Я бросился к выходу, туда, где секунду назад скрылся Могар. Его я увидел в тот момент, когда он, прыгая через рельсы, тяжело бежал за вагоном уже тронувшегося местного поезда. Я перемахнул через пути и вскочил на тормозную площадку товарного вагона, прицепленного к пассажирским. Таким образом я оказался в поезде раньше Могара, и он не видел моей посадки, так как из последних сил догонял пассажирский вагон. Уцепившись за поручни, сначала уперся коленом в подножку, затем стал вторым коленом, поднялся на ноги, оглянулся назад, очевидно проверяя, не бежит ли кто еще за составом. Такое могло быть, если бы у меня не хватило ума вскочить на подножку товарного вагона. Украдкой поглядывая вперед, я заметил, что он не торопится войти в вагон, а все еще держится за поручни и чего-то ждет. Потом он вошел в тамбур, мне было видно, как закрылась дверь, и я сразу же переместился на противоположную сторону, ожидая от Могара возможной пакости — он мог открыть дверь и спрыгнуть на другую сторону железнодорожного полотна. Это старый, испытанный прием. Может быть, он бы так и сделал, если бы видел, как я, вылупив глаза, мчался за поездом и так же, как он, прыгал на ходу на подножку. Дверь вагона была закрыта, я снова взглянул вдоль поезда с другой стороны, но дверь уже больше не открывалась. Видно, Могар был уверен, что за ним никто не увязался, и теперь подыскивает себе удобное место в вагоне. Мне предстояло торчать в открытом тамбуре до следующей остановки, и я продолжал выглядывать то справа, то слева, следя за дверями вагона.
На следующей остановке с десяток людей сошло с поезда, но ни один не сел, и я уверен, что Могар это заметил не хуже меня, если он продолжал контролировать ситуацию отрыва от возможной слежки. Я не стал заходить в вагон, а, спрыгнув на землю, прошелся немного по шпалам. Потом вернулся, явно не зная, как мне поступить: торчать на тормозной площадке — будешь как бельмо на глазу, какой-нибудь бдительный милиционер еще, чего доброго, прицепится. Пройдя вперед к пассажирскому вагону, могу попасться на глаза Могару. В общем, пойдешь направо — коня потеряешь, пойдешь налево — жизнь. Выручил поезд: он тихо, без свистка тронулся, и я быстренько вскочил на подножку. Внутри вагона сидело человек десять женщин и мужчин — явно жители молдавских сел. Своим внешним видом я сразу вписался в среду пассажиров. Меня бы здесь выдало незнание молдавского языка, вернее, его слабое знание, потому как люди переговаривались по-молдавски, но я сразу сел отдельно и, пока поезд набирал скорость, сидел с закрытыми глазами, делая вид, что дремлю. Потом я приготовился перебежать в соседний вагон, мне не терпелось скорее увидеть моего дорогого Могарчика, этого ушлого Ослика, который так неловко получил что-то от нашего объекта. Уже открыл глаза и успел даже привстать со скамейки, как вдруг через два ряда от себя увидел Могара. Он сидел, завалившись в угол, кушма сползла с его головы, обнажив лохматую черную голову. Очевидно, он не заметил моего появления в вагоне, но это не значит, что я должен сидеть и ждать, пока он проснется и пробуравит меня своим взглядом. Это будет полным нарушением конспирации, а если учесть, что я у него на хвосте один, то мне надо немедленно куда-нибудь скрыться, чтобы не попасть ему на глаза. Пожалуй, лучшим местом будет скамейка позади Могара. Я не торопясь перешел, искоса взглянув на торбу, которую он прижимал к животу. Там, в этом мешке, лежит какой-то компрматериал — черненькая штучка. Что же это за штучка? Я уселся на скамейку, вытянул уставшие ноги. Мне было нетрудно мысленно прокрутить ту сцену на вокзале у касс. Объект, когда находился позади Могара, приподнял правую руку, пытаясь закрыть собой то, что он делал этой рукой. Вот он протянул сжатый кулак, там находилась та «штучка», и раскрыл ладонь, опуская ее в карман Могара. В следующую секунду этот черный предмет стукнулся об паркет и покатился. Да, покатился, он был круглым, и на одной стороне виднелась круглая, желтая, величиной с пятикопеечную монету какая-то марка. Что-то знакомое, — я напрягся, пытаясь вспомнить, откуда я знаю предмет с такой желтой маркой. Да как я сразу не догадался! Просто я был занят другим — как бы не упустить неожиданно появившуюся связь, потом подошел поезд — подумать было некогда. Это же контейнер для фотопленки «Кодак». И поднимать его бросился не объект, а Могар. Он сунул ее в торбу и помчался к поезду. А что сделал объект? Ничего, он как стоял на месте, так и остался стоять. Но тогда он видел, как я пошел за Могаром. Правда, я пошел не сразу, и там были еще люди: три-четыре человека. Он мог меня не связать с Могаром. А мог и очень даже крепко связать, если подошел к окну и понаблюдал за моими дальнейшими действиями. Пока у них не будет новой встречи, я не провалюсь.
