Я не стал спрашивать, что за время такое. Наверно, один из местных религиозных праздников. Мне надо было ехать дальше, и я проявил настойчивость.
– Передайте хозяину, что я в Таизе проездом всего несколько часов, – в горле образовался сгусток мокроты, который я громко проглотил. – Слушайте, я не хочу показаться невежливым, – да нет же, конечно, хочу, – потому что спешу и хочу получить от вас членораздельный ответ. Передайте своему шефу, что с ним хочет срочно поговорить режиссер фильма, который будет сниматься здесь, в Йемене. Мне надо купить дом в Манахе, и времени у меня нет.
Вспомнив Карнеги, который учил быть «легким в общении, веселым и довольным», я улыбнулся одной их своих обескураживающих улыбок. Правда, мне было неясно, как теория Карнеги применима на Востоке.
Сраженный моим натиском, секретарь что-то буркнул и исчез за дверью. Я сел на стул и принялся разглядывать потолок.
Наконец меня пригласили в кабинет. Владелец конторы возвышался над полированной поверхностью огромного стола перед шеренгой выстроившихся телефонных аппаратов. У него было смуглое арабское лицо с орлиным носом. Оно было бледным, под глазами обозначились полукружья, словно подрисованные тушью.
– Сегодня не самое подходящее время для деловых бесед, – повторил он, но все же протянул свою визитку.
Секретарь устроился на диване, положив на колени блокнот.
Я путано объяснил, что мне нужно.
– Мне сказали, что продается дом в Манахе, на главной площади, напротив таверны.
Владелец конторы наморщил лоб:
– Я знаю, о каком доме вы говорите, но он уже продан, – не спеша он зажег сигарету, прикурив от огромной, стоящей на столе зажигалки. За этой равнодушной позой, судя по всему, скрывался тонкий расчет восточного торговца.
– Жаль, а что еще вы можете предложить.
Владелец конторы повернулся к своему компьютеру.
– Сейчас я вам распечатаю список и фотографии.
Зашумел принтер. Я получил список и фотографии на нескольких страницах, сел на диван и сделал вид, что читаю. После некоторого раздумья владелец конторы и секретарь оставили меня одного. Именно это мне было нужно.
Конечно, за мной могли следить. Но выхода у меня не было. Невинность я уже потерял. Это было тогда, когда я выкрал списки жильцов в своем избирательном округе. Ворюга! Я быстро подошел к компьютеру, прочел имя бывшего владельца дома в Манахе – как и ожидалось, это был Айдид Фарах, – вошел в клиентскую базу данных и узнал, что теперь он владеет домом в Шибаме. Значит, Шибам. Я запомнил адрес и стер все следы своего посещения.
Владелец конторы пришел минут через десять. Я притворился, что изучаю визитку.
– Скажите, я могу получить более подробные данные, чтобы проконсультироваться с партнерами, – я наугад ткнул пальцем в одну из фотографий.
– Да, конечно. Надеюсь, вы понимаете, что без нашей помощи вы здесь ничего не приобретете.
– Я в этом ни минуты не сомневаюсь.
– Прекрасно. Очень рад, что вы обратились именно к нам. Когда вас ждать?
– Дней через пять. Мне надо съездить в Аден. Я вам оттуда позвоню.
– Отлично. Будьте осторожны, на границе с Югом уже стреляют.
За Таизом начались военные посты на дорогах, через каждые 10-20 километров. Но несмотря на накал страстей между Севером и Югом, контроль был расслабленно восточным. Все улыбались. Моих документов вполне хватало. «Тамам», все нормально, проезжайте. Наверное, северяне, прежде чем вторгнуться на Юг, хотели заручиться моральной поддержкой мирового сообщества. Поэтому иностранцам на какое-то время дали «зеленый коридор».
И вот, наконец, горы Радфана, километрах в ста к северу от Адена. Эти горы, высотой от 600 до 800 метров, создавали естественную границу между двумя Йеменами – Севером и Югом. На их склонах темнели воронки с потеками оплывшего, как горячий воск, песка. Память о прошлых войнах.
