Был полдень. По-осеннему белесое чистое небо, холодное солнце, студеный ветерок. Рядом продавали горячие пирожки. Женька вспомнил, что не ел уже сутки. За лотком стоял краснощекий улыбающийся парень лет двадцати в голубом халате продавца. Он услужливо склонил голову, открыл дымящийся бачок и спросил:
— Вам сколько, молодой человек?
Женька совершенно некстати вспомнил почему-то Славку Коробейника, вот такого же крупного, только не рыхлого, не в таком идиотском халате. Славку зарыли где-то там, под Бамутом.
— Сколько пирожков вам, молодой человек?
— Да пошел ты на хрен! — ответил Женька и еле поборол желание двинуть продавца в ухо. — Хорошо устроился, да? По здоровью в армию не попал? Там пацаны гибнут…
Парень капризно сжал толстые губы:
— А что, вы были бы счастливы, если бы и я с ними там погиб, да?
— Лучше заткнись! — Женька почувствовал, что может не сдержаться, резко повернулся, пошел по тротуару, но про себя решил: «Если только вякнет…»
Но продавец проявил благоразумие и промолчал.
А Женька шел скорым шагом, пока не наткнулся на магазин «Охотник». Он располагался в подвальном помещении, был тесен, но богат на ассортимент товаров. «Тулки», «ижевки», одностволки, «вертикалки», «винты»… Правда, свободно ружья не продавались, но Женька решил, что это не проблема, если есть деньги. А деньги у него еще были. Проблема была в другом: как с такой длинноствольной дурой идти по Москве, караулить Рамазана у гостиницы? Обрез из той же «ижевки» смонастырить? А где и чем пилить металл? И как это, если у тебя одна рука? Надо было прихватить с войны…
Продавец до странности внимательно посмотрел на него. Женька поймал себя на том, что мыслит вслух.
— Тебе плохо? — спросил продавец. — Лицо у тебя горит. Температура, да?
— Наверное.
Женька пошел к выходу и машинально тронул ладонью лоб. Ничего не почувствовал, но усмехнулся про себя: естественно, только в горячке и можно додуматься до того, чтобы посреди Москвы охотиться с обрезом на человека, которого ни разу не видел. Это — не Танги или Аллерой, здесь враг с зеленой повязкой на голове ходить не будет. А Зырянова никто не пустит в «Россию», никто не санкционирует досмотр номеров. Так на кой же хрен обрез? Сидеть с ним у входа в гостинку и ждать типа, который появится в сопровождении старых знакомых — Шунта и Бориса? Но в «России», наверное, несколько входов и выходов, а с Рамазаном могут приехать и два, и три человека. В кого стрелять? «Мухи» мало, а то — «ижевка».
Он повернул на бульвар, сел на свободную скамейку. Рядом работали метлами женщины: сдирали с асфальта листву. Она лежала здесь толстым слоем, снизу уже темная, подгнившая.
— Пересели бы, — попросила одна из уборщиц, опасливо косясь на правый рукав куртки.
Женщина была в оранжевой фуфайке и такого же цвета брюках. К некрасивому лицу такой костюм почти шел.
— Чего вы боитесь? — спросил Зырянов. — Вы ведь боитесь меня, да?
— А чего бояться? — Женщина оперлась на метлу. — Руку твою жалко. Молодой такой и вроде не бандит с виду.
Женьке стало весело:
— А вы бандитов часто видели? У них рога растут?
— У них морды довольные. — Она подошла чуть ближе. — Тебе бутерброд дать? Ты с Чечни, наверное?
— Оттуда.
— Теперь чечены, говорят, в Москву отрядами прибывают, будут тут чего-то взрывать, поджигать. Это правда?
Женька поежился, его знобило. Он вспомнил фотографию Тамары Алексеевны Макаровой и не знал, что ответить женщине. Сказать, что чечены уже здесь, и пусть она идет с метлой в аэропорт и там встречает их? Он болезненно улыбнулся. Что-то с головой. Не то чтоб она болела, но сразу сброд мыслей шастает по мозгам, не фильтруется. Понятно, отчего это. Конечно, ему надо было отлежаться после драки у Шунта, но нету же времени! Командир стал слабаком, никак не очухается от ран, а убийца его жены завтра прилетает в Москву, возможно, не надолго, и нельзя отпустить его отсюда просто так…
Женщина смотрела на него, все еще ждала ответа, но Зырянов молча встал со скамейки и пошел по мягкому листовому настилу.
— Эй, возьми бутерброд, а?
— Спасибо, не заработал, — ответил Зырянов.
* * *
Лаврентьева он нашел у стойки, где должна была начаться регистрация рейса на Новокузнецк. Игорь Викторович стоял рядом с невысокой полненькой брюнеткой. Увидев Женьку, он тотчас оставил свою спутницу и поспешил навстречу ему:
— Ты вовремя. Я уже, если честно, устал от ее щебетания. Прощаться с любовницами — это, знаешь ли, препротивная процедура.
— Она красивая.
Предприниматель довольно хохотнул:
— У меня жена не хуже. Ладно, пойдем выпьем, угощаю. Я ведь обязан тебе, если бы ты знал, как обязан! Алла, — повернулся он к спутнице. — Мы сейчас.
— Я с вами, — она подхватила стоящую у ног спортивную сумку.
— Тебе пить нельзя, ты за рулем.
