Выходит, Таскаева самого подставили! Человека, к которому он испытывал полное доверие, использовали против него! Вот дела… Его даже прошиб холодный пот. Да тут попахивает настоящим антипартийным заговором! Подкопом под ответственного секретаря губкома!
Странникову вспомнились вдруг бессонные ночи и волнительные дни, когда в Москве решался вопрос о возможности его назначения. Вспомнились те величественные апартаменты, в которые он был приглашён, впервые попав в столицу. Вступив тогда на порог, переполненный гордостью, восторгом и другими романтичными чувствами, он был подавлен мрачностью и могильной тишиной, царившей вокруг него. Особенно давил на психику высокий и длинный коридор.
Стараясь бороться с подкатившей к сердцу волной необъяснимой тревоги и холода, не чувствуя за собой никаких провинностей, невольно он выговорил пришедшие на ум строки:
Опередивший его провожатый не оборачивался и не умерял широкого шага, и он, озираясь, пустился его догонять, тщетно ещё надеясь встретить хоть какую живую душу. Пуст был коридор.
Робость не только смутила его, она сковывала движения и мысли. То, что приготовился высказать – заветное, главное, напрочь вылетело из головы, только нутро подсасывал страх, подавляющий волю, мешавший дышать полной грудью, и сомнения, мучившие его раньше, ожили и заметались в мозгу.
Не хватало воздуха – вот что остро почувствовал он.
Провожатый впереди, грохоча, печатал сапогами по паркету, Странников, боясь поскользнуться, едва поспевал за ним, всё время стараясь угодить в ногу. Не удавалось. Косясь на стены, он отмечал, что отсутствовали стулья и скамейки для посетителей. Ему рассказывали, что они исчезли, лишь заявился рекомендованный Молотовым[12], новый заведующий организационно-распорядительным отделом ЦК партии Лазарь Каганович, еврей из многодетной бедной семьи сапожника с Украины.
Готовясь и стараясь не ударить в грязь лицом, Странников постарался разузнать о нём как можно больше и немало подивился. Грязные сплетни отмёл, но и того, что осталось, хватило, чтобы понять незаурядность этого политика.
Лазарь не любил людей, а их толпы ужасно боялся с малолетства, наслышавшись от матери о черносотенцах и страшных еврейских погромах. Потом, спустя много времени, встав сам у власти, научился, не гнушаясь и не мучаясь совестью, губить тысячи безвинных, взбираясь на трибуны, бросать оттуда призывы беспощадно уничтожать «врагов народа», как это было на той же Украине, куда он был послан Сталиным. И не делил их по нациям, русскими те были, евреями или украинцами.
Лазарь не умел говорить красиво как Троицкий или Киров, не любил втолковывать долго и нудно, как Ленин или Каменев, но короткими, ёмкими фразами научился зажигать массы; безграмотный, угадывал главное интуитивно и умел повести за собой.
В Гомеле, узнав об Октябрьском перевороте, он без лишних слов организовал большевиков и захватил власть, чем сразу заявил о себе. А потом, окунувшись с головой в революцию, мотался по всей стране, куда кидало руководство, всегда добиваясь своего, прослыл незаменимым исполнителем, пока судьба ни свела его с Молотовым. Этот человек и вывел его в верхние эшелоны партийной власти, помогая подниматься по головам недотёп и неумех, то есть по лестнице партийной иерархии.
Но идолом для Лазаря Молотов не стал. Кавказец Сталин, бывший боевик, грабитель банков, добывавший Ленину деньги для газет и других партийных нужд, жёсткий и решительный Коба завоевал его сердце и разум.
После того как Сталин оттеснил соперников и утвердился рядом с Лениным, Лазарь проникся к нему ещё большими чувствами и начал пробивать дорогу только к нему, невзирая на то, что кавказец недолюбливал евреев во власти и главным своим врагом считал Троцкого, хотя до поры до времени тщательно скрывал это.
Оказавшись, наконец, с помощью Молотова в одной команде со Сталиным, Лазарь сделал всё, чтобы бывший кумир без его согласия не принимал ни одного ответственного решения, и доверил ему ключи от самой тайной двери собственных кладовых – руководство всеми кадровыми вопросами в партии и в стране.
