Тайну знал лишь сам государь.
И сия тайна была ужасной.
Царская милость
В Кремлевском дворце вновь шумел пир.
Бояре, разодетые в тяжелые кафтаны золотой парчи с горностаевой опушкой, утробно рыгали:
– И то, последние разы гуляем! В Филиппов пост станешь тощим, яко овечий хвост.
Вот и отъедались, обжирались до бесчувствия, до несварения желудка.
Государь ел мало, но пил, как всегда, за троих. Внесли перемену кушанья. Восемь слуг водрузили на столы подносы с жареными журавлями. От каждого по кусочку отведал сам повар – таков порядок! Кравчий нарезал журавлей. Государь принял из его рук оковалок, обвел тяжелым взглядом сотрапезников: кому оказать почет, кого угостить?
Все замерли, а поп Никита, бывший некогда головорезом-опричником, потный, заросший волосом громадный мужчина, пробасил в ухо Скуратову:
– Тебе, Малюта, государь даст брашно…
Но царь обнес своего любимца, а кивнул стремянному:
– Сие от щедрот наших Никите Мелентьеву!
Мелентьев поднялся, поклонился столь низко, что смолянистые волосы свалились в лохань с солеными огурцами.
– Спаси Господь тебя, государь-батюшка! Мы все пьем за твое здравие – до дна!
– До дна, до дна! – загалдели за столом, жестами и поклонами выказывая свою преданность и любовь.
А далее случилось нечто вроде бы безобидное. Но как это бывает, имело оно самые неожиданные и страшные последствия.
Донос
Раскрасневшийся от выпитого, а больше от счастья, – сам государь его выделил! – Мелентьев вдруг обратился к царю:
– Иван Васильевич, батюшка ты наш! Как же мы тебя любим, как мы к Господу взываем о твоем благе, а эти бесовские отродья, изверги твои, заплутаи негодные…
Государь свел брови:
– Не гугни, стремянный! Какие заплутаи?
Мелентьев стукнул кулаком себя в грудь:
– Да бояре-изменники! Страдники позорные, они попрятали своих дочерей и жен по дальним вотчинам. А поч-чему? – Язык пьяно запнулся. – Мы-де знаем причину. Ишь, гнушаются…
За столом все враз смолкли. Стремянный говорил правду: Москва, устав от бесчинств Иоанна Васильевича, пустела с каждым днем. Но в присутствии государя такое мог ляпнуть или совсем глупый, или зело пьяный.
– Ты, стремянный, дело говори! – вкрадчиво молвил государь. – Али виновного назвать умеешь?
– Умею! – куражно выкрикнул Мелентьев. – Аз глаголю: быв намедни по твоему, государь, наказу в Серпухов-городе, заглянул вдруг в хоромы княжича Петра Долгорукого. Его отцу, изменнику, ты башку отсек. А княжич, вишь, скрылся из Москвы и болезным сказался. Аз скажу: здоровья его на троих хватит! И, вошед, наткнулся на сестру его Марию. Девица красоты… – Мелентьев вновь покачнулся, потерял и равновесие, и нить речи.
Побагровел Иоанн Васильевич до пота, на бритой голове выше уха нервно забилась жила. Он вцепился в подлокотники:
– Никита, возьми людей, сколь тебе потребно, и теперь же отправляйся к Долгорукому. Привезешь и его, и сестру Марию. Мой лекарь окажет недужному княжичу помощь, а Мария… я сам ее… посмотрю, хороша ли она. – Неожиданно растянул синеватые губы в улыбке: – Хороша, говоришь? Да ты, Никита, с пьяных глаз кочергу за хоругву примешь!
За столом раскатились дружным смехом.
Через несколько минут из ворот Кремля вынеслась на площадь кавалькада – десятка три молодцов верхами. Впереди – царев любимец Никита Мелентьев.
Смотрины
На другой день, когда церковные колокола отзвонили обедню, в царские хоромы ввалился едва державшийся на ногах от быстрой езды и дальней дороги Мелентьев. На его плутовской морде была улыбка до ушей. Он бухнулся в ноги:
– Государь-батюшка, все исполнил по твоему хотению! Долгорукий, эта скорпия подколодная, успел сокрыть свою сестру у соседей. Обаче, от меня не спрячешься! Нашел ее и купно с братом доставил. Княжича закрыл в клеть, а Мария возле твоих дверей счастья ждет – тебя, батюшка, лицезреть жаждет.
