Николай Асекритов
Повесть о загадочном профессоре
Все герои данной книги вымышлены, исторические факты – действительные.Нахальный посетитель.
Я уже рассказывал вам о Саше Востряковой. Мы учились с ней в одной школе, вместе ходили на уроки. Еще в школе ее прозвали Холмсом за ее страсть расследовать разные запутанные истории. Теперь она – вольный программист. Сотрудничает с различными банками и корпорациями, когда у тех возникают проблемы с компьютерной безопасностью и время от времени выполняет поручения своей тетушки, которая никак не может смириться, что ее племянница до сих пор не замужем. Поэтому, она постоянно подсовывает ей различные дела, которые связаны с ее подружками, имеющими холостых или разведенных сыновей.
Сашу эти хлопоты смешат, но она терпеливо выполняет порученные ей дела.
Вот и сегодня мне открыл дверь взъерошенный молодой человек с одной шлепанцей на ноге. Его взгляд был немного затуманен и блуждал.
– Добрый день, меня зовут Сергей. – Промолвил он и удалился в сторону кухни, откуда по всей квартире разливался запах кофе.
На кухне, куда я вошел, царила идиллия. Сергей, совсем не обращая на меня внимания, уселся поближе к кофе и с нетерпением протягивал Холмсу кружку, ожидая очередной порции ароматного напитка. Если бы я не нашел своих любимых тапок на привычном месте, то в голову бы пришли разные подозрения о его праве на место в этой квартире. Но тапки лежали на привычном месте, значит этот Сергей был очередным клиентом Холмса. И судя по его виду и поведению, он относился к тем странным клиентам, которые подкидывала ей ее тетушка.
– Ну, и в чем у нас сегодня проблема? – Спросил я, наливая кофе в чашку.
Сергея мой вопрос совсем не удивил.
– Профессор Кузин и его дело… – Задумчиво произнес он, не отрывая взгляда от льющегося в кружку кофе.
– Так это когда же было… – Я вспомнил, что эта фамилия значилась на старой книге в отцовской библиотеке.
– Тридцать шестой. Но дело не в этом. Мне неясно, почему про это дело так много говорят и кто его породил…
– Кто породил, вроде бы, выяснили… Была статья в «Правде», кажется, «О врагах в советской маске», где он указывался как вредитель…
– Все так… – Сергей гипнотизировал кофе. – Только не совсем так… Автор статьи плохо разбирался в математике тех лет. Конечно, он был математиком, более того, учеником Эйнштейна… Но, честно говоря, Эйнштейн пользовался дурной репутацией среди математиков. Характеристика Минковского, что он не способен понять современных математических методов была, как мне кажется, не безосновательной. В его работе по теории относительности используется аппарат, исключительно середины девятнадцатого века в то время, когда его учителя разрабатывали инструменты, легшие в основу квантовой физики…
– И о чем это говорит? – Спросил я.
– Кузина обвиняли в плагиате работ его ученика, Муслина… Но тот умер в девятнадцатом… Кроме того, работали они вместе с Кузиным и Карпински в МГУ и есть теоремы Кузина-Карпински, которые, якобы, получил Муслин.
– Постой, постой… Это тот Карпинский, которого ковер? Мне отец в школе все уши прожужжал про него… Основатель теории измеримых множеств… Вроде бы, ковер покрывает весь пол, но площадь его равна нулю…
– Совершенно верно. Моль, которая его поедает, съедает только одну девятую часть уцелевшей части ковра, но выборочно. Поэтому, ковер по-прежнему покрывает пол, но площадь его становится нулевой.
– И хочешь сказать, что этот Карпински и Кузин присвоили результаты Муслина? Какая чушь! Карпински был настолько безумно-гениален, что ему не требовалось присваивать чужие работы. И потом, Карпински жил, кажется в Варшаве…
Сергей оторвался от кофе.
– Это он до Первой мировой жил в Варшаве, а во время войны его интернировали в Москву… И там он с Кузиным заложил основу современной математики.
– Так Кузина обвиняли за связь с Карпински?