Именно в ту пору, перед назначением на пост ответственного секретаря губкома, Странников впервые и побывал в том коридоре, а потом в кабинете, увидел и услышал Лазаря воочию и блестяще прошёл чистилище.
Сталин, Молотов и Каганович как раз начали процесс очищения от старой гвардии партийцев; «от старых пердунов освобождаемся», – откровенно посмеивался Каганович в разговоре, имея в виду и затесавшихся во время великого переворота в ряды большевиков откровенных врагов – эсеров, эсдеков, кадетов, меньшевиков и прочих, и прочих, прилипших к победителям, как мелкая рыбёшка к большому хищнику. А вместе с этой нечистью Сталин очищался и от своих опасных соперников – от большевиков настоящих, мешающихся под ногами. Таких тоже хватало, к ним требовался особый подход и умение, которых Лазарю было не занимать, Кобу он понимал без слов, достаточно было пристального взгляда того на очередную жертву.
Отбирал Лазарь молодых и преданных, готовых беспрекословно выполнять любой приказ, идти вперёд за вождём, не сомневаясь и не оглядываясь в прошлое, а главное – не знавших о прошлом всей правды.
Молотов недолго маячил над Лазарем, стараясь контролировать и поправлять, помеху эту Каганович устранил скоро и по всем вопросам напрямую стал выходить лично на Сталина.
При той первой встрече Лазарь впечатлил Странникова. Могучее телосложение, высокий рост, густые волосы на лбу и борода свидетельствовали о недюжинном здоровье, не портил лица мясистый нос, нависающий над усами, а прозорливые миндалевидные глаза пронизывали насквозь. Неуютно чувствовал себя Странников под шилом этого взгляда, казалось, он как бабочку пришпиливал его к спинке стула, не давая шевельнуться, горло перехватывали спазмы, не скоро он освоился и начал внятно отвечать на вопросы. Но говорил, что думал, что накопилось, не таясь, и Лазарю понравился юркий кандидат. В конце разговора он твёрдо пожал ему руку и, благословляя на большие дела, в шутку или всерьёз пообещал заглянуть при случае. Оказывается, моря он тоже никогда не видел, а о чудесной и здоровущей «красной рыбе», рождающейся из мизерной чёрной икры, впервые услышал от Кирова и долго не мог поверить.
Возвращаясь домой и трясясь в поезде, не в силах заснуть от впечатлений, Странников и сам дивился необычной судьбе этого человека, грубого, невежественного и почти безграмотного, сумевшего забраться так высоко во власть, и чем больше думал, тем сильнее им овладевали негодование и зависть, что он родился позже, что упустил время романтичного и авантюрного периода революции, когда поступок, один миг могли решить и решали судьбу не только личности, а целого народа и огромной страны. Действительность, окружающая суета в партийном аппарате в его глазах выглядели теперь мещанским стремлением переродившихся чинуш обставлять себя привилегиями, плести коварные интриги, заканчивающиеся нередко печально. Ему, начитанному, проницательному и вообще-то, как сам считал, интеллигентному человеку, всё это претило, он называл это «вознёй пауков в банке, поедавших друг друга». Но вступив в эту в шаткую лодку, несущуюся по мощной реке жизни, он понимал, что уже из неё не выберется, а если попытается, то свернёт шею, и, оказавшись на дне, не увидит ни одной протянутой руки, наоборот, услышит возгласы злорадства по поводу освободившегося места.
Так чего же философствовать впустую? – будоражили его новые мысли, пока всё получается, надо двигаться вперёд; удел гадалок дурачить сомневающихся, ему, ленинцу и марксисту, заказан путь в одном направлении… как пишется на плакатах – до самого того светлого дня!
…Паровоз медленно тянулся от станции к станции, безделье мучило и надоедало, снова и снова всё повторялось… Тогда и пришла на ум никчёмная историйка о бедном английском антикваре, безумно мечтавшем разбогатеть. Тот подумывал, а не закрыть ли ему лавку, не приносящую, кроме хлопот, никакого дохода, но заглянул однажды на огонёк слуга знаменитого лорда-миллионщика. Тот собрал все диковины мира, но как истинный фанатик мечтал о какой-то чудной штуковине в единственном экземпляре. Не задумываясь, антиквар преподнёс лорду в подарок редкую коллекцию своих марок, которой так дорожил, что никогда не выставлял на продажу. А на следующий день он был приглашён в апартаменты богатея, принят и вознаграждён по-царски.
