– Мадам, не обрежтесь о мои звёзды! – столкнувшись с пышной дамой, предупреждает генерал, весь увешанный орденами.
Император ждёт пока все займут свои места. Перед каждым гостем расставлены шедевры поставщиков Двора Его Императорского Величества: фарфоровая посуда Губкина, золотые приборы и серебряные вазы Абросимова с шоколадными конфетами Эйнема. Японскому атташе отведено место в самом конце стола у пылающего камина – указание на Высочайшую немилость.
– Штабс-капитан Беляев! – голос императора раздаётся эхом во всех залах и коридорах. – Почему без супруги? Не боитесь тоже впасть в немилость? Ах да, Вы обвенчаетесь только через год, причём тайно. Мужайтесь, голубчик!
– Почему, Ваше Величество? – спрашивает Беляев, от испуга забыв встать.
Гости, возмущённые подобной дерзостью, смотрят на него с укором и от этого Беляев совсем теряется, пытается встать, но не в силах отодвинуть тяжёлый стул. А император, высоко подняв голову, тем же строгим тоном произносит:
– Потом идите на почтамт! Там девица Сашенька сортирует письма. Отсортирует и Вашу судьбу. И не забудьте про египетскую Александрию.
В 1905-м дворянин и гвардейский офицер Беляев, несмотря на запрет командования, тайно обвенчался в деревенской церкви с дочерью лесничего Марусей. Но не прожив и двух лет в браке, потерял её навсегда. Маруся умерла… Через пять лет он встретил новую любовь – Сашу Захарову. Она работала на почтамте в Санкт-Петербурге. В годы гражданской войны супруги потерялись. Беляев нашёл Сашеньку только через год в Египте.
В Чако наступала осень. Ночи становились холодными. Костёр согревал только руки и лицо, а спина мёрзла от леденящего ветра с Южного полюса. Провизия закончилась, остался только чай йерба-мате. Утром Шиди кричал:
– Алебук, ичико мате!
Путешественники подползали к костру. Сонные, обросшие, в лохмотьях.
Стали охотиться на броненосцев, лягушек, ящериц и цапель. Индейцы поймали огромного удава и предложили съесть сырым. Беляев и Экштейн-Дмитриев отказались. Тогда чимакоки зажарили его на костре, но русские всё равно отказались, оставшись голодными. Гарига специально для них пошёл на охоту и подстрелил тапира. Его мясом наслаждались как деликатесом.
Через две недели от голода и усталости пали обе лошади. Остались только мулы. Пришлось идти пешком. На следующий день Иван Тимофеевич повредил ногу, споткнувшись о корень дерева, и с трудом мог идти. Экштейн-Дмитриев предложил опираться на него, но генерал отказался – это значило потерять уважение в глазах чимакоко. Они презирали беспомощных и слабых. Охота не ладилась и тогда Экштейн-Дмитриев предложил съесть мула, но Беляев запретил, напомнив, что индейцы считали их своими друзьями.
У Экштейн-Дмитриева от голода и хронической усталости кружилась голова. Он отставал от группы. Не мог отделаться от навязчивой мысли, что кроме саванны и сельвы нет другого мира и нет другого цвета – только зелёный. Даже небо стало казаться зелёным. Вдруг он увидел себя 14-летним кадетом в Конно-егерском полку в армии генерала Юденича. На белом коне Арыме, гордо подняв голову, с 1-м эскадроном въезжает в только что отбитый у большевиков Псков. Впереди на вороном жеребце командир эскадрона барон фон Грюнвальд, за ним поручик Бенкендорф и ротмистр барон фон Тайбе. Эскадрон сборный, из лучших кавалеристов других полков. Офицеры в основном кавалергарды из прибалтийских немцев, рядовые – казанские и крымские татары из Татарского уланского полка и русские из гусарских и драгунских полков.
Горожане приветствуют освободителей, дамы бросают цветы и посылают воздушные поцелуи. Букет попадает Саше прямо в лицо и он замечает маму, одиноко стоящую на углу улицы, грустную, в чёрной шали. Мама смотрит на него глазами полными слёз.
– Не плачь! – кричит ей Саша. – Мы победили!
Она качает головой и шепчет:
– Ты уедешь, сынок. Будешь странствовать. Я буду молиться о тебе.
