Клава быстро прошла три соседних дома и, свернув, пробежала с пригорка к реке, на берегу которой пасся табун лошадей. Конь Малыш сразу увидел молодую хозяйку и направился к ней, перебирая стреноженными ногами. Он отличался высоким ростом, поэтому Клава подманила его хлебом к небольшому валуну, встала на него, быстро накинула уздечку и ловко вскочила на коня. Через несколько минут девочка была у своего дома.
Отец уже её поджидал, стоя у телеги. В ней лежало сено, чтобы в дороге покормить коня, корзинки с деревенским угощением, рогожка, если придется спрятаться от дождя во время пути. Мать обняла отца, перекрестила его и подмигнула с веселой улыбкой дочери, чтобы приободрить. Иван Данилович отправился в дальний путь, чтобы попытаться найти для своей старшенькой лучшей доли, твёрдо веря, что если хочешь сделать свою жизнь лучше, нужно учиться и быть грамотным. Клава следила за подводой, пока та не исчезла вдали.
В доме было тихо, младшая сестра и трое братьев еще спали. Мать успела испечь шаньги с картошкой. В печи на шестке стоял чугунок с похлёбкой. Сама Гликерия Михеевна уже убежала на работу. Посмотрев на ребятишек, Клава решила, что успеет добежать до Саньки, но та уже тихонько перешагнула через порог. Санька – дочь младшего брата отца дяди Михаила.
Отец Клавдии Иван воевал в первую Мировую войну, получил звание унтер-офицера, был ранен, награжден медалями и отпущен домой поправляться. Вскоре он снова отправился на фронт, а вернулся на самой заре нарождающейся революции. Клава гордилась отцом, ей нравилось смотреть на его фотографию, где красивый молодой офицер был заснят в полный рост рядом с таким же бравым и статным молодым парнем, Анатолием Касатоновым, лучшим своим другом, погибшим на этой войне.
Михаил в это время был еще мал. Иван, как сын священника, мог бы и не ходить на войну. Их отец служил в церкви. Его самый старший сын, Игнат, на войне не был, находился при отце, помогал ему проводить службы, пел по праздникам в церковном хоре, даже заменял иногда звонаря, когда тому нездоровилось.
Церковь имела приусадебный участок и жилой дом, в котором батюшка Даниил проживал со своей семьёй – три сына, две дочери и жена, матушка Таисья. Жили дружно, службу служили исправно, помогали, чем могли, людям. Матушка учила крестьянских детишек и даже всех, желающих взрослых, грамоте. При церкви имелась и школа. Учителей было немного, и они за своё небольшое жалование отдавали все силы, чтобы научить деревенских детей грамоте. Поэтому Иван Данилович, его братья и сестры были довольно образованы. Старшая сестра, Глафира, умерла совсем молодой, в Великий пост – уморила себя голодом, как говорили, «умерла Божьей невестой». В тридцатые годы церковь закрыли, дом пока оставили семье бывшего попа, школу тоже оставили. Коммунисты точно знали, что грамотные люди советской стране еще понадобятся.
Вскоре родители умерли. В доме остался жить старший сын Игнат. К этому времени он был уже женат, жену звали Ефросиньей, у них было трое детей: две дочери, Анастасия и Елизавета, и сын Андрей. Андрей был старше Клавы на два года. Иван и Михаил к этому времени присмотрели себе невест в соседней деревне. Ивану давно нравилась чернобровая Гликерия, или просто Луша. Её родители, Михей Федорович и Татьяна Семёновна, с радостью приняли его в свой дом. Иван был приятной наружности и имел золотые руки. Рядом с маленьким домиком родителей, где они вырастили трёх дочерей, быстро вырос большой дом с крылечком, сенями и крытым двором. Вскоре у молодых родилась дочка Клава, через два года сын Анатолий, затем дочь Зина, сыновья Семён, Алексей и самый младший, Валентин. Старшая дочь Михея, Мария, с десяти лет жила в городе, служила барам. А самая младшая, Еня, вышла замуж очень рано за сына деревенского мельника Василия Угарова. Оба были бойкими и изворотливыми. Они продали мельницу и уехали в город, где Вася купил двухэтажный дом, открыл на первом этаже свой магазин, и они жили безбедно до самой революции.
Чтобы не попасть в число «эксплуататоров и врагов рабочего класса», они добровольно отдали свой магазин государству, но сам Вася остался в нем работать простым продавцом. Жильём над магазином он также поделился – себе оставил только три комнаты и просторную кухню, а в четыре комнаты пустил жить неприятного вида мужика Павла Мыльникова и его семью.
