Сонечка кое-как переползла через бортик ванны и, оказавшись на резиновом коврике, поджала ноги и уткнулась лбом в холодную эмаль. В голове еще шумело от выпитого спиртного, на лбу выступила похмельная испарина. Она встала и, поморщившись, взглянула на свое отражение в зеркальном шкафчике. Тушь синими разводами покрывала веки и виски, оттеняя и без того от природы бледное худое личико. Сонечка потрогала бордовое, чуть припухшее пятно на тонкой шее, и промокнула несвежим полотенцем капельки воды на плечах. Достав сигарету из пачки, девушка закурила, но тут же испытала прилив тошноты. Она отшвырнула сигарету в раковину и, накинув короткий халатик, с трудом передвигая ноги, вышла в коридор. От грохочущей музыки заложило уши. Тихо матерясь, Сонечка добралась до музыкального центра, подаренного Сергеем Борисовичем, и нажала кнопку. Рухнув на разложенный диван, она оглядела комнату. Невысокий столик перед диваном был завален остатками недавнего пиршества: вперемешку с пустыми бутылками и банками из-под пива валялись куски грубо порезанной колбасы, подсохшего хлеба, хвосты копченой скумбрии и дурно пахнущие окурки. Сонечка икнула, взяла с пола пушистый тапок и смахнула половину содержимого стола на палас.
— У, Витька, сволочь! — тихонько заскулила она, размазывая по лицу выступившие слезы, — ненавижу!
Квартира Сонечке досталась всего полгода назад от внезапно умершей тетки. Хотя внезапной эта смерть явилась лишь для племянницы, толком не знавшей престарелой родственницы и видевшей ее несколько раз лишь в раннем, пусть и недалеком, детстве. Будучи единственным ребенком в семье и имея дурной нрав, Сонечка быстро выбила из своих уже немолодых родителей согласие на отдельное проживание. Не для таких отношений рожала долгожданную дочь Клавдия Семеновна, отдавая ей здоровье, ласку и все то, о чем Сонечка просила, а чаще требовала. Но слепая материнская любовь сыграла с Клавдией Семеновной злую шутку. Её дочь с возрастом проявляла все большую эгоистичность, маниакальную зависть и немотивированную злобу. Когда Соне исполнилось девять, тяжело заболела близкая подруга Клавдии. Работая вместе на одной швейной фабрике, женщины давно сдружились, делясь друг с другом радостями и бедами. Случилось так, что Раиса Комарова, одна воспитывавшая сына Диму, в одночасье попала в больницу, где ей предстояла операция и, при удачном исходе, полугодовая реабилитация. Дима был старше Сонечки на пять лет и отличался завидной серьезностью и покладистым характером.
Когда Клавдия Семеновна пришла к подруге в предоперационную палату со словами утешения и напутствия, Раиса сжала горячими ладонями руку подруги и быстро зашептала, ловя воспаленными от слёз глазами взгляд сидящей рядом женщины:
— Клавочка, милая! Только ты у меня осталась, некого мне просить. Не знаю, буду ли жива, это одному богу ведомо… — она остановила жестом, всхлипнувшую было, Клаву, — Не говори ничего! Об одном прошу тебя, дорогая, возьми Диму к себе. Я знаю, Коля твой не будет против. Квартирку я на сына записала. Когда подрастет, тебя стеснять не будет. А пока ты ее сдавай. В домоуправление сходи, к Люсе Самойловой, она поможет, совет даст. Вот тут, — она порылась под тощей больничной подушкой, — я написала, что хочу, мол, чтобы ты, Клава, стала моему сыну Дмитрию опекуном. Мне и Василий Васильевич, наш главврач, подписал. Не знаю только, правильно ли оформила… — она протянула сложенный вчетверо лист бумаги и, взяв с тумбочки стакан, стала жадно глотать теплую, пахнущую хлоркой, больничную воду.
