Голову хряка Ардов обнаружил в каретном сарае, куда его проводил рослый конюх Егор. Он подтвердил, что лично снял оную с крюка по приказу хозяина, прислуга отмыла стену от подсохшей за ночь крови, а плотник перевесил на нее гобелен из гостиной.
– Тяжелая? – Ардов пнул голову носком ботинка, обратив внимание на отпечатки обуви, которые во множестве сохранились на песке: на правом каблуке набойка сидела косовато и была со срезанным ушком. Эти следы оставили Егоровы сапоги, что, впрочем, было логичным.
– Полпуда точно.
Да уж, мальчишки… Как же! Мальчишка такую и не поднимет, не то что на стену водрузить.
– Как думаете, кто принес?
Егор охотно поделился подозрениями. Оказывается, еще третьего дня хозяин попер с кухни повара – тащил не глядя. Да и закладывал частенько.
– Уж Касьян Демьяныч его сколько раз предупреждал. Да чего уж тут, дрянь человечишка оказался.
– Думаете, он и отомстил?
– А чего? Такого места лишиться. Говорю же, мужичонка злопамятный. А в пьяном угаре чего не отчебучишь.
В дверях появился щербатый кучер в жокейских сапогах, белых бриджах и короткой курточке со стоячим воротником. В руках у него был хлыст из китового уса в кожаной оплетке.
– Егор, ноги не замотаны! – просипел он, не очень-то обращая внимания на незнакомца. – Велено подавать!
– Виноват, служба, – погрустнел Егор и поспешил во двор бинтовать лошадям ноги.
Еще по пути в сарай Илья Алексеевич приметил пару стриженых лошадей без хвостов в английской упряжи с лакированной каретой на желтых колесах. Английский экипаж считался особым шиком, и позволить себе такую роскошь мог далеко не каждый состоятельный житель столицы.
Выбравшись во двор, Ардов обнаружил у распахнутых ворот того самого бородача, который околачивался утром у бильярдного клуба. Вид у него был такой же нелепый: он изображал интерес к резным завитушкам на воротах, хотя осматривать там было решительно нечего. Уже не теряя времени на лишние разговоры, Илья Алексеевич молча устремился к подозрительному типу. Тот изо всех сил бросился по набережной наутек, лихо огибая выступающие тамбуры особняков через проезжую часть, где рисковал угодить под колеса экипажей. Ардов держался следом, но потерял несколько аршин, обходя бестолковую чухонку-молочницу, которая будто нарочно бросалась под ноги, не давая дороги.
Не добежав саженей десяти до поворота на Инженерную, беглец юркнул в подворотню и принялся петлять по темным узким проходам между стенами, сталкивая за спину попадавшиеся по пути ящики и доски. Ардов, перепрыгивая, отставал. Свернув за угол, он увидал, как в конце тупичка бородач, взобравшись на бочку, уже перекинул ногу через забор. Илья Алексеевич поднажал и едва не ухватился за штанину, но наглец с силой оттолкнул бочку, и та, отлетев с грохотом, чудом не сшибла сыщика с ног. Пока он катил ее обратно к стене, устанавливал и взбирался, драгоценные минуты были упущены. Выскочив на Михайловскую площадь, сыскной чин едва не угодил под «эгоистку»[9] на высоких колесах, получил грубый окрик, сдал назад и огляделся, переводя дух. Странного господина с нечёсаной бородой в потертом кафтане среди прогуливающейся почтенной публики обнаружить не удалось. Дамы у кафе «Польское» с удивлением поглядывали на запыхавшегося господина в приличном костюме, приложившего карманные часы к уху. Они указывали на него веерами и о чем-то хихикали. Рядом у стеклянной двери парикмахерской стоял молодой цирюльник в бабочке и монотонно зазывал клиентов:
– Бреем, стрижем бобриком-ежом, кудри завиваем, гофре направляем, парик промоем, кровь откроем, мушки клеим, стрижем да бреем. Банки, пиявки, набор грудной травки!
Илья Алексеевич убрал от уха часы, автоматически взглянув на стрелки, подозвал извозчика и отправился в участок.
