Скрипка вновь рассмеялась ехидно. Проклятая балалайка! Этот чертов скрипач издевался надо мной. Не знаю, как он это делал, но в его руках скрипка превращалась в живого человека со своим сложным характером, симпатиями и антипатиями. Она вела себя как человек.
Ник действительно не так прост, как может показаться. Была в нем какая-то чертовщинка, и даже совершенно незнакомый человек, такой как Славик, смог это заметить с первого раза. Вот только так и не ясно, это ли он имел в виду или что-то другое.
Почему Саватеев старался предупредить меня, чтобы я держалась от Ника подальше? «Завтра подойду к нему, и пускай объясняет, что ему так не понравилось в Нике и чего он на него взъелся», — решила я, пытаясь приглушить в себе внезапно возникший необъяснимый, иррациональный страх. И куда только подевалась моя рассудочность и здравый смысл?
Тогда я даже представить не могла, что видела Славку последний раз… живым. На следующий день я узнала, что он погиб. Уже у самого общежития его сбила машина. Водитель не справился на скользкой дороге с управлением, и его занесло на тротуар. Подъехавшие врачи констатировали смерть. Сказали, что Славка умер сразу, даже не успев понять, что с ним произошло. Его так и нашли ребята, в месиве из грязного, серого снега и собственной крови, распластанного на асфальте с раскинутыми в стороны руками, как будто он попытался взлететь, но не удержался и упал или как будто его распяли на кресте. Потом я еще долго не могла избавиться от чувства вины. Видимо, чувство вины — это мое вечное проклятие. Я виновата всегда и перед всеми. Если бы я не выперла его так рано, то он бы остался жив. Но мой внутренний голос подсказывал мне, что судьба Славки уже была предрешена и, когда бы он ни вышел из моего дома, куда бы он ни пошел, он все равно встретил бы свою смерть именно в тот день и в тот час.
Глава 7
Славкина смерть окончательно выбила меня из привычного ритма жизни. Я не могла в это поверить. Как же так, ведь еще вчера я с ним разговаривала — и вдруг такое?!
«А ведь он единственный ребенок в семье, — вспомнила я, — что же будет с его мамой? Она с ума сойдет». От этой мысли мне стало еще хуже. Я попыталась представить, каково было бы моим родителям, случись такое со мной. Слезы подкатили к глазам, и в груди заныло. И вновь возникло ощущение, что в мою безоблачную жизнь вошло что-то жестокое, злое, необъяснимое, что-то такое, во что я до этих пор не верила, да и теперь упорно отказывалась верить.
Второй раз в жизни я решила пропустить занятия. Что-то основательно разладилось в моем мире, я нарушаю свои собственные правила с такой легкостью, как будто они ничего для меня не значат и никогда не значили. Но оставаться в универе смысла не было — все равно учеба не шла в голову.
Мерзкий сырой воздух, раскисшая грязь, слегка припорошенная тяжелым, мокрым снегом — все так, как было накануне, когда мы со Славкой шли ко мне домой за конспектами. Все та же дорога, все те же дома. И люди, наверное, по большей части те же самые, а вот Славки больше нет и никогда уже не будет. Я шмыгнула носом и позволила, наконец, дать волю слезам. Холодный, пронизывающий ветер срывал мои слезы прямо с глаз и нес куда-то в неизвестном направлении вместе со снегом. Я даже представила себе, как кому-то на щеку упадет моя слезинка, а человек подумает, что это всего лишь снежинка, и смахнет ее рукой…
Во дворе было непривычно тихо, даже наши старушки сидели по домам и не перемывали кости всем, кого знали. В такую погоду хороший хозяин собаку во двор не выгонит.
— Девушка, у вас неприятности? — услышала я за своей спиной незнакомый голос. — Стою, смотрю — вы идете и так горько плачете, что не смог удержаться и подошел. Может, я могу чем-нибудь вам помочь?
Я остановилась и посмотрела на говорившего. Ничего особенного, обычный мужчина лет тридцати — тридцати пяти, невысокого роста, худой, с огненно-рыжими волосами, нос картошкой. Лицо участливое, а вот глаза неприятные, болотного цвета, и взгляд слишком уж цепкий, как бультерьер.
— Вы мне не поможете, — недовольно ответила я и попыталась отвязаться от «рыжего клоуна», как я его про себя назвала, но он упорно шел следом за мной.