Не помня себя, Клавдия Семеновна дошла до дома. Николай должен был вернуться с вечерней смены поздно. Сонечка проводила время в компании подростков со двора, и женщина сидела на темной кухне одна, пребывая в каком-то оцепенении. Когда, наконец, Николай Иванович, глотая горячий гороховый суп и щуря усталые глаза, слушал жену, коротко кивая в ответ, пришла Сонечка. Юркнув в свою комнату, сидела там как мышка, пока мать не позвала ее ужинать. Поставив на стол фруктовый салат с взбитыми сливками и стакан сока, Клавдия Семеновна с обожанием посмотрела на дочь.
— Хорошо погуляла, Сонюшка?
Девочка хмыкнула, не отвлекаясь от салата и пачкая руки в белоснежных сливках.
— Что-то, вроде, куревом несет, — Клавдия поморщила нос и, встав, открыла форточку.
— Мальчишки на соседней лавочке курили, — невинно взмахнула ресницами Соня.
— Детка, — начала женщина, сложив руки на коленях, — ты помнишь тетю Раю?
Сонечка отодвинула от себя тарелку и исподлобья посмотрела на мать.
— Она, детка, больна очень. Просит, чтобы Дима пожил у нас пока… — она не успела закончить фразу, как Соня вскочила, отшвырнув стакан в сторону. Сладкое пятно тут же растеклось по полу. Лицо ее побелело, глаза выпучились, а руки затряслись.
— Нет! Не смей! Никогда! Не смей! Я повешусь, слышишь?! — Продолжая визжать, она закрылась в ванной и долго рыдала там, круша немногочисленные шампуни и баночки. Николай в это время находился у соседа, занимая себя совместным просмотром футбольного матча. Но и позже, когда он вернулся, Клавдия не стала говорить ему о спектакле, устроенном дочерью, так и проворочалась полночи в постели, тяжело вздыхая и утирая глаза.
Через три дня во время операции Раиса умерла. Клавдия Семеновна узнала об этом, позвонив в больницу. На похороны поехала с общими подругами, на поминках пробыла недолго, стараясь не смотреть в сторону осиротевшего Димы. О судьбе его узнала лишь пару месяцев спустя, встретив ту самую Люсю Самойлову из домоуправления, с которой познакомилась на поминках. Поняв, что мальчику светит детский дом, Люся развела бурную деятельность и, узнав, что родственник одного из жильцов, преподает в военном училище, через третьих лиц начала устраивать судьбу мальчика. Люся, проработав много лет кадровиком, умела общаться с людьми, имела свой интерес в разных инстанциях и могла пойти напролом с саблей наперевес, если того требовало дело. А мальчик не был ей безразличен, у самой рос внук Сергей, с которым Дима Комаров гонял под окнами мяч. Известие не принесло радости Клавдии Семеновне. На душе было муторно. Николай никогда не спрашивал ее, а она так и не смогла найти в себе силы, чтобы рассказать о собственном, как она считала, малодушии.
3
Утреннее солнце стало по-настоящему весенним. За неделю грязный снег превратился в талую воду, кое-где, рядом с канализационными люками, появились тоненькие ростки первой травки. Набухшие почки еще боялись ночного морозца, но старались набраться за день силы от солнечных лучей.