Саша не понимает как он мог расслышать её шёпот среди криков толпы. Пытается остановить коня, но тот не слушается и продолжает вместе с эскадроном двигаться вперёд, на парад на главной площади. Но парад промелькнул в одно мгновение, как будто кто-то выдернул плёнку из синематографического аппарата. Саша испуганно оглядывается и кричит изо всех сил:
– Где генерал Беляев?!
– Не отвлекайте меня, юноша! – слышится голос Ивана Тимофеевича.
…Вокзал во Пскове. На перроне солдаты окружили генерала. Унтер-офицер по-хамски кричит ему в лицо:
– Снимай погоны, Ваше благородие! Нет больше ни императора, ни генералов, ни войны!
– Дорогой мой, – невозмутимо отвечает Беляев, – я не только погоны, я и штаны сниму, если вернётесь со мной на фронт бить немцев!
Унтер-офицер, не ожидав такого ответа, молчит, а солдаты расступаются.
– Пришпорьте коня, кадет! – не поворачивая головы произносит Беляев и Саша галопом пускает Арыма между солдат. Короткий перрон заканчивается широким полем.
– Не отставай, Экштейн! – бросает ему ротмистр фон Тайбе.
Где-то под городом Гдов на севере Псковской губернии под проливным дождём их эскадрон идёт за британскими танками. Кони вязнут в грязи, копыта скользят в чёрных лужах, об танки плющатся пули. Эскадрон врывается в деревню и атакует красноармейскую конницу. Но как только белогвардейцы направляются в их сторону, красные кавалеристы начинают умирать вместе с лошадьми. Падают в лужи, в грязь, на дорогу, на обочины. Все улицы завалены трупами. Крестьяне выходят из дворов, угощают освободителей хлебом и молоком. Мокнут насквозь, а Сашина шинель почему-то сухая. Он вдруг замечает, что над ним дождь не идёт. Наклоняется, чтобы взять крынку молока у девушки с русой косой на груди, и дождь тут же прекращается точно над его рукой. Но лица девушки не разглядеть за стеной ливня.
– Почему так? – спрашивает он.
– Кто сухой – выживет, кто мокрый – скоро умрёт, – отвечает она.
– И ты умрёшь?
– Сегодня твой день рождения, – вместо ответа напомнила девушка.
– И правда! Мне уже пятнадцать. Господи, спаси всех мокрых!
– Александр! – тряс его за плечо Беляев. – Вы бледны! У Вас тоже галлюцинации?
Чтобы сбить морос со следа, группа двинулась на восток. Набрели на озеро полное рыбы. Устроили пир, забыв про все предосторожности. Но к счастью, и в этот раз морос не напали. Отдохнув два дня и накоптив рыбы в дорогу, продолжили путь.
Экшнейн-Дмитриев не находил себе места. Широкая, ровная саванна превратилась в тюремную камеру. Он залазил на кебрачо, смотрел вдаль, но видел одно и то же – ровный малахитовый ковёр с редкими деревьями. В приступе отчаяния стучал кулаком по стволу и ругался последними словами.
Беляев понял, что не хватит сил дойти до Байя Негра – слишком далеко повернули на восток, спасаясь от морос. На следующий день наткнулись на индейскую тропу. По ней вышли к заброшенной хижине. Чимакоки сказали это хижина морос, покинутая примерно месяц назад.
В начале мая вышли на болота. Шли по колено в жиже, вдыхая гнилые испарения. Беляев упал и не мог подняться. Тогда Экштейн-Дмитриев, не обращая внимания на его протесты, взвалил себе на спину и понёс. Чимакоки в знак восхищения щёлкнули языками.
Последние дни и ночи были адом. Кончился чай. Стали заваривать пальмовые листья. Но вскоре болота превратились в бесконечную смердящую топь. Не было сухого места, чтобы развести костёр. Снова пришлось питаться молодыми побегами пальм. Две ночи подряд спали, сидя на остроконечных термитниках тукуру. Постоянно просыпались от страха свалиться в болото. У всех начались приступы малярии.
В полдень услышали лай собаки. Беляев выстрелил в воздух, едва не упав от отдачи. Издалека раздался ответный выстрел. Из последних сил, измождённые до предела, вышли на парагвайский патруль. Солдаты долго держали под прицелом исхудавших бородачей в лохмотьях. Тяжело дыша, Беляев объяснил кто они. Солдаты не поверили. Оказалось, в газетах опубликовали статью, что экспедиция потерялась, а боливийцы нашли труп генерала.