Я предстал перед начальником военного поста северян. Он лежал на подушках и жевал кат. Перед ним стоял большой разукрашенный кальян. Он окинул меня презрительным взглядом и, продолжая жевать свою жвачку, сказал:
– Надо заплатить.
– Я чувствовал, как во мне закипает бешенство.
– А с какой стати я должен платить?
– Откуда ты едешь?
– Из Саны.
– Что везешь?
– Ничего, – я показал на свои сумки. – Там только личные вещи.
– Больше ничего?
– Нет.
– Почему?
– Потому что у меня больше ничего нет. Я начинаю жизнь сначала.
Начальник довольно ухмыльнулся, покачал головой и произнес:
– А может, ну ее, твою жизнь, – угольки в кальяне осветили его лицо красным светом, и оно показалось мне зловещим.
– Вас не удовлетворяют мои документы?
– Документы в порядке, ну и что? Твоя ценность как человека равна нулю. Ибо ты – неверный. Кроме того, ты беден. Если из того, что у тебя есть, вычесть расходы на питание и туалетную бумагу, то твоя ценность становится ниже нуля. Вот и весь разговор.
– Не лучше ли меня просто отпустить.
Тут начальник произнес до боли знакомое изречение: «Это будет неправильно». Я даже оглянулся, чтобы посмотреть, нет ли поблизости бритой славянской головы, торчащей из малинового пиджака.
Он приказал солдату начать обыск. Когда тот ничего не нашел, начальник, выпустив изо рта кольцо дыма, велел мне убираться.
Я окинул взглядом горы Радфана и сплюнул. Впереди была другая страна.
На другой стороне границы сразу же бросились в глаза вырытые полосы траншей, окопы, прикрытые камуфляжными сетками, из которых торчали стволы орудий. На небольшой возвышенности стояла крепость из глины и камней – башни с окнами вроде амбразур были соединенные друг с другом толстой стеной. И табличка на арабском и английском языках «Осторожно! Мины!»
Через круглую арку меня провели во внутренний двор. В тени на циновках сидели люди в камуфляже. Небольшая лестница вела наверх, на второй этаж центральной башни. Меня повели туда.
По дороге я осторожно выглянул наружу. Местность хорошо просматривалась. Я опять увидел горы Радфана.
Южные йеменцы оказались очень дружелюбными. Специально для меня извлекли из холодильника, работающего на керосине, охлажденные напитки. Стаканы подала красивая йеменка с открытым лицом. От неожиданности я не мог оторвать от нее глаз.
Один из офицеров рассмеялся:
– Возьми ее с собой!
Другой в шутку возразил:
– Нельзя, она уже обещана!
Мне было все интересно. Когда женщина наклонилась ко мне, чтобы налить воды, я почувствовал ее запах. Она пахла потом и цветами.
Дальше дорога до Адена пролегала по горной местности, рассеченной руслами давно пересохших рек. Потом пошли холмы, поросшие акациями, терновником и молочаем. За ними простирались бесконечные соляные поля, сверкающие как снег. Ближе к морю опять начались перепады высот, и появилась зелень.
Через пару часов я свернул с основной трассы на грунтовку, ведущую к побережью. Поворот, еще поворот. Колеса молотили песок, поднимая облака пыли. Горизонт ширился и светлел. Было трудно поверить, что там, впереди, в нескольких холмах от меня, лежит Индийский океан. Вот оно! Холмы расступились, и океан накатил на меня, как огромный серебряный шар.
Впереди до самой Антарктиды больше не было никакой земли, кроме редких островов.
Я вышел из машины. Это и есть край познаваемого мира. Край Ойкумены. Можно идти только назад. Но назад я не хочу.
Небо над океаном было затянуто дымкой. И я подумал, что больше нет никаких причин, чтобы оно рухнуло мне на голову.
Я стащил с себя все, кроме трусов, и, разбежавшись, бросился в океан. Вода тут же смыла с меня всю усталость. Проплыв под водой метров десять, я вынырнул, фыркая и отдуваясь. Вот и все! Мир стал обманчиво ярким, очищенным от всякого дерьма. Как первый день в Эдеме. Или первый день после конца света. Апокалипсис уже состоялся, а Эдем тут совсем рядом.