Молодой человек в темно-синих джинсах и голубом свитере шел по уже подсохшему асфальту, с легкостью неся объемную сумку, закинув ее на плечо. Шагал он твердо, чуть пружиня, и была во всей его фигуре какая-то кошачья грация и сила. Поезд пришел без опоздания, в половине седьмого, и молодой человек не без удовольствия выбрал пеший путь до дома. Жил он по московским меркам недалеко: пара кварталов от Киевского вокзала по прямой, а затем дворами. Если бы люди знали, как хорошо идти вот так пешком по городу, не боясь, что в тебя начнут стрелять из казавшегося пустым, зачищенным, дома. Какое удовольствие ощущать под ногами асфальт, наблюдать, как просыпаются ленивые городские птицы. Как они, переговариваясь о своем, садятся на прогретые коньки крыш и ржавые края мусорных баков. Парень широко улыбнулся собственным мыслям и пригладил выгоревшую челку. Он был по-южному смугл, и немногочисленные утренние прохожие, кто с любопытством, кто с завистью, а кто и с подозрением оглядывались ему вслед. Показалась до боли знакомая аллея с двумя рядами еще не стриженых тополей. Молодой человек убавил шаг и, подойдя к скамейке, сел, водрузив сумку рядом на деревянное сидение. Целая гамма чувств охватила его. Он достал сигарету, долго крутил ее, а затем нервно смял и раскрошил себе под ноги. Парень резко встал, закинул баул и тем же быстрым шагом пересек аллею по диагонали. Перемахнув через чугунную решетку ограды, он перешел дорогу и нырнул в пахнущую сыростью и кошками арку. Деревянная дверь подъезда приветственно скрипнула. Дима Комаров на секунду задержал на ее шершавой поверхности ладонь и вошел внутрь. Он долго не мог открыть свою квартиру: руки дрожали, ключи, словно живые, норовили выскочить. Дом встретил хозяина запустением, пылью и тишиной. Парень запер дверь и переобулся, с удовольствием ощутив под ногами прохладный пол. Все осталось таким же, как и два года назад, когда Дима, получив контракт, забежал домой на полчаса перед отправкой. Как и тогда он снял со стены старые, купленные еще матерью часы- ходики и завел скрипучий механизм. Знакомое тиканье успокоило и наполнило дом чем-то до боли родным. Дима раздвинул выцветшие шторы. Щербатый подоконник покрывал слой сероватой пыли. Он еще помнил цветы, которые стояли здесь. И помнил, как, несмотря на все его старания, они завяли, так и не смирившись со смертью своей хозяйки. Дима набрал воду в чайник и, открутив вентиль, зажег газ. Пламя вспыхнуло сначала еле заметным огоньком и лишь через пару минут набрало полную силу. Молодой человек обошел обе комнаты, открыл везде шторы и форточки. Сквозняк, казалось, разбудил квартиру: заколыхалась цветная портьера, зашуршали старые газеты на комоде, из-под стола выкатилось легкое облачко пыли. Дима намочил висевшее на гвоздике полотенце и, продолжая думать о своем, стал вытирать мебель, автоматически подключая телефон, радио и телевизор. Затем он вывалил на диван содержимое своей сумки и начал аккуратно сортировать вещи. Через некоторое время он снял трубку телефона и набрал номер:
— Алло, тетя Люся, здравствуйте. Так точно, прибыл. Все нормально. Буду дома, теть Люся, пока!
Заварив чай, Дима принял душ и переоделся в спортивный костюм. Растянувшись на постели, он моментально заснул, привычно обхватив подушку и прижав ее к себе. Родные звуки и запахи обволакивали его со всех сторон, позволяя непривычно расслабиться и ощутить полный покой. Громко тикали часы, громко чирикали воробьи, громко просыпался и начинал жить огромный город…
Когда раздался звонок, Дима дернулся и, с трудом разлепив глаза, подтянул телефонный аппарат к себе.
— Да? Серый, ты?! Мать сказала? — он вскинул запястье и взглянул на часы, — Молодец тетя Люся, дала выспаться. Ладно, Серый, не гони, конечно, приду. Сам заедешь? Уже тачкой обзавелся, орёл? Молодец. Тогда договорились. Жду, — Дима положил трубку и, подойдя к платяному шкафу, с сомнением оглядел его содержимое. Вся его прежняя одежда, подростковая, а нынешняя несла на себе отпечаток долгой дороги. Но выбирать не приходилось. Дима побрился, расчесал высохшие волосы и привычно потер шрам над правой бровью. Выключив воду, он услышал автомобильные гудки под окном, с маниакальной настойчивостью повторявшиеся каждые три секунды. Парень открыл окно и по пояс высунулся наружу. Серёга Позгалев сидел в вишневой «девятке», выкатив на асфальт крепкие ноги в адидасовских кроссовках, и жал на клаксон. Жильцы первого этажа уже активно орали в форточки, высказывая свое возмущение и называя Серёгу «козлом» и «придурком», на что Позгалёв — человек, к слову, неконфликтный, вяло отмахивался и сплёвывал. Дима закрыл окно и, взяв ветровку и ключи, выскочил за дверь. Миновав в три прыжка два пролета, парень оказался на улице, а зайдя за угол дома, и у машины Позгалёва.