— Вы в этом уверены? Я многое могу, хотя по мне этого не скажешь, — он хохотнул. — Но ведь, согласитесь, что люди чаще всего не такие, какими кажутся.
— Послушайте, — начала я раздражаться, — я же сказала, что не нуждаюсь в вашей помощи, что еще не ясно?
— Гордыня — великий грех, — нравоучительно заявил он. — Вам кажется, что вы справитесь со своими проблемами сами или же с ними не справится никто, но…
— Но, — оборвала его я, — не стоит продолжать, я сейчас не в том настроении, чтобы слушать проповеди. И вообще, о грехах поговорите с кем-нибудь другим, я еще столько их не накопила, чтобы каяться перед неизвестно кем. До свидания.
— Так давайте познакомимся, — не унимался назойливый тип, — меня зовут Михаил, а вас?
— Михаил, вы что, не понимаете, что нет у меня ни малейшего желания с вами знакомиться? Послушайте, если вы сейчас же не отстанете, то я прямо сейчас заору на весь двор, что меня насилуют, и поверьте, несмотря на погоду, народу сразу набежит море. А еще у нас в доме живет наш участковый. Вам надо будет потом долго и нудно объяснять в милиции, что вы никоим образом не посягали на мою честь.
Я сама себя не узнавала. Раньше я никогда бы не позволила себе так разговаривать с людьми. Я бы стеснялась, придумывала какие-нибудь глупые отговорки, но уж точно не рубила бы сплеча. Он ведь ничего плохого мне не сделал, даже хотел помочь, а я вызверилась, как цепная псина.
— Вы этого не сделаете, — улыбнулся он, — у вас лицо не такое. Не думаю, что вы способны на подлость.
— Но когда-нибудь надо же этому учиться, если иначе в жизни никак не получается, — ответила я зло.
— Не думаю, что по-иному нельзя. Жить по совести гораздо приятнее, хотя и труднее. Так же, как беда не приходит одна, так и один грех обязательно потянет за собой другой.
«Черт, — разнервничалась я, — очередной сектант-проповедник! Какие же они навязчивые! Ходят тут, в двери ломятся, книжки свои суют под нос и учат жизни, учат. Можно подумать, что их кто-то об этом просил». Странно, но нахлынувшее раздражение притупило чувства вины и потери, слезы сразу же высохли, и мне удалось даже выдавить из себя некое подобие улыбки.
— Оставьте, пожалуйста, меня наедине с моими грехами, — произнесла я с сарказмом. — Лучше о своих побеспокойтесь.
— Понимаю, что кажусь вам слишком навязчивым, — не унимался Михаил, — но в вашем возрасте девушки часто влюбляются, и часто бывает так, что им не отвечают взаимностью. И им кажется, что жить не стоит. Тогда они совершают страшные поступки, исправить которые невозможно. В моей жизни был один такой случай. Девушка выбросилась из окна из-за несчастной любви. Нет, не ко мне, что вы! — поспешил он меня успокоить, неправильно истолковав мой взгляд. — Это была моя сестра.
Куда делось мое раздражение и злость? Теперь все стало понятно. Видимо, вид у меня и в самом деле был не фонтан, допускаю, что именно с такой погасшей рожей и бросаются из окна или с моста, но это не мой случай.
— Извините, если обидела вас, — мягко сказала я, — но не стоит так переживать по моему поводу. Никогда, слышите, никогда я не сделаю ничего подобного, что бы ни случилось в моей жизни! Не сделаю, потому что у меня есть родители, которые очень меня любят и не переживут, если со мной что-то случится. Так что, Михаил, на этот счет вы можете не беспокоиться.
В его взгляде появилось что-то новое. Мне показалось, что он посмотрел на меня с уважением или одобрением. Резко затормозив, он взял мою руку и слегка пожал ее.
— Спасибо вам, милая незнакомка. Если бы все молодые девушки думали так же, как вы!
После этих слов «рыжий клоун» развернулся и пошел прочь со двора, а я пошла дальше уже одна. Возле своего подъезда я обернулась, но его уже не было. Не знаю, кого он ждал у нас во дворе, но, видимо, так и не дождался.