– Пусть войдет! – кивнул царь.
Возглас восторга невольно вырвался у всех, кто находился в хоромах. Они увидали высокую, статную красавицу. Княжна сияла молодостью, телесной крепостью, матовой белизной лица. Крупные синие глаза глядели на мир добро, но вместе с тем и величественно.
Государь помумлявил враз пересохшими губами, хотел что-то сказать, но из его горла вырвалось лишь нечто невразумительное, напоминавшее птичий клекот. В таком замешательстве царя еще никто не видел. Наконец хриплым, чужим голосом изрек:
– В Святом Писании сказано: «Честен брак и ложе не скверно…» Аз всегда рекох: блудный грех ведет к погибели души, а венец, Церковью освященный, – дорога в рай и рода продолжение.
Княжна с недоумением смотрела на тщедушного, облезлого старика.
Государь отпил из фиала вина и милостиво произнес:
– Ты, девица, будешь моей женой. Помнишь, как апостол Павел рече? «Лености ради в скверне не валяйся. Не призвал нас Бог на нечистоту, но на святость». Наш брак Создателю угоден. – Поманил пальцем священника отца Никиту, сейчас игравшего в шахматы. Некогда смолоду был он опричником, а в сан его возвел сам царь. Спросил: – Отче, ведь я от наших архипастырей разрешения на новый брак не добьюся?
– Зело супротивные они! – прогудел тот. – Да и то, брак-то пятый по счету…
– А ты обвенчаешь?
– Апостол Павел рече: «Таков нам нужен архиерей, преподобен, незлоблив». Ты, государь, силен, я же немощен. Как же можно противиться? Не нашим глупым умом твою мудрость судить. Скажешь – и еще десять раз венцы на главы возложим. – Никита завел хитрые глаза к небу.
Иоанн Васильевич стал загибать на руке пальцы:
– Нынче у нас день памяти преподобного Феодора Студита, завтра – преподобного Нила, в четверток – Иоанна Златоуста, а потом – апостола Филиппа. Четыре денечка, отче, до поста осталось. Послезавтра и надо венчаться. – Протянул чарку: – Пей, отче, чтобы супружество мне в радость было! – Взглянул на Марию: – Что, девица, хочешь, поди, царицей стать?
Княжна потупила очи, но твердо произнесла:
– Государь, кто ж не желает такой радости? Я и в мечтах не дерзала, не заносилась столь высоко. Да только, государь, желаю я оставаться… безбрачной.
Все так и ахнули. Побледнел Иоанн Васильевич, пожевал узкой полоской губ, зашипел:
– Ты, дура, что такое шлепаешь языком? «Безбрачная»! Зане тебе не люб я? – Иоанн Васильевич раздул волосатые ноздри.
Мысль о безбрачии пришла княжне в голову только сейчас, но мысль эта не испугала Марию. Она решила: «Лучше в монастырь, чем в постель к этому чудовищу, убившему моего отца!»
Государь жестко добавил:
– Послезавтра свадьба! Готовься к ней, девица. И помни слова Писания: «Ходи с лицом веселым и не угашай духа своего!»
Начались свадебные хлопоты.
Приготовления
Во дворце поднялись стук и беготня. Слуги стелили новые ковры, еще прежде доставленные из Персии. Накрывали богатыми уборами широкие лавки и подоконники. Смахивали пыль с киотов, вешали шитые жемчугом застенки на образа, наливали с верхом в лампады масло.
Заготавливали для свадебных столов провиант. Возы севрюги, судаков, снетков белозерских, бочки с икрой паюсной и зернистой, с килькой и лососиной малосольной, грибами солеными и сельдями астраханскими, с языками говяжьими и поросятами парными, с лебедями живыми и журавлями морожеными, с телятиной парной и зайцами ободранными тащились бесконечно через Боровицкие и Спасские ворота.
В натопленной бане мыли сенных девок. Их уже ждали казенные венцы и телогреи. Им предстояло рядить невесту.
А для той уже приготовили шелковую белоснежную сорочку, чулки охряные, такого же цвета рубаху до пят с жемчужными и изумрудными запястьями, тончайшего шелка летник с рукавами до полу, с разрезами для рук. В нарочно изготовленной коробочке принесли свадебный подарок жениха – богатое ожерелье с лалами и алмазами: как солнце горит, цветами разными переливается, глаз отвести нет возможности!