— Ну, здорово, Серый! — Дима изобразил боевую стойку и, когда Позгалёв, широко улыбаясь, вылез из салона, крепко обнял.
— Димон, ну ты, блин, в натуре, — Сергей, чуть отклонившись и сощурив левый глаз, оглядел товарища. — Здоровый стал, черт, и это… — Серега заржал, — друган у меня к знакомой телке в солярий пришел, туда-сюда, заснул, короче. А чего, зима, а там сухо, тепло. Так ты, туда-сюда, чернее, блин!
— Да и ты, Серый, смотрю, форму набрал. Со спины не узнал бы.
Позгалев приглашающим жестом махнул рукой и водрузился за руль.
— Я, Димон, как вспомню то время, ужас за жабры берет! С пьянки и с колес чуть богу душу не отдал. Мать уже умом тронулась со мной, сам понимаешь, одно за другим. Ну вот, похмелялся я как-то и с ребятами в баре познакомился. У меня же фактура, от бати ещё.
Дима кивнул. Отец Позгалева был мастером спорта по боксу, вел подростковую секцию во Дворце спорта. Когда Сереге исполнилось семнадцать, они с отцом решили перестраивать дачу. Посвящали этому все свое свободное время. И в один из жарких летних дней, поднимая бревно, отец вдруг побагровел и тяжело осел на землю. Спасти сорокалетнего мужика не удалось. Многочисленные, полученные еще в молодости спортивные травмы привели в итоге к мозговому кровоизлиянию. Сергей не был готов взять на себя ответственность за мать и младшую сестру, ударился в гулянку и совсем отбился от рук.
— Пригласили они меня, туда-сюда, к себе в спортзал. Тренер у них мужиком оказался классным. Сказал, что с Позгалёвым дело иметь будет, батю моего знавал, все дела… — Сергей грустно улыбнулся и, крутанув руль, въехал на проспект Мира. — Я как тренироваться опять начал, сразу почувствовал, как в голове что-то поменялось, — Позгалев отпустил рулевое колесо и проделал пассы над головой, — потом мне работу предложили в одной фирме, — он обогнал синий «Вольво», по пути показав водителю средний палец, — охранником, но бабки очень приличные платят. Хату снимаю. Пока вот «девяточку» взял, права получил, все по уму. Я её сеструхе потом подарю. Она у меня знаешь какая? Во! — он перегнулся через локоть Димы и, открыв бардачок, достал мини-фотоальбом. Дмитрий согласно кивнул. Младшая Позгалева с хорошим русским именем Наташа была точной, только женской копией своего брата: с круглым румяным лицом, копной пшеничных длинных волос и крепкой округлой фигурой.
— А тут, смотри, мы с братанами на пароходике прошлым летом. А это мы к финнам ездили, видишь позади домик? Сауна ихняя, баня по-нашему.
Дима с удивлением разглядывал фотографию, где на стандартном картоне 10 \ 15 уместилось человек десять ладно скроенный и крепко сбитых, похожих как родные братья, ребят с голыми торсами, по пояс в сугробе и с разнообразными ликероводочными изделиями наперевес. Горячие финские парни!
— Я как у бабули узнал, что ты вернулся, сразу всем позвонил…
— Всем? — удивился Дима.