Я шла и считала ступеньки, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей. Как же несправедливо и неправильно устроен этот мир, если в нем так часто гибнут молодые, те, кто только начинает жить! Настроение вновь испортилось, и слезы уже привычно подкатили к глазам. Совсем я раскисла.
Между третьим и четвертым этажами я с кем-то столкнулась и резко остановилась. Прервав свои арифметические действия, я посмотрела на стоявшего передо мной мужчину и остолбенела. В нашем обшарпанном подъезде он казался еще более нереальным существом, чем тогда, в «Империи». Эти черные горящие глаза на бледном лице прожигали меня насквозь, словно кислотой. Голова закружилась, и мне пришлось схватиться за перила, чтобы не упасть.
— Маша, — голос у него был такой тихий, мягкий, что я не смогла удержаться и заревела в голос, — что с вами… с тобой?
— У меня друг умер, — тихонечко завыла я, стараясь не привлекать внимания моей бдительной соседки, которая наверняка в этот момент от нечего делать караулила у дверного глазка очередную жертву.
Мне было стыдно, что он увидел меня такой — зареванной, с узкими, припухшими от слез глазами, красным блестящим носом, и к тому же воющей белугой.
— Близкий друг? — участливо спросил он.
— Теперь я думаю, что да, но до вчерашнего дня он казался мне одним из многих. А сегодня…
— Успокойся, Маша, это жизнь. Люди рождаются и умирают, никуда от этого не денешься, — он говорил это, а сам гладил по волосам. От его прикосновений у меня в ушах загудело, а сердце уже не помещалось в грудной клетке — так оно бешено колотилось.
— Я знаю, но мне все равно плохо. Понимаешь, я чувствую себя почему-то виноватой и ничего не могу с этим поделать.
Он взял меня за руку и повел наверх. Я и не думала сопротивляться. Пожалуй, в этот момент он был единственным, кого я хотела бы видеть рядом с собой.
— Маша, я не хотел бы оставлять тебя сейчас одну в таком состоянии, — объяснил он, подводя меня к своей двери. — Ты только не подумай ничего плохого.
— Вот и не оставляй, — попросила я жалобно, — иначе я точно свихнусь. Все так ужасно! Не могу больше всего этого терпеть.
Я услышала, как за дверью у Раисы кто-то кашлянул. Не кто-то, а она сама собственной персоной. «Теперь будет распускать по двору сплетни обо мне и скрипаче»: — решила я, но это меня почему-то совершенно не расстроило.
У него дома было тепло и тихо, пахло сдобой и чаем. Ник помог мне снять пальто и провел в комнату. Потом усадил на диван и сам сел рядом. Его присутствие меня успокаивало, поэтому, когда он по-хозяйски положил руку мне на плечо, я не стала ее сбрасывать.
— Маша, поверь, то, что сейчас кажется тебе трагедией, через год, если не раньше, уже перестанет быть таковой. А потери всегда будут, и к этому надо привыкнуть.
— Я знаю, но мне от этого не легче. Это уже третья смерть в моей жизни. Сначала умерла бабушка Соня. Она умерла так же легко и быстро, как Славка, — у нее был сердечный приступ, все случилось мгновенно. Потом умерла моя близкая подруга от лейкемии, и вот теперь Славка.
— А давай я тебя сейчас напою чаем, — предложил Ник. — У меня и булочки свежие есть, еще горячие.
— Кусок в горло не полезет, — вздохнула я.
— Ну, тогда попробуем кое-что другое.
Он встал, ушел в другую комнату и вернулся со скрипкой. Надо было видеть, как он ее нес! Так молодая мамаша впервые берет на руки своего первенца. И взгляд у него при этом был такой восторженный, такой нежный, как будто в руках он держал не кусок деревяшки, а любимую женщину.
— Посмотри на нее, — тихо сказал он, наклонившись к моему уху, — разве она не прекрасна? Это Страдивари. Какая талия! А эти эфы похожи на двух кобр, приготовившихся к броску. Всего четыре струны, а какие звуки умеет она издавать! Она плачет, смеется, проклинает… У нее есть душа. Хотя, думаю, тебе трудно в это поверить. Эта скрипка живая, в этом я не сомневаюсь ни на секунду. Иногда она обижается на меня, жалуется, и тогда приходится ее успокаивать…
Я хотела спросить: «А пирожное ты с ней на брудершафт никогда не ел?» — но поняла, что не стоит, уж слишком серьезно он все это говорил и, похоже, сам верил в свои слова.
