– Неужто потеряли.
– След? – Спрашивает кавалер.
– След, след, – говорит Бертье и кричит: – Клаус, Фольф, что там?
– Потеряли, – вместе отвечают ему псари.
Собаки кидаются все из стороны в сторону, нюхают, нюхают, убежали в кусты, вернулись тут же, одна из собак так просто взяла и легла. Мол, всё, надоело. Нет следа. И остальные стали присаживаться. Сидят, языки высунули, дышат. Сразу тихо стало без их лая. А Волков молчал и думал, кого бы ему убить. Почти два часа пытки закончились вот так вот! Чёртовы собаки, лучше бы вообще не брали следа.
А Максимилиан тем временем заехал на самый близкий холм и, оглядевшись с него, крикнул:
– Кавалер, тут тропинка на север ведёт.
Волкову страшно не хотелось ему отвечать, ему хотелось раздавить чьё-нибудь горло, но не отвечать было бы невежливо:
– Эта тропинка ведёт к дому монаха, здешнего отшельника, святого человека.
– Кавалер, а можно мне к нему съездить? – Кричал Максимилиан с горы. – Всё равно пока никуда не едем.
– Верно, – вдруг поддержал юношу Гаэтан Бертье. – Если он тут живёт, может, знает, где у этих зверей тут лежбища. Давайте съездим, кавалер.
Волков ему не ответил, развернул коня на север, дал шпоры и поехал к дому монаха. Бертье тоже повернул коня. Псари и собаки пошли за ними.
Это был никак не дом, так, лачуга из орешника, обмазанного глиной. Окон нет, только глиняная труба дымохода.
– Тёплая ещё, – сказал один из псарей, потрогав трубу, что выходила из стены.
– На солнце нагрелась, – ответил ему другой.
Максимилиан спрыгнул с лошади подошёл к двери.
– Замок. Нет его дома.
Волков и так это понял, он сразу приметил крепкий, но ржавый замок на дверях. Нужно было уезжать, нога продолжала болеть. Собаки, почуяв отдых, развалились на земле. А Максимилиан пошёл вокруг дома. Волков ждал и уже думал, что выскажет юноше что-нибудь с раздражением, но тот вышел с другой стороны дома и сказал:
– А за домом ещё одна тропа, в кусты ведёт.
Бертье сразу поехал за дом монаха, псари пошли за ним, а Волкову страшно не хотелось туда ехать, он хотел слезть с лошади и посидеть хоть на камне, только чтобы выпрямить ногу.
Но не пришлось, уже вскоре прибежал один из псарей и сказал ему:
– Господин, ротмистр просит вас туда.
– Что там ещё? – Хмуро смотрел на него кавалер.
– Там кладбище, господин.
В двадцати шагах от лачуги монаха, за густыми и колючими кустами шиповника и вправду было кладбище. Маленькое, с самодельной и низкой оградой из камней. С деревянными крестами и простыми камнями на могилах.
– Двенадцать душ тут упокоено, – сказал Бертье.
Волков, наконец, слез с коня. Его чуть не перекосило от боли, пришлось даже замереть и постоять, пока боль не утихла. Потом он всё-таки пошел, тяжело припадая на левую ногу, зашёл на кладбище. Кресты из палок, могильные камни – просто камни с нацарапанными на них крестами. В углу у ограды старая деревянная лопата. На могилах никаких надписей, все могилы, коме одной, старые. Лишь на одной, той, что ближе всех к выходу, холмик не сравнялся с землёй. Волков подошёл к лопате, взял её, сел на ограду из камней, вытянул ногу и стал рассматривать лопату.
– Интересно, кого он тут хоронил? – Спросил Бертье.
– Бедолаг каких-то, – ответил ему один из псарей.
Ничего в лопате необычного не было, простая деревянная мужицкая лопата, старая только.
– Бродяг, что волки задрали. – Отвечал ему второй псарь.
Волков поднял лопату, указал её на самую свежую могилу и сказал:
– Мелковата могила для бродяги.
– Иди ты! – Восхитился один из псарей и тут же осёкся. Уж больно грубо отреагировал на слова кавалера. – То есть, и вправду могила-то махонькая.
– Да, – сказал Бертье, – так и есть, ребёнка там похоронил.
Максимилиан ничего не сказал, он пошарил по ближайшим кустам, но ничего не нашёл там, боль в ноге у кавалера улеглась, но не до конца, ехать было можно, он поставил лопату на место и сел на коня. Они поехали в Эшбахт. Ну, не ждать же монаха тут до ночи.