Глава 5. СК
На столе старшего помощника участкового пристава лежало несколько цветочных букетов. Сам он с укоризной посматривал на полноватую торговку, растиравшую слезы на немытом лице, и писал в протоколе.
– Махалкина, цветы твои? – строго спросил Оскар Вильгельмович и кивнул на маргаритки.
– Батюшке на могилку собрала, – всхлипнула торговка.
– Пять букетов? – возмутился полицейский чиновник. – Свидетельство есть?
Махалкина изобразила высшую степень недоумения:
– Какое еще?
Фон Штайндлер порылся в ящиках стола, достал потертую папку и извлек недавнее распоряжение градоначальника. Нацепив пенсне, он зачитал с наставительной интонацией:
– «Торговля цветами допускается не иначе как по особым свидетельствам, выдаваемым в полицейском управлении…»
Женщина продолжала хлопать глазами.
– Махалкина, где твое свидетельство на торговлю? – громко спросил чиновник, словно обращался к глухой.
Не придумав ничего нового, торговка опять скривила лицо в гримасе скорби.
– Так я не для торговли, ваше благородие! Папеньке! На могилку.
Она подняла глаза вверх и перекрестилась.
– Махалкина, отец твой жив-здоров, каждый вечер у казенки[10] «Коробейников»[11] горланит! – подключился к допросу Свинцов, который уже давно сгрузил найденный труп в прозекторскую и теперь дул чай у подоконника в компании филера Шептульского.
Торговка бросила на околоточного злой взгляд.
– Как же тебе не стыдно? – укоризненно протянул Оскар Вильгельмович.
Филер Шептульский хотел было тоже высказаться насчет незаконной торговли, но к нему подскочил Ардов, только что вошедший в участок.
– Кузьма Гурьевич, у меня к вам дело, – жарко зашептал сыскной чин.
– Слушаю-с.
Шептульский весь подобрался и сделался серьезным. Несмотря на некоторые странности, молодой сыщик пользовался в участке уважением, и поручения от него филер старался исполнять со всем тщанием и в первую очередь. Это давало ему возможность слыть в среде коллег из других отделений непосредственным участником расследования самых невероятных преступлений, которые с блеском распутывал Ардов. Конечно, большую часть обстоятельств Шептульский беззастенчиво сочинял, не забывая выставить себя едва ли не наставником начинающего следователя, но даже в такой интерпретации способности Ильи Алексеевича производили на слушателей сильное впечатление. Бывали даже случаи, когда филеры специально приходили на Фонтанку, 63, под видом ремесленников или мелких чиновников, чтобы Шептульский показал им нарождающуюся легенду сыска. За эту услугу Кузьма Гурьевич обычно брал шесть копеек, которые тем же вечером спускал по дороге домой, награждая себя мерзавчиком[12] в казенке: четыре копейки брали за водку и две – за посуду.
– В бильярдном клубе «Пять шаровъ» по утрам дает уроки игры молодая особа. Зовут Варвара Найденова.
– Понял, – с готовностью ответил филер.
Не дождавшись каких-либо уточнений сверх сказанного, он приблизился к Ардову вплотную и продолжил доверительным тоном:
– Илья Алексеевич, выручайте… Дорогая супруга нуждается в лекарстве, а до жалованья еще три дня… Не могли бы вы…
Ардов полез в карман. Увидев в раскрытом бумажнике сложенные рядком ассигнации, филер облизал губы.
– Сколько стоит лекарство? – спросил Илья Алексеевич.
– Это, видите ли, иноземное снадобье… – забормотал Кузьма Гурьевич. – Из Цюриха… От астмы…
Ардов невозмутимо ожидал.
– Девяносто семь копеек, – наконец выдохнул Шептульский. – Ни больше ни меньше. Да-с.
Едва взглянув на кредитный билет рублевого достоинства, извлеченный Ардовым из бумажника, филер как-то по-особенному всхлипнул и поднял воспаленные глаза, в которых читались одновременно восторг и неуверенность.
– Брантовский рубль? – застенчиво улыбнулся он.
Илья Алексеевич повертел купюру в руках, не очень понимая, что вызвало такую преувеличенную реакцию.
