колебалась.

— Сказал, что картина похожа на одну из работ Чентри, написанных по памяти. Я спросила, что это значит, и он объяснил, что, очевидно, она написана не с модели, а позднее, по воспоминаниям. Он придерживался мнения, что как раз это придает картине уникальность и особую ценность.

— Он не говорил о ее возможной стоимости?

— Он поинтересовался, сколько я за нее заплатила. Но я не хотела ему говорить — это моя маленькая тайна.

— Я умею хранить тайны.

— Я тоже. — Она выдвинула верхний ящик стола и вытащила оттуда телефонную книгу. — Вы ведь собирались звонить Полу Граймсу, не так ли? Только не пытайтесь вытянуть из него эту цену. Он поклялся мне, что сохранит ее в тайне.

Я выписал номер телефона Граймса и адрес его галереи, расположенной в центре города, после чего набрал номер. В трубке послышался немного экзотический гортанный женский голос. Женщина сказала, что в данную минуту мистер Граймс разговаривает с клиентом, но скоро освободится. Я назвал свою фамилию, и предупредил, что заеду немного позже.

— Пожалуйста, не говорите ей обо мне, — лихорадочно прошептала мне на ухо Рут Баймейер.

— Кто это такая? — спросил я, положив трубку.

— Ее зовут Паола. Она называет себя его секретаршей, но мне кажется, у них более интимные отношения.

— Откуда у нее этот акцент?

— Она из Аризоны. Наполовину индеанка.

Я бросил взгляд на дыру, которую Джек Баймейер проделал в аризонском ландшафте.

— Кажется, это дело имеет много общего с Аризоной. Вы ведь говорили, что Ричард Чентри оттуда?

— Да. Мы все оттуда родом. И все в конце концов осели здесь, в Калифорнии.

Ее голос был лишен всякого выражения и не свидетельствовал ни о привязанности к штату, который она покинула, ни об особой симпатии к штату, в котором жила теперь. В нем чувствовалась лишь горечь.

— Почему вы переехали в Калифорнию?

— Вы, наверное, вспомнили о том, что сказал мой муж: что здесь жил Дик Чентри и именно поэтому я захотела здесь поселиться.

— А это не так?

Думаю, в этом есть крупица правды. Дик был единственным хорошим художником, которого я знала. Я была в восторге от возможности поселиться в городе, где были созданы его лучшие вещи. Вы знаете, он сделал все это в течение семи лет, а затем исчез.

— Когда это случилось?

— Если вас интересует точная дата, могу сказать: четвертого июля пятидесятого года.

— Вы уверены, что он сделал это по собственной воле? Что его не убили и не похитили?

— Это исключено. Не забывайте, он оставил письмо для жены.

— Она по-прежнему живет здесь?

— Как ни в чем не бывало. Вы можете увидеть ее виллу из нашего дома, сразу же за тем ущельем.

— Вы ее знаете?

— Мы были хорошо знакомы во времена нашей юности. Но между нами никогда не было близкой дружбы. Со времени нашего переезда мы с ней почти не видимся. А почему вы спрашиваете об этом?

— Я бы хотел увидеть письмо, которое оставил ей муж.

— У меня есть копия. Их продают в здешнем музее.

Она ненадолго вышла и вернулась с письмом, вставленным в серебряную рамку. Остановившись передо мной, прочла текст. Ее губы шевелились, словно она читала молитву. Затем неохотно передала мне письмо. Оно было отпечатано на машинке — за исключением подписи — и имело дату: Санта-Тереса, 4 июля 1950. Текст был следующий:

«Дорогая Фрэнсин!

Это мое прощальное письмо. Сердце мое разрывается, но я должен тебя покинуть. Мы часто разговаривали с тобой о необходимости открытия новых горизонтов, за которыми я мог бы обнаружить свет, неизвестный ранее. Это восхитительное побережье и его история уже сказали мне все, что могли сказать, — так же, как некогда Аризона.

Но, подобно Аризоне, история эта слишком нова и коротка, чтобы удовлетворить тем высоким требованиям, которые я ставлю перед собой и для которых создан. Я должен искать в другом месте более глубокой и непроницаемой темноты, более пронзительного света. Подобно Гогену, я решил искать их в одиночестве, поскольку стремлюсь исследовать не только внешний мир, но и глубину собственной души со всеми ее потайными уголками.

Дальше