Глава 4
Приехал домой, еле слез с лошади, еле дошёл до лавки и сел за стол.
Не успела ещё служанка Мария ему на стол хлеб поставить, как прибежал мальчишка со двора, брат Марии, и сказал, что его посыльный спрашивает.
– Проси, – сказал Волков, думая, кого ещё принесло.
Он сидел, щипал хлеб, как вошёл молодец в хорошем платье цвета графа.
– От графа письмо господину Эшбахту. И письмо госпоже девице Фолькоф.
Волков жестом позвал его к себе, мол, я Эшбахт, давай сюда письмо. Тот сразу письмо ему вручил.
А тут и Брунхильда говорит:
– Я та госпожа, что ты ищешь, я девица Фолькоф. Давай письмо. От кого мне оно?
– От его сиятельства графа фон Малена, госпожа, – сказал официальным тоном гонец.
– Будешь ли ждать ответ? – Спросил Волков, а сам с удивлением поглядывал на Брунхильду, как та, раскрасневшись и волнуясь, ломает сургуч на бумаге.
– Ждать бумагу не велено, велено дождаться от вас слов.
Волков всё ещё поглядывая на красавицу, стал читать письмо от графа. Граф писал:
«Друг сердца моего, милый Эшбахт, к четвергу, как я вам и говорил ранее, у меня в поместье Млендорф, как и во многие годы прошлые, будет рыцарский турнир, а после ужины и балы, так два дня. На тех турнирах будут все господа графства нашего, и вас там быть прошу. И прошу вас быть там конно, людно, оружно. Со всем вашим копьём, со всеми вашими рыцарями, со всеми вашими послуживцами, с кашеварами, посошной ратью и с вашим обозом. При всём доспехе и при всём железе, при барабанах и трубах. Так как к турниру прибудет сам первый маршал Его Высочества фон Дерилинг со своими гауптманами, чтобы произвести смотр ленного рыцарства нашего графства.
Жду вас во всей красе вашей».
«Ещё и обжиться не дали, а уже ждут мня на смотр, да ещё во все красе, не ровен час, как и на войну потянут», – думал Волков, бросая письмо на стол, и сказал посыльному:
– Скажи графу, что непременно буду. – Чуть подумал и добавил: -Буду во всей красе.
Посыльный поклонился, хотел уйти.
– Мария, – крикнул Волков, – дай человеку пива и сыра с хлебом.
Служанка быстро стал исполнять приказание, а Брунхильда дочитывала письмо от графа, улыбалась.
Кавалер протянул к ней руку и произнёс:
– Дай-ка, погляжу, что он тебе там пишет.
– Зачем же вам смотреть, – вдруг нагло заявила красавица. – То мне письмо, а не вам, я ваши не смотрю, так и вы мои не смотрите.
От неожиданности, от дерзости такой он даже рот открыл, был так этим ответом обескуражен, что, увидав его лицо, служанка, которая наливала пиво гонцу, прысну со смеху. Служака! Над ним смеялась! Он бы кулаком по столу дал, заорал бы на эту девку дерзкую, да нельзя при посыльном, этот обязательно расскажет графу. А Брунхильда с улыбочкой наглой сложила письмо и спрятала его себе в рукав платья.
– Дура, – тихо сказал кавалер.
Когда посыльный уехал, он сидел за столом и молча ел, Брунхильда пыталась с ним говорить, но он ей не отвечал. Всё не мог успокоиться. Как вспоминал смех служанки, так его передёргивало от обиды. Так и хотелось встать и натаскать её за космы.
Ещё до обеда он послал Максимилиана собрать господ офицеров.
Первым пришёл Роха, за ним приехал все остальные. Как все собрались, так он и начал. Для начала прочёл всем письмо графа, а потом спросил:
– Найдутся среди ваших людей охотники сходить со мной на смотр?
Прокорм за мой счёт ещё и по десять крейцеров за день жалования.
– Ну, смотр – не война, все согласятся, – сказал Рене.
– Ещё и обрадуются. – Добавил Бертье.
– Из моих людей будет столько, сколь вам потребно. – Сказал Брюнхвальд.
– А из моих, так все будут рады хоть какой-нибудь деньге. – Засмеялся Роха.
