Войный, подумав, согласился.
На следующий день я попросил товароведа райпотребсоюза осмотреть ткань, следы которой изъяли мы на месте преступления: откуда она? Товаровед был опытным, знал свое дело отлично и сразу сказал нам, что ткань массово используется для мужских костюмов.
Таким образом, нам нужно было искать вора в костюме темно-синего цвета. Это все равно, что искать иголку в стогу сена, тем не менее искать нужно.
Взвесив все «за» и «против», я пришел к выводу, что мы должны в первую очередь заняться розыском владельца газеты «Известия» с обозначенным номером дома и квартиры — 12/37. Значит, кого-то из милиции необходимо послать в Чаплино, а Войного я попросил проверить на почте, кто из жителей нашего села получает газету «Известия». Сам занялся проверкой лиц, прибывших из мест лишения свободы, в частности судимых за воровство, а также тех, кто приезжал накануне кражи к своим родственникам, знакомым, и лиц, снявшихся с паспортного учета после случившейся кражи. Помогали мне в этом участковый и работники паспортного стола милиции.
Не успел я оглянуться, как день уже позади. Вечером, как обычно, мы собрались в прокуратуре.
Первым пришел Войный. Он принес списки подписчиков на газету «Известия», которых в райцентре оказалось семьдесят девять человек. Работы ему предстояло много: найти дома под двенадцатым номером, опросить почтальонов, обслуживающих те дома.
— А не лучше ли нам предъявить изъятую на месте происшествия газету всем почтальонам с тем, чтобы сузить круг проверяемых людей? — предложил я. — Они-то свой почерк знают хорошо.
— Верно. И сделать это сегодня же, — быстро согласился Войный.
А в прокуратуре нас уже ждали Оплята и участковый Черныш.
— У меня дела неважные, — вздохнул Оплята, переступив порог кабинета. — В Чаплино есть бригадный дом, двухэтажный, но там всего двадцать пять комнат, а сам дом имеет номер шестнадцать.
Участковому Чернышу просто повезло. Он установил факт любопытный: у хозяйки Сараны Незабудько есть племянник в Днепропетровске, который часто приезжает к ней в гости. Соседи Незабудько подсказали, что был он у нее недавно, но когда именно, какого числа, никто не вспомнил.
Случайно узнали, что вечером в отделении связи проводится профсоюзное собрание, и решили с Войным немедленно ехать туда.
Никто из почтальонов запись «12/37», сделанную на газете «Известия», не узнал. Значит, газета была привозная.
И тут я снова подумал о сведениях Черныша. По-моему, это была, ниточка, за которую нужно цепляться. Завтра же надо откомандировать Черныша в Днепропетровск, чтобы занялся племянником Незабудько. Мы же с Войным и Оплятой продолжим расследование на месте.
К концу второго дня снова вся наша группа собралась вместе, чтобы подвести итоги проделанной работы. На этот раз к нам пришли начальник милиции и прокурор. Их тоже интересовало, как идут дела.
— Прошу выслушать меня первым, — попросил Черныш.
— Хорошо. Докладывайте, — согласился прокурор.
— О том, что у Сараны имелись деньги, знала Незабудько, и у меня складывается такое мнение, что она рассказала об этом своему племяннику, — начал Черныш. — Он проживает в Днепропетровске, по улице Мандриковский спуск, дом двенадцать, квартира тридцать семь. Проверкой установлено, что он подписывает газету «Известия» и получает ее регулярно через первое почтовое отделение связи. Почтальон подтвердила свою надпись цифр на газете.
— Значит, нужно немедленно произвести обыск в доме Незабудько и у ее племянника, — перебил Черныша Войный. — Одновременно! — и вопросительно взглянул на прокурора.
Прокурор поддержал его и дал согласие на обыск.
Обыск у Незабудько производил с понятыми я. В квартире мы не нашли ничего, а на чердаке обнаружили наволочку с сахаром и перчатки, выпачканные горчицей. И на изъятой наволочке, и на кусках сахара имелись следы бурых пятен, что соответствовало показаниям Сараны.
Понятые негодовали: как могла Незабудько обворовать такую же, как сама, одинокую женщину, которой каждая копейка дается нелегким трудом.
