– Дразним детей, значит? – спрашивает он у жены. – Ну, ей-богу, Леля, стыдно! – Та раздраженно дергает плечиком. – Хочешь понюхать духи, Аня?
Я не смею даже кивнуть. Так и стою навытяжку: глупый солдат, провинившийся перед командиром.
Дядя Женя присаживается на корточки, вытаскивает пробку из флакона. Стеклянным кончиком, на котором висит темно-золотая капля, проводит по моему запястью. На коже остается влажный след, будто по мне проползла крохотная улитка.
– Теперь от тебя будет нести старушками!
Старушками? Только если эти старушки живут в раю!
– Счастья полные штаны, вот как это называется! – смеется он, глядя на мое лицо. – Ну все, беги!
– Спасибо, дядя Женя! Спасибо, Ольга Александровна!
– Вот что значит хорошо воспитанный ребенок, – умиляется Леля. Она снова мне рада, снова в хорошем настроении.
По пути домой я через каждые два шага подношу к носу запястье. Пахнет зефиром, смолой, букетом пионов, которые начинают вянуть, и немножко – земляничным вареньем…
В школе нам с первого класса рассказывают про Ленина. Я уже достаточно взрослая, чтобы догадываться по интонации родителей, что от моего сочинения про детство дедушки Ильича они не в восторге, но не понимаю причин. Мы с девочками спорим шепотом, кто мог бы отдать за вождя свою жизнь.
Иногда я представляю, как совершаю какой-нибудь героический подвиг. Спасаю тонущего из пруда! А им оказывается сестра Ленина, Маняша, самый дорогой ему человек. В моем воображении Ленин – ровесник дедушки, а Маняша немногим младше меня. Потрясенный Ильич подходит ко мне, кладет руки мне на плечи и целует в лоб. Весь наш класс, все тридцать человек, замирают от восторга и зависти. А физрук в стороне утирает слезы: ему стыдно, что он обзывал меня лапшой на канате.
Раньше я думала, что не может быть ничего лучше, чем поцелуй Ленина.
Но в очередной раз принюхиваясь к запястью, я как честный человек пытаюсь ответить на вопрос: что бы я выбрала – духи или Ленина? Ленина или духи?
– Дедушка, я плохая пионерка, – грустно говорю я, войдя в комнату.
Дед поднимает очки.
– Что? Плохая пионерка? Ха-ха-ха! А чем от тебя пахнет, пионерка? Недобитой буржуазией! Так-так-так!
– Оставь свои шуточки! – кричит бабушка. – Аня, обедать!
Так что во всем виноваты духи. И Марк Бернес. И домашняя туфля с розовым помпоном.
Если бы не они, все бы обошлось. Так я говорю себе, и золотая крышка захлопывается со щелчком, скрывая и пруд, и пластинку, и прелестную женщину на подоконнике. В воздухе остается висеть аромат увядших пионов.
Глава 4
Сыщики
Остов каменной печи торчал посреди черно-зернистых бревен. Кроме печи, на удивление хорошо сохранилось крыльцо. Бабкин внутренне настроился увидеть пожарище, но ступеньки, ведущие в никуда, поразили его сильнее, чем он ожидал.
– Вещи уже разобрали, – сказал Макар, кивнув на кучу в стороне, прикрытую брезентом.
Бабкин дотронулся до скукожившихся листьев на кусте жимолости и отдернул руку. Илюшин бросил на него короткий взгляд.
– Ты узнал, как было дело?
Сергей кивнул.
– Я поговорил с дознавателем, он даже показал техническое заключение и протокол осмотра. Судебно-медицинская экспертиза пока не готова. По его словам, картина типичная для таких происшествий. В доме вырубилось электричество. Бережкова, видимо, решила, что света нет во всем поселке. Она пыталась разогреть что-то в кастрюле, поставила ее на огонь – газовому баллону ток не нужен – и забыла рядом керосиновую лампу.
– Керосиновую лампу? – переспросил Макар.
– У стариков часто хранятся свечи и керосинки именно на такой случай. Она вернулась в гостиную, а суп остался на плите. Он выкипел, залил горелку, и газ продолжал заполнять комнату. А потом все взорвалось. Взрыв повредил только кухню, но огонь уже было не остановить. Соседи говорят, сгорело за считанные минуты. Когда они прибежали, им не удалось даже близко подойти – такое было пламя. Да, собственно, видно…
Он кивнул на широкий пожухлый круг травы.