– Вот тут и загадка… – Он задумчиво стал помешивать кофе – Карпински в деле практически не упоминается. Как будто результаты, которые у Муслина он якобы украл, к нему не имели отношения, но Карпински опубликовал свои теоремы, указывая Кузина и себя, сказав, что частный случай принадлежит Муслину. А в чем обвиняли Кузина, так это за связь с Дебегом, который преподавал в артиллерийской академии Франции… Мол, работал на французскую разведку…
– Постой! Это тот Дебег, которые множества, меры и пространства?
– Да!.. И тут мне совсем непонятно… Украл, будто, с Карпински, а обвиняли за Дебега…
– Как я вижу, мальчики, вы нашли общий язык… – Вмешалась Холмс. – Тетушка просила помочь Сереже и расследовать это дело. Как сам понимаешь, это ее пожелание прозвучало, как приказ. Теперь понятно чем мы будем заниматься? И все-таки, мне непонятна в этом деле позиция Алексашина… Казалось бы, ключевая фигура, а он стоит как-то в стороне… Почему в стороне? Что за этим стоит?
– Ну, тут все понятно… – Отозвался Сергей. – Историю математики, как и энциклопедию деятелей писал Стольман, который написал статью, а потом Алексашин и его ученик Богомилов… Как они могли написать то, что их разоблачает?
– А кто такой этот Стольман?
– Венгерский коммунист, агент ВЧК, революционер, в общем… Кстати, в семьдесят шестом эмигрировал в Швецию, запросил политического убежища и написал открытое письмо Брежневу, обвиняя коммунистов во всех грехах, в том числе и развале науки. Но про дело Кузина – умолчал. Почему, кстати?
– Наверное, стыдно было… А может быть, тогда не дали убежища…
– Значит, будем разбираться… – В голосе Сашеньки прозвучала сталь. Такую сталь не расходуют на изготовление кухонных ножей, она идет на изготовление клинков или гильотин.
– И с чего начнем? – Спросил я.
– С него и начнем, с Карпински…
Надо признаться, Холмс всегда поражала меня. Не прошло и пятнадцати минут, как мы услышали ее возглас «Нашла!» из комнаты. Мы бросились туда.
– Смотрите, вот что пишет Карпински про эту историю:
«Каждый, кто хоть немного знает Кузина, понимает, что подобный упрек не имеет никаких оснований. Действия г-на Алексашина и его компаньонов, конечно, есть такая подлость, на которую, что даже невозможно представить, был бы способен ученый.»
– Значит, ключ истории у Алексашина… Ищем.
Технологию поиска Холмс знает лучше всех. Я так и не понял, как она это делает, но она находит все моментально. Причем, набирает совершенно невозможные комбинации слов.
В свое время, я пытался перенять ее манеру поиска, потратил не один день на запоминание специальных команд поисковиков, но так и не сумел научиться этому искусству.
– Надо не пробовать искать, как человек, – объясняла мне Холмс, – ты имеешь дело с обычным автоматом. Все дело в построении поисковой фразы. Сначала ищется совпадение по первой ключевой части поискового запроса, именно его и ставишь в начало.
В общем, как я понял, чтобы хорошо искать, надо думать, как компьютер, а не как человек.
Не прошло и получаса, как мы сидели и читали воспоминания Алексашина ничего не понимая… Как мог такой человек достичь вершин математики?
– Я ничего не понимаю… – Только и повторял Сергей. – У меня были проблемы с перерывами в занятиях… Я не занимался математикой полгода, но и этого времени хватило, чтобы я потерял форму на целых два… Как это возможно? Не заниматься целых три года и потом не только разговаривать с другими на равных, но и получать результаты…
– Воистину, невероятно… – Бормотала Холмс. – Кто же ты такой? Что или кто вел тебя по дороге науки?
****
Здание ВЧК в Чернигове.
Входит молодой человек в кожанке и фуражке. Часовой отдает ему честь. Видно, что он знает его в лицо,
– Товарищ Алексашин, вас просил зайти к нему товарищ Тридерский.
Молодой человек кивает и подымается по лестнице.
Входит в кабинет с надписью начальник комиссии по борьбе с спекуляцией.
Владелец кабинета просматривает бумаги, некоторые рвет, другие складывает в стопку, оглядывается.
– А, Пармен, вот, собираюсь в Москву. Поступил приказ тебя и меня вызывают в центр. По-видимому, нас ждет новое задание. Не знаю какое, но дело предстоит серьезное. Сам Арцимович подписал приказ. Ты помнишь, как мы с ним работали в тылу у деникинцев?