Павел был героем революции. В настоящее время он служил в милиции, а два его сына, здоровые и наглые парни, ездили по деревням, собирали продовольственный налог, а заодно и брали всё, что понравится – в общем, грабили народ на законных основаниях. Те, кто был недоволен и возмущался, после очень жалели – их грабили особенно основательно. В братьев много раз стреляли, даже один раз ранили, но это только подняло их значимость, ведь не каждый сможет отобрать последнее у нищих крестьян, а власти нужно, чтобы продовольственный план был выполнен. У Мыльникова было ещё три дочери, не красивые, но работящие. Две старшие, старые девы, были при отце и матери. А младшая жила с мужем в том самом доме, во двор которого и хотели затащить её братья Клаву. Родители мужа жили тем, что пекли пироги и продавали их. Те были рады новой родне, видя в них помощников и защитников. Они держали свиней, хрюканье часто доносилось до соседей, и запах вокруг стоял невыносимый.
На пироги и сало всегда было много желающих. Свиней, по всему, кормили хорошо. Где хозяева доставали корм, люди догадывались, но эти догадки были так страшны, что их боялись произносить вслух. Раз в неделю ворота открывались, и был виден большой двор, в стороне стояла решетчатая металлическая стена с приваренными крюками. Две нагружённые подводы, накрытые брезентом, въезжали во двор, и ворота закрывались. Обратно подводы увозили свиной навоз. Живущие рядом соседи никогда не покупали их стряпню, и своим близким родным и знакомым не советовали. Но дела, видимо, шли успешно. Пироги были востребованы на вокзалах, когда проезжий люд выскакивал из вагонов, чтобы на станции набрать кипятку и купить еды в дорогу. Студенты и школьники тоже не проходили мимо, служащие предприятий с удовольствием съедали эти пироги в обеденный перерыв.
Дед Михей и бабушка Татьяна, вырастив внуков, Клаву и Толю, вскоре один за другим померли. Клава к этому времени подросла и стала нянькой для сестры и братьев. Брат Ивана, Михаил, тоже женился на девушке Тане. Она жила вдвоём с матерью на другой стороне улицы, и тёща приняла к себе зятя с удовольствием. Старуха была не вредной и по-своему доброй. Однако у неё была одна странность: она воровала у соседей всё, что плохо лежит, и все в деревне знали об этом. Когда она приходила в гости или просто проходила мимо, они не спускали с неё глаз, стараясь поскорее выпроводить за ворота. Но, как говорится, от своего вора не спрячешься. Если у кого что-то пропадало, сразу говорили:
– Это точно Мишиха стянула, больше деться некуда.
Шли к ней. Она вначале всегда отнекивалась, но после отдавала все, что стащила. Её муж Михаил ничего не мог поделать с женой, она всегда была такой. Он погиб молодым – утонул в реке. Мишихой её звали по мужу. Иван и Миша поправили её старенький дом, сделали к нему пристройку, где поселилась молодая семья. У них родились две дочки. Старшая, Александра, была младше Клавы на полгода. Вторая, Верочка, ровесница Зине. Брат жил бедно, только огородом, потому что на дочерей государство земли не выделяло. Иван Данилович чем мог помогал Михаилу и его семье. Все братья были очень дружны между собой. Старший, Игнат, присылал строганных досок – тес, гвоздей, скоб, пакли и много чего еще. Игнат всегда был самым деловым и находчивым из них, его сын Андрей каждое лето гостил у них. Ему нравилось ходить с дядей Иваном на речку, ловить сетью рыбу, он мог часами плескаться в реке, косил в поле для скотины траву, гонял с деревенскими парнями на лошадях.
Андрей был особенно дружен с Матвеем Окатьевым, таким же озорным и вольным парнем. Клаве старший брат нравился. Один случай она не могла вспоминать без смеха. В гостях у дяди Игната им с Сашей, как гостьям, подали гречневую кашу с мясом в отдельных тарелках, а сёстрам и брату в одну общую. Когда в тарелке каши становилось все меньше, а сестры и не думали останавливаться (каша была очень вкусной, а на добавку рассчитываться не приходилось), Андрей, долго не думая, плюнул в одну на двоих тарелку. Девочки побросали ложки и помчались жаловаться. Пока родители прибежали, пока стояли у стола и ругали сына, тот быстро управился с кашей, попросил прощения и убежал на улицу.