– Дачникам повезло, что огонь не перекинулся на соседние постройки, – сказал Макар.
– Вечером прошел сильный дождь. Дом Бережковой он не спас, но помог замедлить распространение пожара.
– А где нашли тело?
– На диване в гостиной.
Илюшин задумчиво покивал. Выглядел он как человек, который не слышит, что ему говорят.
– Можешь начертить план? – вдруг спросил он.
– План чего? Дома?
– Нет, гостиной. Ты ведь был у нее, помнишь, как была обставлена комната.
Сергей вытащил из кармана блокнот и огрызок карандаша, отыскал чистую страничку.
– Большое окно, рамы деревянные, не пластик… Возле окна широкая тахта и кресло под торшером, а рядом отдельная лампа на длинной высокой ножке – я тогда еще подумал, зачем ей столько источников света.
– Для занятий рукоделием, – не задумываясь, сказал Макар.
– Откуда ты знаешь?
– Не отвлекайся. Значит, тахта?
– Да. А вот здесь, – Бабкин провел длинную линию напротив окна, – огромный книжный шкаф, до потолка, во всю длину комнаты. Он был забит книгами и журналами. Страшно представить, как все это запылало. На стенах картины… их описывать?
– Нет, это пропусти. Что еще?
– Телевизор. В трех метрах от него – диван, узкий и неудобный.
– Откуда ты знаешь?
– Я на нем сидел.
– Для тебя все узкое и неудобное.
– Нет, серьезно. Я тогда еще подумал, что Бережкова купила его за красоту обивки: переплетающиеся цветы, как на старинных гобеленах. Маша такое любит.
Илюшин внимательно следил за движениями карандаша.
– Хорошо. Что еще?
– В центре комнаты круглый стол на гнутых ножках, вокруг него четыре стула. Из мебели, кажется, все. Я хорошо запомнил старый вытертый ковер на полу, огромный, как аэродром. В детстве я на таком играл у бабушки с дедушкой, обожал его. На подоконнике несколько пузатых ваз из разноцветного стекла, в них играло солнце…
Он осекся и замолчал.
Пожарище лежало перед ними: страшное, черное, мертвое.
– Где нашли тело? – не глядя на него, спросил Илюшин.
– Что? На диване. Перед телевизором.
Макар отошел к соседнему дому, смахнул со скамьи сухие листья и сел. Бабкин, потоптавшись, вытащил пачку сигарет и опустился рядом с ним.
– Значит, проводка перегорела, – сказал Илюшин. – Телевизор не работал. Бережкова вернулась в комнату и легла отдохнуть…
– Не легла. Я же сказал, диван очень узкий. Фактически это диван-кресло, обычно его ставят для гостей, чтобы можно было быстро разложить и превратить в такую же неудобную кровать.
Он не стал вертеть в пальцах сигарету, как делал обычно, а сразу закурил.
– Странная история, – пробормотал Илюшин. – Женщина, которая не смотрит телевизор, садится перед ним на диван, хотя у нее есть любимая тахта, где она рукодельничает и читает. Не говоря уже о том, что электричество вырубилось. Может быть, ей стало плохо?
«Надеюсь, стало, – подумал Бабкин, – надеюсь, она умерла не от удушья, а во сне, от сердечного приступа, и не видела, как огонь пожирает ее старый дом. Пусть в экспертном заключении будет сказано, что в легких не обнаружено копоти, а слизистые не обожжены».
– Посмотреть бы экспертное заключение, – в унисон его мыслям озабоченно сказал Макар. – Ладно, пойдем побеседуем с жителями.
Два часа спустя Сергей Бабкин многое бы отдал, чтобы покинуть Арефьево и обо всем забыть.
Бережкову здесь любили. Немолодой узбек, который, как им сказали, иногда помогал Анне Сергеевне по хозяйству, после первого же вопроса Илюшина опустился на корточки, уткнул лицо в руки и сидел, раскачиваясь, пока сыщики стояли рядом, чувствуя себя глупо как никогда. Из конуры притащилась большая лохматая собака, положила морду ему на плечо.