Я закрыл глаза и сквозь полуприкрытые веки видел опостылевшую лохматую голову Могара. Солнце блеснуло последними лучами и будто просигналило поезду — он стал тормозить. Одновременно проснулся Могар, напялил на голову кушму, подхватил торбу и пошел к выходу. Я тоже собрался покинуть поезд, но через другой выход. И как только Могар сошел на землю, я спрыгнул на другую сторону железнодорожного полотна. Станция находилась на краю большого села, которое, наверно, и начиналось от станции и тянулось одной широкой улицей. Она уходила куда-то в бесконечность. Дома располагались вдоль улицы и отличались большим разнообразием архитектуры. Очевидно, каждый хозяин был сам себе архитектором, и его фантазия порождала балкончики, портики, колонны. Один дом был даже построен ступенями: дом, кухня, веранда, сарай и даже собачья будка — все в одном стиле.
Могар, не оглядываясь, двинул прямо посреди улицы. Еще одна женщина тоже пошла посредине улицы. Я понял, что они все тут так ходят, не прижимаясь к чужим домам и владениям. Для меня это было плохо: я не мог нигде укрыться, прижаться к чужому забору, спрятаться за колодец, а их вдоль улицы и справа, и слева виднелось довольно много, а над ними очепы, сделанные в виде аиста.
Мне пришлось подождать, пока отойдет поезд и Могар отойдет на достаточное расстояние, чтобы не заметить, кто там идет позади, и пошел следом. Такое расположение села для меня имело и свою положительную сторону: я мог с большого расстояния увидеть, в какой он пойдет дом.
Однако он шел и шел, и конца не было видно, где же его проклятый дом. Один раз Могар оглянулся и довольно долго, как мне показалось, смотрел назад. И хотя я был примерно в сотне метров от него, я почувствовал себя очень неуютно. Здесь провалиться не составляло никакого труда. Стоит ему лишь остановиться и подождать меня, а мне укрыться было некуда. Правда, я продумал запасной вариант и пошел бы напролом в любой двор, экспромтом сочинил бы, кого я ищу, поговорил бы минут пять с хозяином или хозяйкой, стоя в дверях калитки, чтобы не упустить из виду Могара. Но, на мое везение, навстречу мне попался какой-то молдаванин.
— Буна сяра! — поздоровался он со мной. Такая у деревенских жителей вежливая привычка здороваться при встрече с незнакомыми людьми.
— Буна сяра! — ответил я с улыбкой и протянул ему руку. Это было очень кстати: Могар оглянулся, а я задержал руку незнакомца и спросил его: — Кытый оара?
Он поглядел на небо, на котором еще светлели длинные перья облаков, словно хотел прочитать там который час, почесал за ухом и сказал с виноватой улыбкой:
— Еу нуштиу!
— Мулцумеск! Драга мя! — улыбнулся я в ответ, поблагодарил его, извиняя за то, что у него нет часов, и он не знает, который час.
Главное было сделано: я легализовал себя в селе для Могара. Он наверняка принял меня за кого-то из сельчан и оглядываться больше не будет. Для пущей важности я вытащил из-под куртки такую же, как у Могара, торбу, достал из нее кушму, засунул туда шапку и повесил торбу через плечо. Проделал я это очень ловко и, как сам отметил про себя, профессионально.