Я успокаивал их, ведь результатов обыска в Днепропетровске мы еще не знаем. Незабудько могла и не знать о готовящейся краже. Если бы это сделала она, то вряд ли стала бы прятать сахар под сеном у себя на чердаке. Скорее всего, это подлог.
Однако внутренний рассудительный голос постоянно одергивал меня: «Не спеши с выводами. Семь раз отмерь, а раз отрежь».
На допросе Незабудько повторяла одно и то же:
— Не знаю, как попал ко мне на чердак сахар. Хоть убейте — не знаю.
Потом, помолчав немного, спросила меня вкрадчивым голосом:
— А не могла эту подлость сделать моя квартирантка, чтобы спрятать меня за решетку, а самой завладеть моим домом?
— Не думаю, — ответил я резко и задал ей вопрос: — Кто к вам приезжал в последние дни?
Незабудько сперва было растерялась, но потом взяла себя в руки и ответила:
— Как будто никого не было. Разве что Сережка, когда меня дома не было. Это мой племянник из Днепропетровска, Сергей Кириченко. Но я его знаю хорошо, совершить кражу он не мог, — и опустила глаза.
На лицо Незабудько словно тень набежала. Она сидела, не поднимая на меня глаз, теребя в руках носовой платок. Не оставляя ей времени на раздумья, я снова спросил:
— Во время обыска вместе с сахаром на вашем чердаке мы обнаружили кожаные перчатки в горчице. Каким образом они оказались у вас?
Незабудько, всхлипнув, ответила:
— Соврала я вам все. Хотела пожалеть Сережку, а сама запуталась, дура этакая. Мой племянник часто приезжал ко мне в гости. Как-то мы с ним разговорились, и я рассказала ему о Саране, о том, что она продала корову, собирает деньги на дом. А позавчера, поздно вечером, приехал Сергей с парнем лет двадцати шести. Не понравился мне тот, какой-то скользкий, весь в наколках. Когда он снимал рубаху у рукомойника, заметила я, что у него даже на спине татуировка — девушка, а под ногами у нее змеиная голова. Как зовут его, не знаю. Сергей называл его Самураем. Легли они спать рано, в отдельной комнате, а когда я проснулась утром, их уже не было. Когда я узнала, что квартирантку обокрали, догадалась: их работа.
Вечером из Днепропетровска вернулся Войный. Он произвел обыск у Кириченко и изъял у него две тысячи рублей, кофточку и плащ.
Кириченко сразу же во всем сознался и назвал второго соучастника — Николая Простоквашу по кличке Самурай. При обыске у последнего были изъяты две тысячи рублей и серебряные часы с золотой цепочкой.
Оплята и Черныш обоих доставили в Васильковку.
На допросе Простокваша отрицал свое участие в ограблении Сараны, выкручивался как мог, ибо знал, что четвертая судимость — не первая, но перед лицом неопровержимых улик он не выдержал и сознался.
— Ладно, пишите, гражданин начальник. После отсидки я возвратился домой, не работал. Однажды в пивной встретил Сергея, познакомился. Несколько раз вместе пили, и как-то он рассказал мне о квартирантке, которая проживает у его тети в Васильковке и собирает деньги на дом. Я уговорил его увести эти денежки, всё, мол, беру на себя. Так и было. В окно лазил я. Деньги поделили. Часы я забрал себе, Сергей о них не знал. Вот и все.
Больше у меня к нему вопросов не было.
ЧЕРЕЗ ГОДЫ
Как правило, я работаю допоздна. Не потому, что наверстываю упущенное за день. Такова специфика работы следователя. От нас, следователей, от нашей инициативы, оперативности и умения зависит многое. Имели бы сутки не двадцать четыре часа, а тридцать шесть — все равно не хватало бы, ибо везде и всегда надо успеть: вовремя выехать на место преступления, чтобы не исчезли следы; вовремя вызвать важного свидетеля, чтобы обвиняемый не упредил нас, не подговорил свидетеля показать неправду, не сбил его с толку; до скрупулезности тщательно произвести обыск и, работая, учиться работать. Учиться у жизни, у тех, кто работал задолго до тебя, и у тех, кто работает рядом с тобой, ведь в наших руках защита советского закона, в наших руках судьбы людей.