Был отлив, и я покатил по берегу вдоль самой воды, расшвыривая колесами дары моря, выброшенные на берег.
Через полчаса береговая линия прерывалась естественной бухтой. С одной стороны, ее прикрывал каменистый холм, похожий на Сфинкса, с другой – высокие песчаные дюны. Отлив обнажил валуны, нестройными рядами уходившие под воду.
Именно здесь, если верить Сфинксу, египтяне высадились на берег Аравии.
Перепрыгивая с камня на камень, я добрался до середины залива.
В море, в метрах ста от меня, качалась на мелкой волне рыбацкая лодка. Мужчина в лохмотьях стоял у руля, а мальчик лет четырнадцати, перегнувшись через борт, глядел в воду.
Я повернулся в сторону берега и принялся рассматривать его в бинокль.
Сначала я не увидел ничего, кроме уходящих к горизонту гор. Потом навел резкость на небольшой унылый холм с плоской вершиной, на котором торчали остовы стен одного цвета с сухой травой. Было видно, как около них группа нищих копается в пыли, собирая камни в большие мешки. Один старик поднял что-то с земли и засунул это себе в рот.
Я вернулся к машине и проехал немного вперед до стоящей на берегу деревни.
Деревня была очень бедна. Хижины сколочены из досок и веток кустарника. Дети одеты в лохмотья. Они таращились на меня из-за дохлых заборов. Все кругом было завалено мусором, издававшим отвратительный запах.
В отдалении стояли бедуинские шатры.
Искать пристанище в деревне не имело никакого смысла. Я подъехал к бедуинским шатрам и попросил у хозяев разрешения поставить машину. Мне разрешили. Мужчины были приветливы, а женщины не закрывали лиц.
Хозяин одного из шатров по имени Хамед немного говорил по-английски. Я сказал ему, что видел, как один старик вытащил из кучи мусора обломок известняка и засунул его себе в рот.
– Этот старик вообще сумасшедший, – засмеялся Хамед. – Он толчет известняк с древними отметинами и поедает его. Он считает, что это отметины бога.
– Какого бога?
– Не знаю. Нет бога, кроме Аллаха.
– Они питаются только этим?
– Нет, у них есть маис. Они рубят на куски старые высохшие мумии и сжигают их, чтобы сварить горсть зерен.
– Какие мумии?
– Не знаю.
Хамед рассказал, что эти нищие – последователи древнего культа. Свое святилище они обозначают кругом из священных камней. Основная часть общины живет в развалинах недалеко от Таиза. Там же находится и храм их богини. Это божественное воплощение Балкис, о которой сказано в Коране. Горожане терпят этих неверных только потому, что они собирают мусор в городе, – таков договор, заключенный очень давно. Развалины они стали разбирать недавно. Камни относили неизвестно куда и складывали из них стену, прикосновение к которой якобы дарит долгую жизнь. Недавно у них возник конфликт с археологической миссией. Теперь они относят камни сначала туда. За каждый цельный кусок с древними письменами им платят один американский цент. Камни фотографируют и отдают им обратно.
Я решил прогуляться. Хамед пошел вместе со мной.
Мы пошли вдоль берега, попирая ногами осколки исчезнувшей цивилизации. В свете луны был виден каждый камушек. Вдалеке на востоке светились маленькие огоньки.
Я шел, стараясь не наступать на цветы, торчащие из расщелин. Мне никак не удавалось вырастить их у себя на даче, а тут они росли из ничего.
Хамед пнул мелкие камни, лежащие у него под ногами:
– Неверные считают эти камни кусочками времени, которое можно каким-то образом вернуть.
– Они ждут пришествия из прошлого?
– Да, пришествия Балкис. Но они ждут еще кого-то. Правда, не знаю кого. Напрасно ждут. Их боги исчезли вместе с государством, которое когда-то существовало на этой территории.
– Катабан?
– Наверно.
Я поднял один из камней. Он был холодным и шершавым, сквозь патину просвечивал древний орнамент.
Мы хотели пройти еще немного вперед. Но нам навстречу из-за древних стен поднялись одетые в лохмотья люди, как предвестники судного дня. От них плохо пахло. Пришлось повернуть назад.