Честно говоря, я никогда не была знатоком в этом деле. Как по мне, то все скрипки одинаковые, но, глядя на то, как ласково проводит он рукой по деке, как горят при этом его глаза, я и сама почувствовала, что скрипка непростая. Мне показалось, что она дышит.
— Страдивари? Я слышала, что на них играют только лучшие скрипачи мира. Где ты ее взял? — спросила я с недоверием.
Его лицо сразу же изменилось, в нем появилось что-то злое, жестокое, нечеловеческое. Тонкие брови сошлись на переносице, а в глазах вновь мелькнули желтые блики.
— А я, по-твоему, не лучший? — прошипел он. — Да на сегодня лучше меня никого нет.
— Я не спорю, — попыталась оправдаться я, — но ведь ты не выступаешь на большой сцене, мир тебя не знает…
— Ему повезло, — усмехнулся он. — А скрипку мне подарил один… человек много лет тому назад, когда я был еще подростком. Это самое дорогое, что у меня есть.
— Но ведь все скрипки Страдивари учтены, как же у тебя могла оказаться неизвестная скрипка?
— Ха, почему неизвестная? — он даже рассмеялся, сменив гнев на милость. — Очень даже известная. Это «Кошанский» — скрипка с удивительной судьбой, Маша.
К своему стыду, я понятия не имела, чем же так знаменит этот инструмент, и вопросительно посмотрела на Ника, ожидая продолжения, и он правильно истолковал мой взгляд.
— Эта скрипка принадлежала когда-то Российскому императорскому дому и была отдана в аренду самим Николаем II скрипачу-виртуозу Кошанскому. Заметь, не подарена, а отдана в аренду. Но после революции Кошанский сбежал из страны и увез с собой скрипку — по сути, он ее украл. Идиот, скрипка отомстила ему. Его имя забыли, а сам он в эмиграции тяжело болел и умер в нищете. Скрипку же ему пришлось продать. Она переходила из рук в руки, пока не попала к Пьеру Амойалу — французу, скрипачу-виртуозу. Стоит ли говорить, что он очень дорожил этим чудом. Оберегал как мог и даже заказал бронированный футляр, чтобы «Кошанский» случайно не пострадал. Но в городке Салуццо эту скрипку у него украли — угнали автомобиль, в котором она находилась. Полиции вскоре удалось выйти на след Марио Гутти — человека, который угнал машину со скрипкой. Но, когда к Марио пришли, то нашли его уже мертвым, он лежал на полу в луже собственной крови с перерезанным от уха до уха горлом — у неаполитанской мафии это называется вечной улыбкой. С тех пор «Кошанский» так и не найден.
Я не могла поверить в то, что он мне рассказал. Мне казалось, что он разыгрывает меня, зная, что я ничего не знаю ни про «Кошанского», ни про то, что с ним приключилось. Но вся эта история заставила меня поежиться от страха. Я представила себе этого Гутти с перерезанным горлом и перевела взгляд на скрипку, которую Ник держал в руках.
— И это она? — спросила я недоверчиво. — Но кто мог тебе ее отдать и за что? Не верю, что у нас есть еще есть такие меценаты.
— Я получил «Кошанского» от его истинного владельца, — ответил скрипач с вызовом.
— От Николая II, что ли? — не удержалась я от сарказма.
— Нет, Маша, — он сделал вид, что не заметил моей издевки, — от дьявола. Все скрипки Страдивари принадлежат ему и только ему. Ведь именно на таких условиях великий скрипичный мастер и получил свой дар. А ты не знала, что про Страдивари еще при жизни ходили слухи, что он продал душу дьяволу? Но не продал, нет. Это был другой договор.
Теперь у меня не оставалось сомнений, что он надо мной издевается. Но вот ведь гад, он делал такое серьезное лицо, как будто сам верил в то, что мне тут наплел. Дьявол, видите ли, ему скрипку подарил. Я не знала, обижаться мне на него или пропустить все мимо ушей, но так хотелось услышать продолжение всей этой «страшной сказки», что пришлось мне воздержаться от своих реплик и терпеливо ждать, что же он еще придумает. Но Ник молчал, внимательно следя за выражением моего лица. У меня возникло неприятное ощущение, что в этот момент он читал мои мысли.