Пожертвовав самым дорогим, антиквар скоро стал приятелем лорда и благодаря его помощи разбогател так, что всемирно прославился.
Лазарь, ломал голову Странников, марками не интересовался и про антиквариат вряд ли что-нибудь соображал, но страсть имел, и жажда власти грызла его душу!
Он вспомнил, как разгорелись глаза Лазаря во время его рассказов о чудной рыбе, что водится только на Каспии, о сказочном цветке лотосе, возвращающем мужскую силу и молодость, а женщинам – красоту. Конечно, вгорячах наплёл он много, даже про Хлебникова упомянул, но видно, некстати, добавил, что тот прославился стихами не только в Поволжье, а по всей России и стал прозываться Председателем земного шара.
– Сумасшедший! – махнул рукой Лазарь и рассмеялся.
– Нет. Поэт, – не смутился Странников. – Наш, пролетарский.
Но сам уже каялся, понимая, что не туда его занесло.
– С восторгом воспел революцию в своих стихах, – закончил без прежнего пафоса.
– Демьяна Бедного читай, – оборвал его Каганович. – Выступал со стишками перед солдатами в войсках. Те сразу в бой рвались. А этот?.. Прочесть что-нибудь можешь из его виршей?
Странников растерялся, напряг память, но ничего толкового не вспомнилось, с трудом выговорил первое пришедшее в голову:
И смолк, забыв дальше.
– А что? Правильно! – Лазарь даже кулаком по стулу пристукнул. – Пролетарский, наш стихоплёт! И подкован верно! Про бабу голую только зачем? Ты ему подскажи. А насчёт председательства земным шаром загнул. Народ – да, народ наш стал государем, ему помочь устоять, не свернуть в сторону под влиянием разной контры! Быть нашему народу государем всего мира, попомни моё слово. Ты, надеюсь, сам-то не сомневаешься? – И глянул пронзительно. – Время не тратишь на стишки? Рыбкой не увлекаешся?
– Что вы, товарищ Каганович! – смутился Странников.
– Как у вас там насчёт сомневающихся в наших победах?
– Из щелей пытаются укусить, – выпалил в горячке Странников, – Киров с Атарбековым в 1919 году чистку навели, опасных кончили, остались ошмётки.
– Ретивых усмиряй сразу. И не раздумывай, – Лазарь зло сверкнул глазами. – Троцкисты затаились у нас под боком. С них глаз не спускай! Их вычистить из наших рядов непростая задача.
Этими наставлениями закончилась встреча, а Странников долго ещё перемалывал все детали и чуть ли не каждое слово Кагановича. Что запомнилось, записал в специально заведённой для себя тетрадке.
Месяц не прошёл, возникла надобность поездки в Москву, и Странников, загрузившись дарами Каспия, с замирающим сердцем отправился в путь. Знал, что самого Лазаря ему не застать, тот по поручению Сталина пребывал на Украине, Странников, тайно радуясь этому обстоятельству, нагрянул к его помощнику, а затем по совету того заглянул и на квартиру хозяина. Мария, жена Кагановича, поначалу удивившись, разговорилась, подарки приняла, напоила чаем, и они расстались, довольные друг другом. С трепетом ждал он реакции Лазаря, но её не последовало; позвонил помощник, пожурил, чтобы впредь предупреждал о визитах, и объяснил, как быстрее найти его в аппарате. Странников ругал себя и радовался, что легко отделался, однако продолжение имело место. На одном из совещаний Каганович выступал перед активом секретарей. Странников рискнул и отправил ему записку с вопросом по теме, ответа не последовало, но помощник отыскал его и передал приглашение Лазаря навестить вечером.