– Извините нас, – сказала заплаканная хозяйка дома. – Мы действительно ничего не знаем.
Еще хуже вышло с бывшим преподавателем физики, Прудниковым.
Если помощник-узбек мог выразить свои чувства, Прудников сдерживался изо всех сил. «Лучше бы он плакал», – подумал Бабкин, отводя взгляд от лица старика.
– Не знаю, может ли быть от меня какая-то польза, – сдавленным голосом сказал тот. – Я прибежал, когда все уже было… когда было поздно.
– Ян Валерьевич, она рассказывала, зачем ей нужны были частные сыщики? – спросил Илюшин.
– Нет. Мне показалось, ее что-то сильно гнетет, но я счел, что любопытство будет неуместно. Лишь сказал, что она всегда может на меня рассчитывать. Но Анне Сергеевне это и так было известно.
– Бережкова страдала приступами забывчивости? Рассеянностью?
– Она – один из самых здравомыслящих, умных и ясно рассуждающих людей, каких я встречал. И она всегда была аккуратна с газовой плитой. Знаете, – вдруг сказал он и посмотрел почему-то прямо на Сергея, – это совершенно невозможно: когда я остаюсь один, везде ее лицо. Гляжу в окно и вижу, как Анна Сергеевна идет к калитке. У нее синее платье, вы не знаете, наверное, чудесное синее платье, а на нем веточка из янтаря, довольно старомодная брошь, но ей очень идет, впрочем, я не видел вещи, которая бы ей не шла… Сегодня я дважды выходил наружу, чтобы встретить ее. Мне приходилось и раньше терять близких, но…
– Сочувствую вашей утрате, – с трудом проговорил Бабкин.
Ян Валерьевич снял очки, вытер слезы и вновь превратился в старого джентльмена, сдержанного и учтивого.
– Бестактно с моей стороны обременять вас своими переживаниями. Чем еще я могу помочь?
– …Какой красивый старик, – сказал Илюшин, когда они вышли из дома. – Он, кажется, ее…
– Макар, замолчи.
Илюшин заткнулся, и пока они шли к машине, не проронил ни слова.
Бабкин отъехал подальше от поселка, встал возле реки. Рябая вода поблескивала за листьями аира.
– Думаю, Мансуров меня срисовал, – без выражения сказал он. – Я не придал этому значения, убедил себя, что все в порядке. Расслабился.
Илюшин пожал плечами.
– Если человек узнал, что за ним следят, вряд ли он кинется убивать свидетеля и поджигать дом. Ты так не думаешь?
– Зависит от его характера. Что собой представляет Мансуров? У меня нет ответа. Я схалтурил.
– Мы схалтурили, – сказал Макар. – Есть ли связь между нашим расследованием и гибелью старухи, неизвестно. Предлагаю вернуться к исходной версии: предположим, Бережкова была права и Мансуров действительно хотел убить жену. Отсюда и будем плясать.
Он говорил как о деле окончательно решенном.
– Но ведь ты собирался взять новых клиентов, – неуверенно начал Бабкин.
Илюшин изумленно взглянул на него.
– Понял, – согласился тот. – С чего начинаем?
– С билетов в Щедровск.
Глава 5
Анна Сергеевна Бережкова
Утром Мансуровы завтракали вместе. Я не видела их, но слышала голоса. Мне пришлось совершить чрезвычайно опасную вылазку!
Коттедж построен так, что половину нижнего этажа занимает огромная и, по правде сказать, бессмысленная гостиная, неуютная, как казарма. Вокруг нее хаотично понатыканы комнаты. В свое время мы с Таней (тогда еще Стефанией) гадали, не издевался ли архитектор над богатым заказчиком. Трудно поверить в трезвый ум человека, который спроектировал ванную комнату с тремя входами.
Здесь есть бильярдная без бильярдного стола, а также библиотека, в которую не завезли книг. Если приглядеться, станет ясно, что каждая комната – не то, чем она притворяется.
На втором этаже – длинная галерея по периметру зала, куда выходят пять дверей. От галереи отходит аппендикс коридора; в его конце и находится мое убежище.
А туалетная комната – на другой стороне.
Предусмотрительный человек, разумеется, сразу бы увидел, в какую ловушку я себя загнала. Можно обойтись без еды, без кровати, можно заменить питьевую воду дождевой; невозможно лишь одно – провести хотя бы сутки без туалета.