Темнело быстро, а мы еще не приблизились к концу села, хотя последние дома уже были видны. Кое-где загорелся электрический свет. Я увидел магазин, немного дальше — большой дом без ограды, над крыльцом развевался красный флаг. «Сельсовет», — подумал я и неизвестно почему обрадовался.
Наконец-то, когда осталось три или четыре дома до окраины, Могар свернул к калитке. Я тут же пошел к воротам дома на противоположной стороне улицы. Здесь не составляло никакого труда затаиться в наступающих сумерках и немного переждать, пока Могар полностью не укроется у себя во дворе. Потом я вышел и двинулся дальше, чтобы разглядеть приметы его дома. Во дворе грубо залаял пес, и мужской голос сказал ему что-то ласковое. Но так как я исчерпал почти весь свой запас знаний молдавского языка при встрече с вежливым молдаванином, то ничего не понял и мог только додумать, что это была встреча Могара с «охраной» дома.
На краю села, невдалеке, я увидел небольшой стожок, добрался до него и лег на пахнущую плесенью солому. Ноги гудели от усталости, мои туфли не были приспособлены к таким длинным прогулкам. Немного отдохнув, я начал оценивать ситуацию. Пользуясь богатством своей фантазии, я сразу все разложил по полочкам, во всяком случае, хотелось, чтобы было так на самом деле, как мне подсказывала интуиция.
В Кишиневе объект появился не случайно. По сведениям агентуры, оуновское подполье занималось организацией типографии. Он вызвал Могара, передал ему пленку с фотоматериалами. Задача Могара — напечатать с нее листовки или какой-то текст, затем переправить туда, где у них есть подпольная типография. Там наберут, напечатают и развезут по Молдавии всю эту подпольную антисоветчину. Видимо, мне удалось выйти на промежуточное звено, откуда потянется нить к типографии. Дальше вставал вопрос: сколько мне еще лежать в стожке соломы? До утра? А что потом? Пойти к Могару, вытащить пистолет и сказать:
— Показывай, что у тебя в торбе. Где типография?
Это была совершенная чушь. Надо идти на станцию и связываться с конторой. Иначе я тут ничего не высижу, да и есть уже хотелось.
Весь обратный путь до станции я проделал значительно быстрее, но там меня ждало разочарование: дежурная комната оказалась на замке, все погрузилось на станции в темноту. Кое-как я разглядел расписание и понял, что обратный поезд в Кишинев будет только завтра вечером, сегодняшний уже прошел.
Тогда я вспомнил про сельсовет. До него я добрался где-то к часу ночи. Используя свой нож с многими лезвиями, я через пять минут открыл дверь и вошел внутрь. Телефон стоял в комнате председателя, но у меня возникла проблема с телефонисткой: она не понимала меня, я не понимал ее. Наконец вдолбил ей, что я из милиции и меня надо соединить с Кишиневом. Фраза была из трех слов: «Милиция, Кишинев, телефон и номер».
Аркадий оказался на месте, и вся группа была в сборе. Из моей фразы «Прикройте объект» поняли, что я взял связного и что они потеряли меня.
Утром на станции я встретил нашу оперативную машину, приехал и участковый. Я объяснил ему, где находится дом Могара, и он сразу сказал:
— Это Ион Сырбу, ранее судим, отбывал срок за кражу колхозного имущества.
Я настолько устал, что мне уже не хотелось ни видеть Сырбу, ни слушать про колхозное зерно, я хотел спать, что и сделал, как только наша машина пошла в обратный путь.
Позже стало известно, что моя фантазия по поводу этого дела была близка к истине: типография находилась тут же, в подвале у Могара. Там же был и специалист по набору и печати. Всех их взяли тепленькими: Сырбу получил двенадцать лет, жену и сестру выслали куда-то в Казахстан. Тогда я очень этим гордился: ведь большая часть удачного выявления вражеской агентуры принадлежала мне, это отметил и майор, добавив свое обычное: «Далеко пойдешь!»
В городе объявился мой старый приятель по институту и группе Лешка Шутов. Встретил я его случайно на улице, и, конечно, эту встречу мы отмечали у нас дома. Августа сослалась на простуду и участия в нашем маленьком празднике не принимала. Я догадался, что она отказалась из-за боязни себя выдать: когда выпьет — не сдержит своих эмоций.