— Ну… — Сергей пожал плечами, — со мной же и Славка Меринов работает, и Тема Цигель, и Тузов. Помнишь Туза? Он же из ментовки ушел, недолго музыка играла. Ритка ему двух родила, а дети, как оказалось, тоже жрать хотят. С ним тут недавно такие корки приключились, туда-сюда! Потом расскажу. Приехали. — Сергей ловко поставил «девятку» в ряд, где уже в тени красовались две «Ауди» и «Опель». — Ребята уже здесь, — Позгалев покрутил на пальце связку ключей и попинал заднее колесо, — Я спросить хотел тебя, Димон, не подумай чего, туда-сюда, но ты как вернулся, на совсем или…
— Я в запасе, Серега. Контракт кончился. Пока совсем от гражданки не отвык, попробую устроиться. А то, как заяц, по полям, по горам. — Он подмигнул Сергею, — Короче, хочу к матери на могилку съездить и работу подходящую найти.
— Це добре, Димон, — Позгалев похлопал друга по плечу, — на могилку вместе съездим и работу достойную найдем. Ты, главное, не дрейфь, у тебя теперь я нарисовался!
Встреча со старыми друзьями и новыми знакомыми прошла на удивление гармонично. Смутные подозрения Димы оказались верными: и Серега Позгалев, и Слава Меринов, и несколько ребят с окрестных дворов, которых Дима знал с детства, являлись теперь членами Семеновской группировки, возглавляемой Сеней Марченко, Семеном, бывшим биатлонистом, чемпионом России, отошедшим от спортивной карьеры в сферу полулегального бизнеса и криминальных структур. Осознание этого не испугало Диму, ему уже приходилось сталкиваться и с шахидами, и с идиотами в погонах. Он мог бы развернуться и уйти, и неделю назад поступил бы именно так. Но случилось то, чего он не мог себе представить. Его стране не нужны были ни живые, ни мертвые защитники. Все разваливалось и трещало по швам. Те, кого они освобождали, называли их захватчиками и шакалами, плевали им вслед и ненавидели как лютых врагов. И у них были на то веские основания и причины, это Дима тоже знал.
Дом из красного кирпича, куда Диму привел Позгалев, вмещал в себя тренажерный зал, двадцатиметровый бассейн, примыкавшие к нему душевая и комната отдыха, а так же зал, напоминавший филиал ресторана гостиницы «Россия» с неизменным роялем в углу. Присутствующих было человек двенадцать, включая официанта — распорядителя. Когда Дима и Сергей появились в дверях, молодые люди активизировались и, не скупясь на улыбки и приветствия, обхлопали друзей со всех сторон весьма ощутимыми тычками.
Самого Марченко на встрече не было. Ознакомившись вкратце с характеристиками Дмитрия Комарова, данными его друзьями и работниками военкомата, он дал добро на предварительную встречу и поручил основную проверку своему помощнику Паше Мизинцу, личности легендарной и широко известной. Паша получил свое прозвище давно, лет в двадцать, когда в неравной схватке с гопстопниками, охраняя вверенную ему территорию рынка, он попытался в одиночку отбить у них фуру с апельсинами, которую те решили украсть. Паша изуродовал кисть правой руки, голым кулаком отбивая направленный на него нож. Избитого, без сознания, его обнаружил отлучавшийся за пивом напарник. Вызвал смену и основную группу разбора. Пашу отвезли в травмпунт, где в него за общим столом влили стакан спирта и провели операцию, ампутировав практически оторванный мизинец. О целесообразности данной процедуры никто в тот момент не задумывался, так как медпункт в полном объеме находился в праздничном подпитии. Дело шло к середине января и решения принимались быстро. Очнувшись наутро, Паша крепко похмелился, понял очевидность произошедшего, потряс за грудки не совсем адекватного дежурного врача, дернул с ним же еще по сто пятьдесят и вернулся на работу, где проспал следующие сутки, ускоряя процесс заживления. История обросла множеством слухов: апельсины, в конце — концов, превратились в дорогую и редкую по тем временам японскую видеотехнику, а три таджика- наркомана в банду отморозков, но к Паше прочно прикрепилось прозвище Мизинец и все, что было с ним в последние десять лет, не могло изменить данного факта.