Я пыталась дождаться отъезда Мансурова. Но в девять он все еще расхаживал с чашкой кофе и отчитывал ребенка за какую-то провинность. Молясь о том, чтобы он не вздумал выйти в гостиную, я прокралась через галерею и оказалась там, куда стремилась.
Невозможность спустить воду оказалась бы самым тяжким испытанием этого утра, если б на пути обратно я не разобрала, что именно рассердило Мансурова.
– Еще раз спрячешь хлеб – получишь по шее!
– Папа, это пряник…
– За пряник отдельно получишь!
– Он для фей!
– Да хоть для Колобка – мне плевать!
– Антон, ну зачем ты так…
– Крысы к тебе придут! – рявкнул Мансуров. – Крысы, а не феи! И откусят тебе уши!
Раздался быстрый топот маленьких ножек.
– Не нужно так грубо разговаривать с ней, – сухо сказала Наташа. – Она еще совсем маленькая.
Они с мужем стояли прямо подо мной. Я прижалась к стене и замерла.
– А ты ребенку голову не забивай херней!
– Она сама о них прочла.
– Она вообще читать сама не должна! – повысил голос Мансуров. – У нее для этого есть мать. У меня такое чувство, что ты просто скинула с себя одну обязанность и вздохнула с облегчением.
– Я – что сделала? – с изумлением переспросила Наташа. – Скинула обязанность?
И вдруг засмеялась.
«Ох, бедная девочка!»
Но снизу вместо ругани донесся смешок.
– Ладно, херню спорол, – весело сказал Мансуров. – Наташ, проследи, чтобы она не делала нычки. Я с ней и сам вечером поговорю, но надо выступить единым фронтом. Договорились?
Глядя вслед отъезжающей машине, я гадала, отчего Мансуров этим утром так добр с женой. Взгляд мой упал на пожарище – и я поняла.
Он просто-напросто был очень доволен. У него все получилось.
Ветер донес через приоткрытое окно тихий плач.
– Лиза, ты где? – позвала Наташа.
Девочка затихла. Она явно была не из тех, кто плачет кому-то. Я слышала, как она всхлипывает, спрятавшись где-то в кустах.
В тот же день я сделала удивительное открытие. В доме существовала комната, куда Наташа никогда не заходила.
– Мама, принеси планшет, – попросила Лиза.
После обеда вновь пошел дождь, и они устроились вдвоем за столом в гостиной. Я могла беспрепятственно расхаживать по галерее: снизу увидеть меня невозможно.
Конечно, я делала поправку на то, что девочке вздумается подбежать к дивану возле окна. Тогда, обернувшись, она обнаружила бы на втором этаже незнакомую старуху. Но что-то подсказывало мне, что пока они сидят с книжкой, она останется возле матери.
– Он в папином кабинете, – рассеянно ответила Наташа.
– Пойдем в папин кабинет?
– Нет, солнышко мое, нам туда нельзя.
– Почему?
– Потому что там живет Очень Страшная Крыса!
Лиза притихла.
– А почему мы ее не прогоним? – после долгой паузы спросила она.
Мне тоже было интересно услышать объяснение. Я не сомневалась, что Страшная Крыса – вымысел матери, которой не хочется идти за планшетом.
– Просто наш папа любит крыс, – спокойно ответила Наташа.
– А я их ненавижу! – с силой сказала девочка. – У них хвосты как дохлые черви!
– Я тоже боюсь. Поэтому мы и не заходим в ту комнату, где она живет.
– А когда папа приедет?
– Вечером. Дождешься вечера?
– Ага.
Они чему-то рассмеялись, тихо, как две заговорщицы.
Удивительная малютка. Другая на ее месте закатила бы скандал, плакала, шантажировала мать, вызвалась бы сама рыться в папином кабинете! Поверьте, я насмотрелась на маленьких детей за свою жизнь. Нет существа настырнее, чем ребенок, лишенный… как это называется… гаджета. Ну и словцо! Противное, точно лязганье капкана, в который попался мелкий зверек. Я не сторонник идеи растить детей без доступа ко всем этим электронным устройствам. Но меня пугает ярость малышей, не получивших желаемого.