Утром на нас свалилась приятная новость: приехал шеф Иван Дмитриевич, привез нам ордер на квартиру и сообщил, что меня вызывают в Москву…
В поезде я многое передумал, нафантазировал, насочинял для себя всяких историй. Откровенно говоря, я почему-то не особенно волновался: то ли оттого, что был уверен в своей счастливой судьбе, то ли потому, что уже был в какой-то мере опытным волком в борьбе со шпионажем и антисоветчиной. Во всяком случае, я уже был далеко не новичок и встреч с крупными «пурицами» не боялся. Иван Дмитриевич битый час натаскивал меня, как себя вести, быть скромным, скупым на слова, чтобы не почувствовали во мне болтуна, и, главное, он очень хотел, чтобы я отметил, как велика его заслуга: он помогал, учил, просвещал в шпионском деле, натаскивал на врагов. Вроде бы без него, Ивана Дмитриевича, я бы все еще не вырос из штанишек салаги. Я кивал головой, делал вид, что очень признателен ему за помощь и обещал не забыть нашу дружбу. В этом месте инструкции он особо подчеркнул свою заслугу в получении ордера на квартиру. Выходило так, что он чуть ли не лично выписал этот ордер. На вопрос, зачем меня вызывают в Москву, признался откровенно, что не может сказать, только одно слово употребил дважды: «смотрины». Однако дружба дружбой, но мой шеф о себе не забывал и, выдавая мне командировочные, заставил-таки поставить своего «Роджера» под суммой, которой я не получил. И еще после этого он хотел, чтобы я пел ему дифирамбы в Москве, выдавая его за отца родного! Кукиш с маслом!
Прощание с Августой было довольно тягостным. Пока Татьяна ходила в магазин, она заманила меня в дровяной сарайчик, и там, в последний раз, мы попрощались. Августа плакала, но ничего не говорила, только раз проронила сквозь слезы: «За что ей это счастье!» — и столько ненависти было в ее словах, что я почувствовал себя очень нехорошо. Она ненавидела Татьяну и, может, даже убила бы ее, если бы представился случай. Вот так я о себе возомнил, вспоминая минуты прощания.
Пропуск мне был заказан, и сержант ждал меня в вестибюле, где через турникет проходили в штатском молодые и солидные сотрудники центрального аппарата КГБ. Стоявшие на входе два сержанта быстро успевали пропустить всю текущую к турникету массу людей. Я даже удивился, как ловко и быстро они брали в руки удостоверения личности, бегло смотрели на фотографию, мгновенно впивались в лицо оригинала, и вот уже удостоверение следующего чекиста оказывалось у них в руках.
Куда меня вел сержант, я даже представить не мог: сначала мы поднялись на какой-то этаж, прошли по коридору, где у меня дважды проверили документы, потом мы на несколько этажей опустились, где снова проверили документы, опять шли по длинному коридору, устланному мягкой ковровой дорожкой. Наконец мы оказались у массивной двери с солидной бронзовой витой ручкой, и сержант потянул ее на себя, пропуская меня вперед. В просторной приемной сидел то ли адъютант, то ли помощник, как они там у них называются, — ни черта не знаю! Но взгляд у него был холодный, пустой и почему-то настороженный. Может быть, он тут нес очень ответственную службу и каждую минуту ждал появления врага, а в каждом посетителе именно такового и видел. На диване с черной стандартной обивкой сидела уже немолодая женщина в очках в тонкой оправе. Она внимательно посмотрела на меня и едва заметно улыбнулась. Наверное, у меня на лице было такое напряжение, что ей захотелось меня подбодрить. Одета она была в строгий темный костюм, из-под которого виднелась белая кружевная кофточка. Женщина явно стремилась выглядеть моложе своих лет: лицо с подтяжкой и тщательно обработанное иностранной косметикой. Но морщинистая кожа на шее выдавала ее возраст.
— Вы несколько запаздываете! — сделал нам с сержантом строгое замечание канцелярский чекист.
Но в эту секунду раздался бой часов: я прибыл вовремя, как было приказано, и усердие канцеляриста оказалось напрасным.
— Генерал уже спрашивал, — прошипел он и юркнул в приоткрытую дверь, обитую черным дерматином. Тут же он выскочил обратно и показал лакейским жестом, что я могу войти.