Гарига и Кимаха отправились к своему племени, а Шиди с Турго решили сопровождать русских. Вместе с патрулём добрались до Байя Негра и на пароходе поплыли в Хенераль Диас. Там их напоили горячим молоком, накормили галетами, дали помыться, побриться и переодеться. На следующий день по реке Парагвай отправились в форт Олимпо в сопровождении сержанта. Весть о возвращении экспедиции мгновенно разлетелась по округе. Каноэ выплывали на середину реки, люди кричали ‘Вива хенераль Белиаефф!’
В форте их повезли на лодке по улицам-каналам. Жители приветствовали радостными криками, хлопали в ладоши и стучали в барабаны. Перед отелем в их честь духовой оркестр исполнил ‘Боже, царя храни!’ и парагвайскую польку. Были произнесены приветственные речи, сотни раз пожаты руки и похлопаны спины.
– Иван Тимофеевич, у Вас тоже онемела кисть и болит спина? – вполголоса спросил Экштейн-Дмитриев.
– Ради такого приёма стоило пострадать пять месяцев! – улыбаясь, ответил Беляев.
В отеле устроили роскошный обед из ухи пира кальдо, обжаренного в сухарях мясного филе миланеса, подали десерт косерева из апельсиновой кожуры и чёрной патоки и канью из сока сахарного тростника. Беляев надел парадную форму генерала, офицеры были в тропических костюмах цвета хаки и английских шлемах из пробки, а дамы в ярких, разноцветных платьях. На террасе солдаты занимались асадой: грилили мясо и кровяную колбасу, приправляли соусом чимичурри, резали хлеб, готовили салаты и разливали красное вино. На десерт подали сыр с айвовым вареньем. А затем все танцевали вальс.
В Пуэрто Касадо Беляев и Экштейн-Дмитриев встретились с Орефьевым-Серебряковым и лейтенантом Сагьером. Прибыв в столицу, Беляев доложил министру о результатах экспедиции и получил благодарность. Шенони признался, что уже не надеялся увидеть его живым – за голову генерала боливийцы назначили награду в 400 000 боливиано. Позже Иван Тимофеевич узнал, что Гарига и Кимаха так и не добрались до своего племени. Их выследили и убили морос.
Февраль 1923 г. Буэнос-Айрес
Как только супруги Беляевы приехали в Буэнос-Айрес, Иван Тимофеевич решил немедленно взяться за создание ‘Русского очага’ – общины соотечественников, объединённых идеей сохранения традиций, быта и духа Российской Империи. Но правительство Аргентины ответило отказом. Беляев был в отчаянии – рушилась мечта, захватившая все его мысли ещё в Турции. Но однажды в дверь их комнаты в ‘Доме иммигрантов’ постучала миниатюрная, неряшливо одетая женщина. Дверь открыл Иван Тимофеевич.
– Вы говорите по-французски? – не здороваясь, затараторила незнакомка. – Да? Меня интересуют условия Вашего проживания! Давно здесь? К Вам хорошо относятся? Получаете всё необходимое?
– Не смею жаловаться, мадам. Кормят прекрасно. По утрам дают косидо мадриленьо, днём сытный обед, а вечером ужин из пяти блюд. Вам негде остановиться? – поинтересовался Беляев. – Я могу ночевать в столовой, а Вы расположитесь здесь с моей супругой.
– Ах, Вы с женой! – обрадовалась француженка. – Можно познакомиться? Но я не нуждаюсь в жилье. В ‘Ла Насьон’ прочла интервью. Ваше фото очаровало меня до крайности и – вуаля! – решила познакомиться. Вот мой адрес.
Женщина протянула визитку: ‘Баронесса Жессе де Лёва. Отель Кристал Палас’.
– В пятницу приходите с супругой отобедать. Я предупрежу швейцара.
В назначенный день в вестибюле роскошного отеля на Дворцовой площади в окружении зеркал, электрического света, позолоты, шёлка и бархата супруги ожидали аудиенцию. Швейцар пригласил в лифт и указал на дверь самого дорогого номера с балконом на площадь. Открыла сама баронесса. Её было не узнать: элегантный пеньюар, изящно уложенные волосы и пушистая кошечка в руках. От прежней неряшливости и неухоженности не осталось и следа. Перед Беляевыми стояла светская дама, избалованная, игривая и знающая своё высокое положение в обществе.