Дело оставалось за малым. Портнихи, числом в пол-дюжину, подгоняли невесте по фигуре широкий опашень тонкого сукна и цвета клюквы, сверху донизу одна к другой пуговки перламутровые пришиты прочно, а еще поверх наденется подволока сребротканая.
Работа спорилась ладно.
Венчание
В Спасо-Преображенском соборе тщательно законопатили окна и все щели – ни малейшего дуновения! Натопили до одури, надышали – хоть в обморок вались!
Служил Никита в новой тяжелой ризе, необыкновенно трезвый и серьезный.
Сотни огоньков свечей дрожали в позолоте паникадил, подсвечников. Дюжина великанов-дьяконов, исходивших потом и не смевших утереть чело, размахивали тяжелыми кадилами. На левом и правом клиросах – яблоку упасть некуда. То плечо к плечу стоят хористы, громкогласно и сладко вздымают под высокий купол божественные слова. Ах, лепота неземная!
Разомлевшие бояре старательно крестятся, отвешивают поклоны, бухаются на колени. Невеста – заглядение: статная, красивая.
Государь был хмур. Церковные иерархи и сам патриарх, вопреки всем царевым унижениям, просьбам слезным и угрозам, разрешения на этот брак не дали: православие-де запрещает вступать в супружество более трех раз!
«Ну, вы за сию строптивость еще восплачете слезами кровавыми!» – со злобной решительностью думал Иоанн Васильевич.
Иерихонским ревом долголетия возгласил дьякон.
Повели вокруг аналоя. Узловатыми пальцами с короткими широкими ногтями государь взял узкую холеную кисть Марии. И злоба почему-то с новой силой вспыхнула в груди его.
К целованию поднесли большой серебряный крест. Согласно чину, Мария опустилась на колени. Священник Никита, повернув лицо к государю, нараспев возгласил:
– Дабы душу спасти, подобает бо мужу уязвляти жену свою жезлом, ибо плоть человеческая грешна и немощна!
Стоявшие поблизости Басманов и Мелентьев явственно услыхали:
– Уязвлю, уязвлю!
Брачный пир
– Слава те, Господи! – Алексей Басманов тайком подмигнул Мелентьеву. – Венчание к концу идет, ноги совсем уж взомлели.
– Да и с самой зари во рту маковой росинки не было! – сглотнул слюну тот. – Нынче чрево свое потешим, царский стол – обильный.
Вскоре гости двинулись из Спасо-Преображенского собора в трапезную. Столы на три сотни самых почетных гостей ломились от яств и напитков.
Грозный, как всегда насупленный, напомнил:
– И для черни не жалейте брашна и питий! Пусть помнят щедроты Иоанна Васильевича. Ведаю, любит меня народ, ибо вас, бояр, в трепете держу.
– Истинно так, батюшка, обожает тебя чернь, яко отца родного.
Сели за столы, заскрипели под тяжестью тел добрые лавки, коврами устланные.
Опрятные и благолепные мужички-игруны завели музыку на сурьмах, бубнах, тарелках. Их сменили сенные девки с подблюдными песнями, ужасно почему-то тоскливыми.
Государь подал знак, и девок прогнали взашей. Зато Иоанну Васильевичу понравились молодые плясицы, которые складно и степенно вели хороводы.
Гости же не могли оторвать взглядов от царицы. Она была полной противоположностью сумрачному мужу: лицо ее светилось бесконечной добротою и юной прелестью.
Сидевший рядом царь – тщедушный, с впалой грудью, бритоголовый, с красным крючковатым носом, сумрачным взглядом крошечных глазок – напоминал ощипанного воробья, по ошибке залетевшего на чужой шесток.
Иоанн Васильевич, человек неглупый, кажется, осознавал свое убожество. И это явно бесило его. По свадебному чину молодым вовсе нельзя пить и не положено набивать чрево. Государь же то и дело прикладывался к золотому с червлением кубку, и кубок в его с набухшими венами руках зримо трясся. Он уже успел возненавидеть свою новую, пятую по счету жену. И ему вдруг захотелось при всех унизить эту красавицу, показать ее никчемность и малую значимость.