В другой раз Андрей, так же за столом, крутился, баловался, выхватывал у сестер ложки, выбирая самую лучшую, и отец прикрикнул на него:
– Сиди смирно, чтобы я тебя не видел!
Он, видно, хотел сказать, не слышал. Но Андрей, недолго думая, быстро сел под стол и крикнул матери, чтобы она подала ему еду туда. Все долго смеялись над этой выходкой мальчишки. Клава всегда удивлялась, как отец и дяди умели мирным путём решать конфликты, возникающие в семье. Они никогда не били своих детей.
Старший брат Клавы, Анатолий, был младше её на два года. Он рос живым, любознательным ребёнком. У Толи была необычная способность все подмечать и запоминать, от него невозможно было ничего спрятать или утаить. Он всегда был в курсе всех событий и новостей. Увлечённо играя с товарищами, Толя непроизвольно запоминал разговоры или отдельные слова, сказанные взрослыми, их поступки. После, раздумывая над тем, о чём случайно узнал, он делал свои выводы, и всегда верные. Если в доме что-то терялось и родители сбивались с ног, чтобы отыскать пропажу, звали Толю. Всё сразу находилось, и потерявший точно вспоминал, что сам положил эту вещь сюда.
Когда Клаве было восемь, ей пришла в голову идея накопить сахарку, чтобы потом вдоволь насладиться его сладостью. Вечером к чаю мать спускала с потолка котомку, висящую на шнурке, в которой были большие куски сахара. Сахар покупался за деньги, поэтому его расходовали очень экономно. Специальными щипчиками отец аккуратно откусывал сахар маленькими кусочками и делил между всеми поровну. Клава из всех кусочков съедала самые маленькие, а остальные прятала карман своего сарафана. У неё уже был сшит маленький холщёвый мешочек, который хранился в укромном месте, в сенях. С каждым днём сахара становилось всё больше, и Клава с удовольствием думала, как уже скоро съест его. И вот этот час настал! Было воскресенье, мать ушла рано утром с деревенскими бабами в церковь и вернулась только к обеду. Разложила на столе гостинцы от бабушки и деда, поделки от дяди Игната для ребятишек и только тогда удивилась тишине в доме. Зина тихо вышла от сундука, за которым пряталась, следуя за запахом принесённых пирогов, манника, сдобы, мясного холодца. Малышке шёл третий годик, и она, прижавшись к подолу матери, чуть не плача сообщила:
– А Тоя у Гаши сахалок съел.
Лукерья поискала глазами виновника, но не нашла, зато увидела зарёванную Клаву, которая лежала на печи.
– Что случилось, какой такой сахарок?
Клава, проливая слёзы, всё рассказала матери, нуждаясь в поддержке и наказании вора.
– Я припасала, припасала, а он выследил, утащил и съел!
Девочка снова зарыдала. В это время вернулся отец, который с утра уходил по колхозным делам и тоже ничего не знал. Клава и ему рассказала. Мать, ещё раз выслушав, отрезала:
– Чего зря реветь, сама и виновата, нечего было запасы делать, дали, так ешь, ишь, запасливая какая!
Толя от этих слов сразу объявился, а Клава, лёжа на печи, обиженно отвернулась к стене. Семья уселась обедать без неё. Мать позвала за стол, но дочь не отзывалась. К печи подошёл отец. Его губы оказались у самого затылка девочки. Иван поцеловал её, пригладил ладонью волосы и тихо прошептал:
– Глашенька, ты голодом себя не мори, ты сядь да поешь как следует, а потом заберись на печь и сердись, вот они тогда и узнают, что с тобой шутки плохи!
Клава послушалась отца и села со всеми за стол. С гордым видом ела со всеми из общей чашки щи, затем отведали бабушкину выпечку с чаем. Когда мать раздала всем сахарок, Толя, который сидел рядом с сестрой тихонько пододвинул к ней свою долю. Клава поглядела на него: брат с виноватым видом часто моргал глазами, и она поняла, что он готов заплакать, если она не возьмёт сахар. Ей вдруг стало жалко его, и весь гнев улетучился. Совсем полный мир и любовь наступили, когда Зинка, через весь стол, еле дотянулась до Клавы, и с малюсенькой ладошки стала соскребать уже подмокшие и тающие кусочки:
– Угосайся, Гашенька, на здоовие!