– Тогда подготовьте по двадцать человек лучших, и с сержантами. И чтобы доспех начищен и оружие сверкало.
– Все лучшие будут с вами, – заверил Брюнхвальд.
– Мы подготовим людей, – сказал Рене.
Они стали расходиться, кавалер вышел их проводить, и на глаза ему вдруг попались Максимилиан с Сычом. Они сидели у забора и зубоскалили, смеялись над чем-то.
Он поманил их к себе.
– Да, экселенц, – сразу откликнулся Сыч.
И Максимилиан тоже подошёл.
– Максимилиан, завтра покажи Сычу лачугу монаха, а ты, Фриц, сходи за лачугу, посмотри кладбище за ней, может, монаха встретишь, поговори с ним. Спроси, кого он там хоронит и что думает про волков.
– Да, кавалер, – сказал Максимилиан.
– Но не тяните, потом возвращайтесь и подготовьтесь к смотру. Мы едем к графу. Вы, Максимилиан, поедете моим знаменосцем. А ты, Сыч, поедешь оруженосцем, одежду выстирать, помыться побриться, коней вычистить. Нас будет первый маршал герцога смотреть. В общем, дел много.
– Не волнуйтесь, экселенц, всё успеем, – заверил Сыч.
– Да, кавалер, – сказал Максимилиан.
Это хорошо, что в Эвельрате он купил людишкам Рохи хоть какую-то одежду, не иначе, как чувствовал. Теперь хоть два десятка этих людей можно было одеть и обуть так, что за них стыдно не было.
Отобрали из них два десятка лучших, самых высоких и тех, что не шибко тощи. Шлемы, стёганки, войлочные куртки им раздали, выдали чулки и башмаки, раздали мушкеты, построили в два ряда.
Хилли и Вилли сержантами в начало строя стали. Так они и вовсе в доспехе начищенном красавцы. И Роха с ними со всеми ротмистром. Бородища чёрная, платье потрёпано, нога деревянная, сам на добром коне, прямо как из похода. На вид, так бывалый офицер, отец солдата, да и только. Поглядел на них Волков и подумал, что, может, не так уж все плохи они. На вид, конечно, какими в деле они будут – так то одному Богу известно.
Бертье и Рене привели своих сорок человек с двумя сержантами. Тоже все как на подбор, тоже ни в чем упрекнуть. Да ещё два барабанщика с ними были. Вот это было действительно хорошо. Пусть даже и не большие мастера были барабанщики, но уж походный шаг выбивать умели, а больше от них пока и не требовалось.
Последними в Эшбахт пришли люди Брюнхвальда. Вот уж кто хорош был, так это они. Доспех они ещё сразу после Фёренбурга брали, у людей Пруфа за бесценок покупали то, что те в арсенале города захватили. Десяток был в полном доспехе, а второй десяток в доспехе на три четверти. Половина при алебардах, алебарды не из простого железа, кованые, калёные, начищенные, на солнце сверкают. Остальные при копьях, клевцах и секирах. Отличные солдаты, настоящие доппельзольдеры.
Все они построились вдоль дороги, красавцы стоят такие, что бабы и дети прибежали смотреть. Волков ехал вдоль строя, рассматривая их. И сердце у него замирало. Замирало, когда он видел лица и глаза этих людей, что смотрели на него. Смотрели с верой, смотрели с готовностью. Замирало от того его сердце, что уверен он был, что если скажет он им: «Пойдёмте на реку купчишек грабить», так те и пойдут. Скажет им: «Пойдём на тот берег грабить горскую сволочь», так тоже не откажутся. Они готовы, а многие так и ждут, что он позовёт. А он сам ещё не знал, что делать будет. Полночи вчера не спал, вспоминал слова архиепископа и, как ни странно, Рохи, по прозвищу Скарафаджо.
Архиепископ говорил ему: «Иди и возьми себе всё, что хочешь, а я буду щитом твоим и убежищем». А пьяница и храбрец Роха говорил: «Какого чёрта тебе ещё нужно, всё у тебя есть, живи и радуйся. Отчего тебе всё мало?»
И вот ехал он пред этими людьми, что не раз смотрели в глаза смерти и решить не мог: жить с тем, что есть, или мало ему всего этого? Мало холопов, мало хорошей земли, мало Брунхильды? Оттого и замирало сердце, что никак он не мог ответить на этот вопрос.