Мечтательно улыбается, потом улыбка сменяется суровым выражением.
– Видимо, снова в тылу у контры работать…
Поезд идет медленно. Вокруг сидят мешочники. Тридерский и Алексашин сидят у окна. Тридерский смотрит на суету в вагоне и говорит:
– Да… Тяжело война ударила по России… Вокруг разруха, враги… И это все надо подымать. Ты думаешь, легко будет заставить мужиков снова выращивать хлеб и поставлять в город?
– Не просто… Тем более, что каждый из них мечтает только о том, чтобы набить брюхо… Смотри, вон – дядька… Сразу видно, что в мешке – сало на продажу. В городе за это сало можно золотишка наменять… А там – всадники на горизонте. Небось, его же сыновья видишь что кожухи оттопыриаются на поясе? Там явно обрезы. Может быть его сыновья или племянники племянники Наверняка , в банде… Заставь такого строить светлое будущее для всего человечества… Горло перегрызет… Не сам конечно, а может и сам… Но ночью, спящего.
Дядька, прислушиваясь к их шёпоту и видя их недобрые взгляды, засуетился, подхватил свои торбы и пересел от них подальше.
Москва. Лубянская площадь, здание ВЧК.
Тридерский и Алексашин входят в кабинет. За столом сидит человек, просматривает бумаги. Подымает голову:
– Товарищи Тридерский и Алексашин? Здравствуйте! Как доехали? На месте вас хорошо рекомендуют, как опытных работников подполья. Надеюсь, вы понимаете, что гражданская война не кончилась. Она перешла в новую фазу. Теперь нам предстоит более трудная задача, чем та, что стояла перед нами. Насущный вопрос настоящего момента заключается в том, что без науки нам не победить разруху. Но, как вы знаете, большинство ученых, как и вся интеллигенция, сочувствуют кадетам. А следовательно, являются врагами советской власти.
Нашей задачей будет выявить этих врагов и обезвредить их. Но при этом, надо умело отличать сомневающихся и, пусть и враждебно настроенных, но готовых трудиться на благо народа. Пусть злопыхают у себя в кабинетах.
Главное, чтобы они помогали нам вырастить своих, преданных делу революции, ученых. Пусть помогают нам найти самородков среди пролетарской молодежи. С ними мы успеем еще расправиться. Они должны помочь нам выполнять нашу задачу по созданию пролетарской науки. А потом – пусть идут на все четыре стороны…
Имея свою науку, Советская власть может отправить их на свалку истории. Но, пока, они нам остро необходимы и нужно за ними присматривать.
Товарищ Тридерский, вы направляетесь в сельхозакадемию. Ваша задача возглавить ее, организовать работу. Там есть крепкое ядро. В вашем распоряжении будет товарищ Вавилов с группой ученых, которую он собрал вокруг себя.
Вам, товарищ Алексашин, будет задача потруднее. Вы у нас математик?
– Да, занимался трансфинитными числами…
– Вот и продолжайте заниматься. Ваша задача будет внедриться в этот круг, стать своим среди математиков. Стать профессором и постараться возглавить всю деятельность этих болтунов. Учиться, замечать, привлекать к себе молодых и влиять на них.
Старый университетский особняк выглядел заброшено. Бюст Ломоносова печально смотрелся на фоне обшарпанного здания. Только церковь выделялась каким-то подобием отделки.
«Наука – трудящимся» прочитал Пармен на фронтоне. Оглядевшись, он зашел внутрь.
– Пармен?!! – Из-за стола вставал Кузин. – Откуда? Как?
– Вот, приехал, Николай Николаевич. Примете снова в ученики?
– А не забыли все?
– Кое что забыл, но я восстановлю… Я читал лекции по математике в Черниговском Педагогическом институте… Кое что восстановил. Но потом заболел тифом.
– Уверен, быстро восстановите. Ох уж этот тиф… Вы знаете, голубчик, Михаил Яковлевич Муслин умер от тифа. Какой был талант! Но вы же работали с ним. Может быть, продолжите его работу? Сдадите магистерские экзамены и начинайте… Где вы, кстати, сейчас живете?