В знак того, что он будет говорить, государь поднял кубок. В мгновение ока за столами все стихли. Усиленно прокашлявшись, сипло произнес:
– В писаниях святых отцов как сказано? Что есть жена? Это есть сеть для прельщения человека. – Он уперся красноватыми глазками в Марию. – «И светла лицом, и высокими очами мигающа, ногами играюща, много тем уязвляюща, и огонь лютый в членах возгорающа». – Государь назидательно вознес худосочный перст. – Жена есть покоище змеиное, болезнь скорбная, бесовская – тьфу! – сковорода, соблазн адский! – И он вдруг засмеялся одним ртом, показав мелкие изъеденные зубы, а глаза остались мертвыми, даже морщинки вокруг них не собрались.
Вкушавшие государево брашно дружно поддержали:
– Правильно речешь, батюшка! Это все одна бесовская сковородка.
Иоанн Васильевич вдруг рыкнул:
– Ух-х, гулены, хор-роводники! Пр-рочь! Молодым опочивать пора!
Осоловевший на голодный желудок от вина Мелентьев сдуру осмелился возражать:
– Государь-батюшка, посиди с нами! Ведь еще и первую перемену горячего не подавали.
Иоанн Васильевич окончательно рассвирепел:
– Отца своего будешь учить детей делать, выблядок поганый! Смотрю, смелы вы тут стали не по чину-званию.
Гости повели молодых в сенник.
Путь-дорожка
Гульба, как и прилично свадебному торжеству, длилась всю ночь и плавно перешла на утро. Некоторые, упившись, валялись на лавках, а иные и под оными. Возле дворца гулял простой народ: пили за государя-благодетеля!
И все время, сменяясь, звонари били в колокола.
За разговорами и шумом в государевой трапезной никто не обратил внимания на вошедшего Малюту Скуратова. Тот вырвал из рук пробегавшего мимо слуги большой серебряный поднос и с размаху грохнул им по углу стола. Резкий звук заставил шумевших смолкнуть. Скуратов гаркнул:
– Государь уже собирается, скоро тронется в Александровку. Всем сказано ехать вслед. – Усмехнулся: – Упившихся покласть в сани, на ветру быстро очухаются.
За столами недовольно зашушукались:
– Недоумение одно! Чего это вдруг – ехать? Вроде бы не собирался.
Не прошло и часа, как длиннющий кортеж карет, рыдванов, возков, пошевень, саней двинулся по улицам Москвы. Под полозьями весело хрустел свежий снежок. В оранжевом диске повисло морозное солнце. Из сотен печных труб шли веселые дымы. Толпы народу стояли вдоль улиц, приветственно махали рукавицами, низко кланялись государю и молодой царице:
– Многие лета и поболее наследников! – И восхищались: – А государыня и впрямь хороша собой, краше не бывает!
Та, словно рождена была для трона, ласково улыбалась всем: юродивым, ремесленникам, нищим, торговым людям, клосным, бродягам…
Черная тайна
Спустя четыре часа, обкусывая сосульки с бород, с трудом двигаясь в тяжелых шубах, гости спешились у царского дворца в Александровой слободе.
Иоанн Васильевич, за всю дорогу не проронивший ни единого слова, ни разу не ответивший на приветствия, подозвал Никиту Мелентьева и Малюту Скуратова. Он что-то буркнул им и закосолапил в свои покои – вкусить винца и вздремнуть после дороги.
Мелентьев же засуетился, приказал:
– Бегом десятка два мужиков на пруд – полынью пробивать!
…Толпа любопытных, собравшаяся на берегах, наблюдала за работой и рассуждала:
– Не иначе как сам государь пожелал рыбку свежую к столу выловить! Вон и креслице ему служивые тащат, на лед ставят. Дай Бог здоровья Иоанну Васильевичу, добрый он у нас! Не то что в чужеземных странах короли-нехристи. А наш, сказывают, сегодня прикажет угощение в честь своей свадьбы посадским выставить. А рыба – для закуски!
Другие возражали:
– Было бы чего выпить, а закуска – лишнее! Можно из дому чего свое принести, огурец соленый али капустки.
Тем временем обнажилась ото льда темная тяжелая вода. Ратные люди, помахивая копьями и бердышами, не допускали на лед любопытных. А тех прибывало все более и более – из окрестных сел и деревень тащились: чего, мол, еще учудил государь-батюшка?