– Проходите! – не здороваясь сказала она по-французски. – Садитесь, сейчас подадут обед. На меня не обращайте внимания – я почти ничего не ем. Всё достаётся Принцессе. Правда, Принцесса?
Кошечка ответила ‘мяу!’
– Я так очарована чудной статьёй о Вас! – баронесса перешла на испанский. – Но скажите, почему никто во всей богатой, прекрасной русской общине не обратил на Вас внимания? Почему Вам не помогают? Хотя бы падре Изразцофф!
– Здесь все живут своей собственной жизнью, каждый для себя, – грустно ответил Беляев.
– Поступим так. Я буду говорить, что была близко знакома с Вашим отцом в Санкт-Петербурге, когда мой покойный муж был там посланником. И мой Вам совет! Здесь непременно нужно одеваться со вкусом, по последней моде. Без этого вам не попасть в приличное общество. Ваша шляпка, мадам… Ах! Надо сменить! И запомните: носят теперь надвинув на глаза. При этом нос надо держать кверху, а глаза опускать вниз. Не обижайтесь! – жеманно улыбнулась баронесса. – Я сама займусь Вашим гардеробом.
На следующий день швейцар принёс несколько коробок с одеждой из бутиков. По рекомендации баронессы Иван Тимофеевич был принят в колледж преподавателем немецкого и французского языков. По её же рекомендации супругов пригласил на ужин протопресвитер Свято-Троицкого храма Константин Гаврилович Изразцов и Беляевы поняли, что в русской общине Буэнос-Айреса отношение к новым иммигрантам уже давно сформировалось и, к сожалению, оказалось до крайности испорченным. Два года назад отец Константин приютил трёх белогвардейцев из Крыма. Они вели себя вызывающе. Однажды швырнули в лицо надоевшие им котлеты и, пользуясь его отсутствием, уговорили младшего сына продать ковёр, а деньги потратили в доме терпимости.
– Батюшка! – обратилась к священнику одна из прихожанок, присутствовавшая на ужине. – Иван Тимофеевич сказал, к нам из Крыма едут тридцать тысяч белогвардейцев. Что же будет? Снова явятся в лохмотьях, обмотках, злые, будут требовать приютить и накормить! Разве можно такое допустить?!
В следующий раз отец Константин признался Беляеву:
– Третьего дня прочитал в газете – две тысячи беженцев плывут из Варны. Тотчас надел лиловую рясу и поехал к президенту. Консул уже уволен, визы аннулированы.
– Вот, смотрите, – баронесса де Лёва показала газету. – Они везут нам заразу. Большевики их специально сюда отправили.
Позже Беляев узнал, что пароход был вынужден развернуться и взять курс на Одессу. Большевики расстреляли всех пассажиров.
В Буэнос-Айресе наиболее влиятельные личности русской общины во главе с генерал-майором Бобровским объединились против Ивана Тимофеевича и ‘Русского очага’. Тогда Беляев записался на приём в посольство Парагвая. Там к его проекту отнеслись настороженно, сказали, что в стране недавно закончилась гражданская война и надо дождаться приезда военного атташе. Вскоре приехали бывший президент Мануэль Гондра и военный атташе Санчес. Беляев рассказал о своём плане переезда русских иммигрантов из Европы в Южную Америку и об исключительно гражданском характере будущей общины: никакой политики и военных союзов, только сохранение традиций и культуры. Гондре и Санчесу проект понравился. Они обещали всемерную поддержку и ‘блестящее будущее для всех русских иммигрантов’. Однако финансовая помощь могла быть оказана только в ограниченном объёме – Парагвай, как и Россия, был опустошён гражданской войной.
– Куда вы? В Парагвай? Охотиться на обезьянок? – возмутился отец Константин. – Посмотрите, что пишет полковник Щёкин:
‘Сейчас русских здесь нет. Были проездом два инженера, но ничего не нашли и уехали. А тот молодой офицер, что жил у Вас, после гражданской войны перебрался в Бразилию. Я сам перебиваюсь посредником на мелкой торговле’.
– Но здесь, в Аргентине, мне делать нечего, – ответил Беляев. – Не вижу перспектив ни для себя, ни для обездоленных соотечественников. А там нам будут рады.
– Давайте я найду квартиру на четыре-пять комнат. Будете размещать приезжающих, – не унимался отец Константин.