Так доехал он до конца строя и понял, что ему есть, с чем показаться на смотре. Может, и рыцарей у него нет, но уж никто не упрекнёт его в том, что он никчёмен, раз восемьдесят таких молодцов может привести с собой.
Но так и не решил, что делать дальше, эти мысли ему не давали покоя. И от них он становился ещё злее, чем обычно.
А вот Брунхильда была в прекрасном расположении духа. Она пела, не преставая, и готовилась. То и дело делала танцевальные па, вспоминая недавно разученные танцы. Она крахмалила кружева, гладила платья, указывала Марии, как правильно штопать чулки, чтобы швов не было видно, сама стирала нижние юбки, так как была недовольна тем, как Мария это делала. Она готовилась к балам, к обедам и к веселью. К танцам и вниманию мужчин. Других мужчин.
Потом Мария стала таскать воду в большую деревянную ванну, госпожа собиралась ещё и мыться, ведь господам негоже быть в грязи, не холопы же. Ну, хоть к этому её приучил Волков.
Он смотрел на все её приготовления без всякого удовольствия. И едко ухмылялся едва заметно, представляя, как скажет ей, что не возьмёт к графу. Его так и подмывало, сказать ей об этом. Но он так не и не сделал этого. Он всё равно не смог бы ей в этом отказать. Да и вообще, он давно уже понял, что мало в чём может отказать этой женщине, хотя временами, кажется, терпеть её не мог.
Сыч и Максимилиан приехали после обеда.
– Ну? – Спросил Волков, пригласив их за стол.
Сыч так сразу схватил хлеб, грязной рукой потянулся за куском сыра, что утром привёз Волкову Брюнхвальд со своей сыроварни.
Волков оттолкнул его руку от большой тарелки, в которой лежал сыр, нарезанный крупными кусками:
– Говори.
– А что тут говорить, – произнёс Фриц Ламме. – Ну, были мы у монаха, ну, видел я кладбище. В последней могиле ребёнок похоронен.
Он опять потянулся к тарелке с сыром и продолжал:
– Места там жуткие, дичь, глушь, как он один там живёт, я бы там ночью рехнулся бы со страха.
– А он там точно живёт? – Спросил Волков.
– Живёт, живёт, – говорил Сыч, кусая сыр как яблоко. – О, а ничего баба Брюнхвальда сыр-то делает, солёный. Я люблю, когда солёный. Иной сыр возьмёшь, особо тот, что господа едят, так он никакой, что ешь его, что нет, так… Только брюхо набить, и то без всякого удовольствия.
– Вы видели монаха? – Спросил кавалер у Максимилиана.
– Нет, опять дверь была заперта. – Отвечал юноша. – Только вот Сыч сказал, что он ночью там был.
– Откуда знаешь? – Волков опять глянул на Сыча, который очень охотно и с большим чувством ел сыр.
– Залу он выбрасывал, и выбрасывал её после росы. – Говорил тот. – Как уже солнце встало, иначе бы её росой смыло.
– А что с могилой маленькой?
– Могила как могила, малёхонькая, детская. А что там с ней не так? – Удивлялся Сыч.
– Я думал, ты мне скажешь.
– Нет, про могилу нечего мне сказать.
– Нужно узнать, кто там похоронен. Поездить по окрестным деревням. Спросить, не пропадали ли дети недавно.
–Это можно, – сразу согласился Сыч, – только зачем?
– Узнаем, кто там.
– Ну, узнаем, и что? – Говорил Фриц Ламме лениво.
Он своим этим тоном безразличия начинал раздражать Волкова. Кавалер смотрел на него уже недружелюбно.
– Ты узнай, болван, что за ребёнок там похоронен.
– Узнаю, экселенц.
– Да узнай, когда он пропал. Потом спросим у монаха, где он его нашёл.
– Так там про каждого похороненного у монаха надобно спросить. Уж больно их там много. Только вот сыскать его сначала надо.
– Надо. Найти и поговорить с ним было бы неплохо. – Задумчиво произнёс Волков. – Значит, вы там ничего не выяснили?
– Ничего, экселенц, – отвечал Сыч Волкову, а сам опять смотрел на тарелку с сыром. – А вот кое-какая мысль интересная у меня появилась.
И Волков и Максимилиан с интересом уставились на Сыча. Волков спросил:
– Говори, что за мысль?
– Монах, вроде как, беден, я в щёлочку над дверью поглядел, так там нищета. Чашка кривая из глины да ложка деревянная.