Когда мы отошли на значительное расстояние, Хамед кинул в них камень: «Берите и съешьте это!»
Решив проблему с ночлегом, я поехал на поиски «египетского иероглифа». До шести часов у меня оставалось совсем мало времени, и я резко прибавил скорость. Быстро темнело. Наконец я увидел то, что искал, остановил машину и вылез на пыльную обочину.
Все было именно так, как описывал Карл, – высокая скала, совершенно голая, как Афродита, в метрах пятидесяти от дороги, как будто нарисованная на темнеющей поверхности неба. Западный склон, на котором должен был появиться «знак», представлял собой отвесную стену.
Дорога уходила на север и на юго-восток, теряясь среди холмов.
Внезапно долина огласилась протяжным волчьим воем, и у меня волосы встали дыбом. В Аравии волки не воют. Это могли быть только шайтаны. Через минуту вой смолк, так же внезапно, как и начался.
По мере того как скала утопала в сумраке, на ней начал проступать рисунок. Он становился все более отчетливым и, наконец, повис в воздухе голографической картиной.
Я успокоился. На рисунке была изображена женщина, сидящая перед полусферой. Ничего другого и не могло быть. Ведь это начало имени Таисмет.
Над скалой вдруг появились птицы, обычные птицы, но в лучах заходящего солнца они производили жуткое впечатление, как на картинах Босха. Мне опять стало не по себе.
И тут мое воображение разыгралось не на шутку. Я перестал понимать, где нахожусь, и судорожно огляделся по сторонам. Никого. Дорога была совершенно пуста, как будто все люди остались по другую сторону неведомой мне черты. Птицы исчезли, но жуть, нависшая над дорогой, стала невыносимой.
Моя рубашка на спине промокла от пота, хотя на пустыню уже опустилась ночная прохлада.
Теряя самообладание, я сфотографировал «знак» за мгновение до того, как все кругом покрылось мраком.
Стараясь успокоиться, я прислонился к капоту машины и простоял так не менее получаса. Воздух был настолько прозрачным, что небесный свод, покрывшийся звездами, буквально провис надо мной, грозя рухнуть. И тут у меня опять зашевелились волосы на голове – я не увидел знакомых мне созвездий! Большая медведица была прижата к северу. А на юге, над смутно угадываемым гребнем гор, восходили четыре незнакомые мне яркие звезды.
Срезая виражи и разбрызгивая щебенку, словно воду, я на большой скорости рванул прочь. Постепенно страх прошел, и я попытался рассуждать здраво.
Изображения на скале – это, судя по всему, прекрасно исполненная мистификация. Возможно, действительно очень древняя. В клинописи направление треугольной вмятины на глиняной табличке имеет значение. Египтяне не писали клинописью, но какие-то правила знали. Рисунок на скале, скорее всего, выдолблен треугольником клина, причем под таким углом и на такую глубину, чтобы ловить лучи заходящего солнца и создавать причудливую игру света и тени. Может быть, в коренной породе есть вкрапления слюды, и она блестит. Или же это что-то другое. Вполне возможно, что голографический эффект возникает только при определенном состоянии воздуха и на несколько минут, причем его можно наблюдать лишь с того места, где я оказался по воле случая.
А четыре незнакомые звезды – это всего лишь Южный Крест.
Меня пригласили на ужин. Я сидел рядом с бедуинским шатром и пил их чай. От него возникло легкое опьянение. Стало грустно.
Что такое руины, которым три тысячи лет? Особенно в сравнении с моим собственным прошлым? Лавка древностей под открытым небом? Или нечто больше?
Было тихо. Только из-за развалин слышался то ли шепот, то ли стон. Казалось, что это мертвецы переговариваются и плачут.
Лежа в машине на спальном мешке, я вспомнил китайскую мудрость: любое странствие дарует только то, что ты готов принять, – чашу рисовой водки или готовность начать все сначала. Я был готов начать все сначала, но не с нуля, а убрав все лишнее.
Мне приснились сосны, дюны и серое море. Потом дюн не стало, их срыли бульдозерами. Развороченная колея сворачивала в никуда. Это и есть начало?