В тот вечер я тоже засиделся дотемна, углубившись в чтение документов. Вдруг на столе резко зазвонил телефон. Вздрогнув от неожиданности, я взял трубку. Звонил прокурор, приглашал зайти к нему. Я знал: если вызывает к себе прокурор, значит, произошло что-то серьезное.
В кабинете Григория Ивановича было накурено. На столе лежала неразобранная почта, а в пепельнице дымилась недокуренная папироса.
— Садитесь, — пригласил он меня к столу, — и ознакомьтесь с этим письмом, — подал мне исписанный карандашом лист бумаги, вырванный из школьной тетрадки.
Я начал читать неразборчивые каракули:
«В нашем селе Всесвятском проживает Заруба Мария. Говорят, что она мужа убила и закопала у себя дома. Выведите на чистую воду убийцу и ее…» В конце письма я еле прочитал подпись: «Парамон».
— Это уже не первая анонимка, — задумчиво произнес Григорий Иванович. — Первой занимались работники милиции. Ничего не установили. Вторую я поручил проверить Гриневу. Через два месяца он доложил, что тоже ничего не обнаружил, и закрыл дело. Позже расследование проводил старший следователь облпрокуратуры Зинченко. Ничего не добыл. Весь двор у Зарубы буквально перепахали, а предполагаемого трупа не обнаружили. Дело вновь попало в архив. Анонимки же продолжают поступать. — Прокурор посмотрел мне прямо в глаза. — Дыма ведь без огня не бывает… Займитесь-ка вы этим. Изучите внимательно письмо, ознакомьтесь с прекращенным делом и завтра доложите свои соображения.
Первое, с чего я начал, возвратившись в свой кабинет, — изучил анонимку. Я просматривал каждое слово через лупу. Установил, что у писавшего дрожала рука.
«Кто же он, этот человек? Старый или молодой, больной или пьяный? А может, писал левой рукой? Придется назначить графологическую экспертизу», — решил я.
Установить автора анонимного письма для следователя очень важно. Бывают же случаи, когда анонимщик обольет невинного человека зловонной грязью и притаится, а честному человеку долго потом приходится отмываться.
А если и в самом деле совершено убийство? Тогда почему так случилось, что труп не был обнаружен? Без него нельзя доказать убийство.
Волновало меня то обстоятельство, что событие, о котором шла речь в письме, имело место давно, на третьем году после войны. Из-за давности следы преступления и другие доказательства могли исчезнуть. Есть ли в прекращенном деле сведения о первом муже Зарубы? Может, он и поныне живет и здравствует, поменяв место жительства?
Да, подкинул мне дельце прокурор!
Набросав на чистом листе некоторые вопросы предстоящей проверки, я собрал свои бумаги и сложил их в сейф, а сам решил пойти отдохнуть.
На следующее утро пришел в прокуратуру раньше всех, еще раз прочитал анонимное письмо, продумал несколько вариантов его проверки, а когда ровно в девять в соседнем с моим кабинете появился секретарь Петр Гаврилович, я попросил его найти мне дело о Зарубе.
— Сколько с ним можно возиться? подавая мне запыленную папку, спросил Петр Гаврилович. — Это дело вели уже все: милиция, Гринев, старший следователь областной прокуратуры, а воз, как говорят, и ныне там. Убийства так и не раскрыли.
— А вдруг мне повезет, — взял я папку в руки.
— Я не возражаю, — смутился Петр Гаврилович. — Наоборот, буду рад. Но только не верится мне, оговаривает кто-то женщину.
Потрепанная папка свидетельствовала о том, что она долгое время ходила по рукам, и я первым делом решил заменить обложку, чтобы старая не пугала бесперспективностью расследования.
Просматривая предыдущие анонимные письма, приобщенные к делу, я обратил внимание на то, что по поводу писем отмечалось в деле: авторы анонимок на территории Всесвятского сельсовета не проживают.