Так между ними зародились новые отношения, близкие и доверительные, а дары Каспия Странников, уже не беспокоясь, переправлял поездом со знакомыми непосредственно помощнику. У Лазаря на квартире почти не бывал, пока тот сам не позвонил, предложив зайти. Странников в это время жил в гостинице, командировка завершалась, и от привезённых сувениров почти ничего не осталось, но он запихнул в портфель всё, чем был ещё богат, и помчался на встречу, не чуя под собой ног. Лазарь накрыл стол скромно, но на столе сиял коньяк…
Со временем Странников понял, что при всех его стараниях и даже помощи Лазаря до Сталина из медвежьего угла на Каспии ему не дотянуться. Организовав в 1923 году себе выборы в генеральные секретари партии, тот совсем отдалился, окружил себя невиданной охраной преданных волкодавов из ГПУ, создал тайный кабинет избранных и практически стал недоступен. Везде ему мерещились враги и предатели.
Странникова пока устраивала должность в отдалённой губернии, он продолжал оставаться в партийной обойме на выдвижение, был полновластным хозяином у себя, но постепенно транжирил высокие амбиции, топя разочарование и тоску в спиртном, в женщинах и в боях местного значения с нарождающимися как грибы выскочками. Опасных врагов и конкурентов хватало, политические отщепенцы сюсюкались по углам. Трубкин, местный начальник ГПУ, портил показатели, постепенно спиваясь.
Странников всеми возможностями удерживал отношения с Кагановичем, скрывал их даже от жены и следил за каждым успехом или неудачей Лазаря, переживая больше, чем за себя.
Лазарь не гнушался им, не отталкивал, он умел ценить преданность и старался отвечать отеческим вниманием, а порой и дельными советами.
Из всей пятёрки, тесно окружавшей Сталина, получившей негласное наименование его «тайного кабинета» – Орджоникидзе, Киров, Ворошилов, Молотов и Каганович, Лазарь был ближе всех к вождю, и Странникову представлялось, что связь его с фаворитом тоже надёжная. Следовательно, умилялся он, ставка его сделана верно.
Однако время шло, и Лазарь менялся. Заметно стало даже по внешнему виду. Поредели волосы на голове, Каганович сбрил бороду, оставив усы, располнел и вместо френча и сапог облачился в светлый просторный костюм зарубежного производства; бросив курить папиросы, он завёл сначала трубку, такую же короткую, как у вождя, и пускал дым в лицо ближайшему собеседнику, не смущаясь, а подозрительно прищуриваясь.
Странников давно сделал для себя выводы, что Сталин не был антисемитом. Ненавидя Троцкого, понимал, что рядом с ним должны быть «свои евреи», и отдавал явное предпочтение Кагановичу, который тоже выработал для себя особую тактику поведения. Если запанибратскими отношениями с любимцем партии Кировым Лазарь откровенно бравировал, с Орджоникидзе обнимался, а Молотова похлопывал по плечу, то Микояну свысока подавал руку, а Никиту Хрущёва, хотя тот и следовал за ним неустанно по должностной лестнице, держал как щенка на поводке. И эти лица ценили его, признавали превосходство, не замышляли каверз и интриг. Лазарь мгновенно чуял, откуда дует ветер, и мог нанести упреждающий удар такой силы, что любому бы не поздоровилось.
Лишь с Ворошиловым у них был особый стиль общения. Климент Ефремович под Царицыном бывал в критических военных передрягах с Кобой, нанюхались вместе с порохом славы и горечи поражений. После смерти Ленина, не сговариваясь, ненужное и позорное в истории партии принялись затирать. Лазарь об этом знал, но виду не подавал, с Ворошиловым держался строго в официальных рамках, не позволял себе расшаркиваться перед ним, как другие, и тем более лебезить.
Кроме Троцкого, ещё двое держали дистанцию против этого «кабинета»: Каменев и Зиновьев. Сложилось это противостояние издавна, ещё при Ленине, но известный миротворец пытался сдерживать хотя бы в высших эшелонах откровенные стычки и драки, сглаживал, как мог, неприязненную полемику по партийным разногласиям. «Ему так мечталось создать единую и неделимую… подчиняющуюся одному вожаку могучую стаю… однако не сбылись мечты великого романтика и фантазёра, не удалось сгондобить и видимость дружбы. Он сам не раз вступал в драчки с обоими безголовыми жидами… – делился Лазарь со Странниковым в минуты особых откровений. – Этим вшивым теоретикам, Каменеву и Зиновьеву, представлялось, что они смотрят дальше всех… Выскочки, каких поискать!»