– Так вот запросто и отдадите?
Не веря своему счастью, Шептульский аккуратно взял двумя пальцами банкноту. Ардов отпустил. В то же мгновение особым движением филер скрыл ассигнацию меж пальцев – она растворилась буквально на глазах.
– Насчет вашей особы не извольте беспокоиться – афроншируем[13] в лучшем виде.
C этими словами Кузьма Гурьевич подхватил с подоконника котелок, поклонился и устремился к выходу.
Илья Алексеевич отправился к прозекторскую.
Жарков с силой метал принесенный из клуба бильярдный шар в мясную тушу, закрепленную на цепочке от керосиновой лампы над секционным столом. На соседнем столе располагался уже обнаженный труп из Демидова переулка. Шар ударялся в мясо с глухим звуком и падал в таз на столе, куда была предусмотрительно уложена снятая с мертвеца одежда. Благодаря такому ухищрению опыт не производил лишнего шума и не вызывал беспокойства других обитателей участка. Всякий раз после броска Жарков подходил к туше и замерял штангенциркулем параметры вмятины.
– Могу утверждать с высокой степенью вероятности, что бедняге влепили в глаз точно таким же шаром… – не без гордости произнес он, занося полученные данные в особый бланк. – Может, даже этим… – Он кивнул на шар, оставшийся в тазу. – По крайней мере, шар точно был бильярдным…
Подумав, он поправился:
– Ну, если и не бильярдным, то такого же диаметра… Или близкого…
Покончив со следственным экспериментом, Жарков подошел к шкафчику и наполнил эрленмейер[14] бурой жидкостью из пузатой колбы.
– Удар был такой силы, что дух вышибли напрочь с одного раза.
Петр Павлович осушил эрленмейер и уставился немигающим взглядом на большой палец ноги покойника.
– По крайней мере, других серьезных повреждений на трупе нет, – уточнил он, придя в себя.
– Шаром могли убить и на улице, верно? – предположил Ардов.
– Могли, – согласился Жарков. – Хотя способ странный… Тем более что в клубе этот господин вчера определенно был. Котелок – с его головы.
Жарков кивнул на головной убор, который Илья Алексеевич захватил в гардеробной «Пяти шаровъ».
– Волосы оттуда весьма схожи со взятыми с головы покойника.
Криминалист на мгновение приложил глаз к окуляру микроскопа, желая, видимо, убедиться, что настройка не сбилась, и тут же уступил место Илье Алексеевичу.
– Обратите внимание на рисунок, образованный линиями краев чешуек кутикулы.
Ардов с готовностью уставился в микроскоп – скорее из любезности, чем по интересу. Линии чешуек на двух объектах и правда были схожи.
– Но есть странность, – в некотором возбуждении продолжил Петр Павлович.
Он обошел стол и поднял руку покойника.
– Пальцы рук убитого не содержат остатков мела!
– Получается, если он и был вчера вечером в «Пяти шарахъ», то сыграть явно не успел, – сделал вывод Илья Алексеевич.
– Совершенно верно!
Довольный результатами изысканий, Жарков отправился к шкафчику и повторил эрленмейер.
– Скорее всего, игре помешал конфликт, – продолжил он рассуждения. – В правом кулаке покойного я обнаружил пуговицу.
Жарков потряс в воздухе колбой, о стенки которой бился какой-то пятнистый камушек.
– Весьма необычная – из черепахового агата.
Илья Алексеевич поднял колбу перед глазами и осмотрел пуговичку с застрявшими в ушке обрывками ниток. Кажется, точно такие же пуговицы он сегодня уже видел… Ардов сделал несколько резких вдохов и в то же мгновение оказался в кабинете главы правления общества «Златоустовская железная дорога» в момент, когда тот как раз велел лакею заменить жилет. Ардов мысленно заставил Костоглота замереть. Этот способ сыщик частенько применял, когда бывала нужда рассмотреть детали, упущенные при первоначальном осмотре места преступления. Когда-то, в первый же день службы Ильи Алексеевича в третьем участке Спасской части, именно Жарков обнаружил уникальные свойства памяти молодого человека и натренировал его использовать этот трюк, назвав «методом римской комнаты». Сейчас Ардов наклонился к животу застывшего Касьяна Демьяновича и не торопясь изучил пуговички на его жилете. Так и есть! Точно такие же отполированные полусферы зеленовато-коричневого цвета, с желтыми вкраплениями. И одной – вот здесь – как раз не хватает!