Мария Заруба допрашивалась несколько раз. В последнем протоколе от 13 ноября 1949 года есть ее объяснение: «Я состояла в браке с Селивановым Николаем с 1939 года. От него родились дети — Саша и Лена. Когда началась война, муж ушел на фронт и возвратился домой в начале 1945 года инвалидом третьей группы. Поступил работать на железную дорогу. Но часто болел. Потом стал пить. Подозревал меня в супружеской неверности. У нас возникали скандалы. Дошло до того, что он начал избивать меня. В июле 1946 года после очередной ссоры Николай забрал свои вещи и уехал. Куда — не сказал, но я догадалась: к своей сестре Вере в Новосибирскую область. Через некоторое время я написала ей подряд три письма. Она ответила только на одно. Из письма я узнала, что Николай действительно приезжал к ней в сентябре 1946 года. Пожил у нее двадцать дней, затем завербовался на лесозаготовки в Магаданскую область. Больше мы с ней не переписывались, и где теперь Николай, я не знаю».
О детях Зарубы, которых после исчезновения мужа она сдала в приют, в деле больше не вспоминалось, и меня это заинтересовало. Почему никто из следователей не пытался встретиться с детьми? Может, они раскрыли бы какую-то тайну в отношениях отца и матери.
В деле было много пробелов, и, честно говоря, в глубине души моей зашевелилось сомненье: справлюсь ли я с ним? Нашел в деле и письмо, присланное Зарубе Верой Селивановой. Прочитал внимательно, присматриваясь к почерку, Обыкновенный женский почерк.
Записал себе в блокнот: «Проверить». Решил направить отдельное поручение в Новосибирскую область. А вдруг там Селивановой нет и не было? Может, это анонимка? Не похоже — почерк ровный, с одинаковым наклоном. А где же конверт? Конверта не было. Снова ребус.
Во второй половине дня я пошел к прокурору.
— Ругаете меня за новое дельце? — встретил он меня, как только я переступил порог кабинета. — Хорошо с ним ознакомились?
— Многих тонкостей еще не уловил, Григорий Иванович, — честно признался я.
— Нужно уловить. — Зеленовато-голубые глаза его оживились, кожа вокруг них собралась в смешливые морщинки. — Да-да, нужно уловить, — повторил он. — А какое мнение сложилось у вас относительно Зарубы?
— Из материалов дела я заключил, что личность этой женщины проверена плохо. На нее даже характеристики нет. А в исчезновении ее мужа Селиванова есть что-то загадочное.
— Я вижу, вы взялись за дело с огоньком, — довольно улыбнулся Григорий Иванович. — Желаю успеха. Все брать под сомнение в деле нельзя. Но основные вопросы необходимо перепроверить. Как учит народная мудрость: доверяй, но и проверяй.
Вернувшись от прокурора, я позвонил Войному.
— Степан Павлович, есть для нас настоящая работенка.
— Сейчас иду, — с готовностью отозвался он.
Через несколько минут Войный был у меня в кабинете. Как всегда, энергичный, подвижный и веселый.
— Я уже два дня скучаю без настоящей работы, — широко улыбнулся он.
— От моего поручения скучно не будет, — протянул я ему через стол дело Зарубы.
С первой же страницы Войный бросил дело на стол и отвернулся.
— Старьем заниматься? Оно у меня в горле стоит. Пустая затея. Два следователя по этому делу работали, бумаги вон сколько исписали. А какой толк? Зачем время тратить на пустое дело?
— Вновь поступило анонимное письмо. Речь идет об убийстве. А это очень серьезный сигнал, понимаете? — убеждал я Войного.
— Какое там убийство?! — Войный стоял на своем. — Мы своими руками перерыли весь двор Зарубы, а трупа не нашли. Свиней колхозных загоняли на ее усадьбу. Пустая затея.
Долго я убеждал Войного в том, что именно нам придется заняться этим старым, запущенным делом, и наконец выложил ему свои соображения, которые возникли у меня после ознакомления с материалами, показал план оперативно-следственных мероприятий, одобренный прокурором.
— Как же это мы забыли о детях Зарубы? — досадливо морщился Войный, и я понял: он уже приступил к делу.
— Это еще не все, — сообщил я ему. — В деле есть ярлык с датой: 3 марта 1945 года. Он может стать серьезной уликой. Но где его взяли, из дела пока не видно.
— Это ярлык от шинели железнодорожника, — объяснил мне Войный. — Он валялся под столом в квартире Зарубы, когда мы делали у нее обыск. Неужели в протоколе не записано?