Вопрос застал Пармена врасплох. Не говорить же, что пока он остановился в общежитии для работников ГПУ…
– Пока, нигде… Сразу сюда.
– Ну, голубчик… Это – разрешимо. Сейчас много порядочных людей испытывают необходимость сдавать комнаты. Хотя бы, на время… Уплотнение, знаете ли…
– Я думаю, остановлюсь у брата.
– Ну, хорошо, хорошо, голубчик… Значит вечером… Вы знаете, что занятия в университете проходят вечером? Я вас проведу к Дмитрию Федоровичу Ермилову и вы договоритесь о времени сдачи магистерских экзаменов.
– Дмитрий Федорович! Он не уехал? С большим удовольствием встречусь. Наверное, он и экзамены будет принимать?
– Он, он, голубчик… Строг, требователен, не ко времени… Какой студент сейчас пошел? Не все окончили гимназию, но очень много способных, прямо скажем, талантливых. Взять хоть Павла Самуиловича Урельсона… Замечательная голова! В дни смутные работал самостоятельно, а два года назад, когда мы вернулись сюда из Иваново, явился, сдал выпускные, будет сдавать магистранские и представил замечательную работу. Теперь научный сотрудник в Институте Математики, профессор. Разрабатывает замечательную науку. Назвал ее analysis situs, немцы называют ее топологией. Чрезвычайно перспективное направление, я вам скажу… Вы не знакомы с ним?
– Нет, не довелось…
– Ну, хорошо, голубчик… Познакомлю, наверстаете. До вечера.
****
– Все страньше и страньше, как сказала бы Алиса… – Пробормотала Холмс. – Вот тут, в его мемуарах говорится о его отце: «После его смерти моей матери была назначена персональная пенсия и за ней была пожизненно закреплена квартира при Смоленской больнице.»… Значит, он был комиссар, начальник ГубЗдравотдела… А сын сделал карьеру в Политпросвете, а если его оставили в занятом деникинцами Чернигове, то значит, что он был в ЧК…
– Вы, как хотите, ребята, – заявил вдруг Сергей, – Но дальше я в эти игры не играю… Мой руководитель – ученик Алексашина, и он меня за все эти знания по голове не погладит…
– А тебе не приходило в голову, – насмешливо прищурилась на него Холмс, – почему ни Янтовская, ни Стольман так до самой смерти и не сказали ни слова о деле Кузина, как будто дали подписку о неразглашении, причем таким людям, которые найдут на дне моря…
– Кто такая Янтовская? – Взвился я.
– Тоже интересная фигура… Политработник в Гражданскую, работник Одесского губкома, институт Красной профессуры, специализируется на философских проблемах математики, выявляет идеализм и вредительство, с тридцать первого – профессор и член математического общества, а с тридцать пятого – доктор физ-мат наук без защиты диссертации… Каково? Она прорабатывала всех учеников Кузина. Ну, с ней понятно – она умерла в Москве… Но молчание Стольмана – настораживает. Кого еще можно было бояться в Швеции семидесятых, кроме потомков борцов за пролетарское будущее человечества?
– Вы хотя бы иногда слушаете себя?! – Неожиданно взорвался Сергей. – Все это напоминает кошмарную теорию вселенского заговора…
– Ну, не более, чем фраза «Весь мир насилья мы разрушим» – Усмехнулась Холмс.
– Это только образ. – Пробормотал Сергей.
– Но образ, который четверть века был гимном… – Сломить мнение Холмса на моей памяти не удалось еще никому.
Побагровевший Сергей несколько минут разевал рот, словно пытался проглотить слова, которые рвались наружу, потом стремительно выскочил в коридор и мы услышали как хлопнула входная дверь.
– Спекся… – Приговор Холмса звучал холодно и беспощадно.
****
Москва тысяча девятьсот двадцать первого года представляла собой печальное зрелище. Запущенные здания, оборванное и голодное население. За Гражданскую войну, несмотря на то, что стала столицей, число ее жителей сократилось почти в два раза.
Прохожие на улицах уже не выглядели вольготно-беззаботными, как раньше, они торопливо и суетливо прошмыгивали по улицам, втянув голову в плечи. По улицам не раскатывали вальяжные ямщики, только тянулись унылые телеги, да сновали суетливо авто, покрякивая своими клаксонами.