– Думаю, прежде чем получить шаром в глаз, несчастный успел схватить убийцу за одежду, – продолжал Жарков, не заметив мысленного отсутствия коллеги.
– По всей видимости, за жилет? – сделал предположение Ардов, вернувшись из воспоминания.
Жарков кивнул.
– А это что? – воскликнул Илья Алексеевич, заметив на правом предплечье покойника буквы, оставленные, по всей видимости, раскаленным железом довольно продолжительное время назад.
– Это еще один сюрприз! – блеснул глазом криминалист.
– СК… – прочел Ардов.
– Что означает «ссыльнокаторжный», – расшифровал зловещую монограмму Жарков. – До указа 63-го года[15] так клеймили каждого каторжанина.
Криминалист выпустил струю гадкого дыма, от которого Ардову сделалось нехорошо.
– Видать, наш был приучен к преступному промыслу с младых ногтей, если уже лет в семнадцать на каторге оказался.
Поблагодарив коллегу за ценные сведения, Илья Алексеевич поспешил к двери, на ходу отправив в рот пару горошин из стеклянной колбочки на манжете. У выхода он повернулся. Какая-то мысль не давала ему покоя.
– Петр Палыч, а вы не откроете мне, почему Шептульский так обрадовался рублю, который назвал брантовским?
– Обычное дело, – охотно отозвался криминалист. – На этих билетах стоит подпись кассира Бранта – он недавно свел счеты с жизнью в припадке умопомешательства. После этого некий Коля-Палец сорвал большой куш, поставив ровно на такой рубль. Картежники, как известно, народ суеверный, тут же бросились искать билеты с подписью Бранта в меняльных лавках – почему-то все, что связано с самоубийцами, у этой породы пользуется особым почетом. Менялы взвинтили стоимость брантовского билета до фантастической цены. Так что будьте покойны, Кузьма Гурьевич ваш рубль меньше чем за 25 целковых не уступит.
– Разве такие билеты редкость? – удивился Ардов.
– Нет, конечно! Но менялы пустили слух, будто билеты с подписью Бранта больше не выпускают и их ни за какие деньги не получишь в Государственном банке.
Впечатленный рассказом, Илья Алексеевич отправился на обед к Баратовым.
Глава 6. Концессионный договор
Блюда подавали два вышколенных лакея в ливрейных фраках с вытканными на галуне гербами, на ногах – красные чулки и лаковые туфли-лодочки. В углу на столике стоял большой лакированный с росписью ларец-аристон, изогнутую ручку которого медленно вращал старик с пышными седыми бакенбардами в расшитой золотым позументом ливрее. По залу разливалась приятная музыка.
– Харитон, поставь ту, что пришла вчера! – велела лакею княгиня Баратова.
Тот послушно снял со шпиля испещренный мелкими дырочками латунный диск, спрятал его в бумажный конверт и опустил на нижнюю полочку столика, где имелась целая стопка таких конвертов. Оттуда же он извлек новый «блинчик».
– Вчера из Вены прислали увертюру из «Орфея и Эвридики» Глюка, – похвасталась Анастасия Аркадьевна. – Вам понравится.
Илья Алексеевич кивнул. Он был благодарен княгине за то, что у себя дома она всегда заботилась о благозвучном сопровождении приема пищи. Ардов сохранял весьма высокую чувствительность к неприятным звукам, которые запросто могли превратить изысканное клафути[16] в прокисший гороховый кисель. Оттого посещение рестораций для Ильи Алексеевича обычно становилось нелегким испытанием.
– Между прочим, я была на премьере этой оперы в Париже в редакции Берлиоза, – ударилась в воспоминания княгиня. – Он сам дирижировал. Вы не поверите, это было почти 40 лет назад… Знаете, кто исполнял партию Орфея? Полина Виардо! Боже, какое у нее было контральто…