Клава весело засмеялась: сестричка поняла, на что она обиделась, и решила пожертвовать и своим лакомством, чтобы утешить и развеселить её. Она обхватила сестру и стала её целовать.
Зинка была очень красивым ребенком, у неё были тонкие черты лица, в светло-золотистых кудряшках волосы, которых не могли удержать ни ленты, ни косынки, ни заколочки, они всегда выбирались наружу, были густыми, шелковистыми и очень мягкими. Когда Клава выносила Зину на улицу, все девчонки готовы были с ней играть и носить на руках. Зина принимала их внимание, пока рядом играли сестра или брат, но если те пропадали из виду, сразу раздавались горькие безутешные рыдания, такие, что даже соседи сбегались. Дома Зинка бегала, прыгала, пела песни и плясала, а на улице даже не говорила. Она вообще была смирным и очень послушным ребенком, понимала слова и никогда не капризничала. С ней было легко нянчиться. Когда Саша приходила к ним в дом, они могли делать и говорить, что хотели – Зина играла очень увлечённо сама по себе и не требовала особого внимания. Когда ей чего-то хотелось, она подходила, говорила, что ей надо и, получив, шла играть снова.
Санька в последнее время стала приводить с собой Веру. Та была совсем другим человечком – шумным, вечно голодным и недовольным, а, самое главное, недоверчивым, даже сестре она не доверяла. Малышка без тени стеснения требовала к себе особого внимания. Саша уже сейчас соглашалась с ней во всём. Чего бы ни захотела сестричка, рано или поздно у неё оказывалось. Утешало то, что получив требуемое, Вера через некоторое время теряла к нему интерес. Она была привлекательным ребёнком, но волосики у неё были жиденькие, поэтому, чтобы сделать их более густыми, её постоянно стригли наголо. Это немного помогло, к школе ей даже заплели косички. Когда Вера и Зина подросли, они очень сдружились. Девчушки постоянно одевали и раздевали самодельных кукол, укладывали их спать, кормили. Когда приходило время расходиться, Верка поднимала вой в знак протеста, так ей нравилось играть с сестрой. Саша еле утаскивала сестру домой. В четыре года Вера уже сама бегала к Зине, приносила с собой котомку со своими куклами и их нарядами, которых дядя Миша нашил девочкам великое множество. Сестрёнки не могли друг без друга и дня прожить. Саша, глядя на них, говорила:
– Знаешь, они как мы раньше, тоже водой не разольёшь.
Клава тогда соглашалась с сестрой. Сейчас, думая об этом, она спрашивала себя, что такого должно было случиться, чтобы разрушились родственные связи и крепкая дружба. В то, что ей рассказала тётя в оправдание поступка Александры, уже не верилось, не может сестра до настоящего времени не знать причины, почему дядя Миша не мог работать. И не так уж страшна версия, в которую верила Саша, чтобы перейти на сторону Бородиной. И что ещё непонятней – находиться во дворе дома, которого они обе смертельно боялись с детских лет! Про дядю Клава знала много хорошего, он ей нравился не меньше, чем дядя Игнат.
Михаил был неплохим портным. Здоровье у него было слабым, и поразмыслив, он решил заняться любимым делом – начал шить на соседей одежду. Михаил сразу стал желанным гостем в каждом доме, даже у жителей соседних деревень. Когда он научился портновскому делу для братьев оставалось загадкой, хотя в детстве Миша чаще был возле матери, постоянно что-то шившей. После её смерти швейная машинка перешла в его собственность. Желающих обновить свой гардероб было много, к портному записывались чуть ли не на год вперед. В доме каждого брата еще хранились иконки, которыми мать благословила перед своей смертью сыновей, считая это самым важным в их жизни.
Закончив работу в одном доме, где его кормили и поили, а после рассчитывались, чем могли, Михаил шел в следующий дом. Денег ему почти не платили – у крестьян их никогда и не было. В колхозе на трудодни они получали зерно, овощи, и то не каждый раз, и очень мало. В стране властвовали разруха и голод. Крестьян спасало своё подсобное хозяйство: только у имевших корову, лошадь, свинью или другую скотину был шанс выжить. Но для этого надо было еще хорошо потрудиться, особенно летом… Местных представители власти раз в году объезжали каждый двор и уводили, увозили всё, что находили. Одним словом, забирали всё. Жаловаться было некому, а впереди ждала голодная холодная зима и весна. Кто доживет до теплых деньков, сможет еще пожить, собрать новый урожай с колхозных полей, чтобы осенью вновь отдать его.