— Но кофе же можно. — Подошла, оглядела Зырянова, как осматривают скульптуры в музее. — Здравствуйте. Вот вам граммов пятьдесят коньяка просто необходимы, если у вас не врожденная бледность лица. Хотя, вполне возможно, вы при операции потеряли много крови.
— Прекрати, Алла, — недовольно сказал Лаврентьев.
— Не вижу причин, — брюнетка передернула плечиками. — Во-первых, мы все взрослые люди, во-вторых, я врач… Вы можете снять на минуту очки?
Женька не ощущал ни малейшей неловкости от бесцеремонных слов женщины.
— Не могу. У меня там кровоподтек.
— Это я и так вижу… Ну ладно, пойдем к бару, а то скоро посадку объявят.
Выпили по две рюмки хорошего коньяку, потом Лаврентьев сказал подружке:
— Мы оставим тебя, не обижайся, но есть мужские секреты.
— А у меня есть еще кофе…
Коммерсант с Зыряновым прошли длинным коридором, мимо служебных кабинетов. Остановились возле одной из дверей, Игорь Викторович без стука приоткрыл ее, переступил порог. В крохотной комнатке сидела за столом женщина, смотрела такой же крохотный телевизор.
— Валюша, будь добра, дай нам переговорить с товарищем, а? — сказал Лаврентьев.
— А что мне за это будет? — улыбнулась та.
— Милая, разве я тебя когда-нибудь обижал?
— А как же! Я вынуждена не смотреть свой фильм. Гони моральную компенсацию.
Лаврентьев протянул ей купюру, Валя тотчас упорхнула, а он сказал:
— Доят, стервы, на каждом шагу, хотя я ведь их и так не обижаю… Ладно, у нас действительно мало времени. Ты ствол просил.
Игорь Викторович вынул из кармана пистолет и положил его на стол. Женька удивленно взглянул на него:
— Вы оружие таскаете, как семечки. А если бы я не пришел, как бы досмотр прошли?
Коммерсант махнул рукой:
— Тоже мне — проблема! Есть мусорные ящики, есть туалет. На улице темно — в клумбу уронить можно.
— Или Алле отдать…
— Нет, — возразил Лаврентьев. — Я ее в свои дела не впутываю. И потом, игрушка не такая дорогая, чтоб рисковать. Я в них не соображаю, но мне сказали, что она одноразовая. Выстрел — и можно выбрасывать. Бывают такие?
Женька взял пистолет…
Такую никелированную игрушку он держал в руках лишь однажды. Она действительно одноразовая. Пистолет ходил у курсантов из рук в руки, а фээсбэшник, молодой подполковник, оружейный фанат, рассказывал, как он устроен и как действует…
— Сколько я за нее должен?
Коммерсант облизал сухие губы. Было видно, что он волнуется, но все же держит себя в руках.
— Ерунда, это презент. Ты для меня сделал больше. Ну что, пойдем, еще по пять капель пропустим.
Женька снял пистолет с предохранителя.
— Пойдем, пойдем, — заторопил его Лаврентьев. — Алла нас заждалась.
Женька зажал пистолет локтем правой руки, а левой взялся за затвор:
— Сгораю от любопытства. Просто посмотрю: неужели действительно такая хорошая машина способна выпустить лишь одну пулю?
— Постой! — Коммерсант боязливо, вытянутой рукой, тронул его за плечо. — Не делай этого. Я забыл тебе сказать: он взорвется.
Зырянов улыбнулся и вновь щелкнул предохранителем:
— Ты, наверное, не в курсе: я из разведки. Я знал, что он взорвется.
Лаврентьев тяжело опустился на стул:
— Я бы тебе об этом обязательно сказал…
— Ну да, ты же мне многим обязан.
— Нет, я в самом деле сказал бы.
— Врешь. Ты бы просто не давал мне такое оружие, если б не хотел, чтоб меня разорвало на куски. Но зачем-то же дал.
Коммерсант поднял на Женьку почти плачущие глаза:
— Да вычислили же меня! Элементарно вычислили! У Рамазана знаешь какая спецслужба? И своя есть, и государственная вроде на него работает. И Рамазан знает, кто мог на него накапать, по чьей информации ты мог взять его след. Нас таких здесь немного, он приедет и элементарно во всем разберется. И найдет меня не только в Новокузнецке, но и в Америке, если бы я туда уехал. Вот так.
— Вот так, — помолчав, повторил последнюю фразу Лаврентьева Женька. — Никто, значит, тебя еще не вычислил. Ты просто боишься, что это может произойти, потому решил сделать мне подарок.
— Как это — не вычислили? — встрепенулся Лаврентьев.
— А так. Если у Рамазана такие умные специалисты, они бы просто так тебя как предателя не отпустили, и мне бы никелированные игрушки не подсовывали. Проще и дешевле для них убрать человека, которого в Москве никто не знает. Ты просто побоялся, что когда-нибудь я могу попасться им, расколоться и выдать тебя. Раз я начал играть по-крупному, раз мне понадобилось оружие, значит, надо ждать беды. Ты рассудил правильно.
Лаврентьев тяжело вздохнул, спросил:
— И что ты теперь собираешься со мной сделать?
— А ничего. За последние дни не ты первый, кто меня предал. Я к этому уже привык.
— Я что, могу встать и идти в самолет?
— Да, если тебя пустят туда с оружием. Сейчас менты ждут диверсий от Чечни, за урнами следят, и я не знаю, куда ты можешь выбросить пистолет. И времени, чтоб подумать над этим вопросом, маловато. Посадка, наверное, заканчивается. Такие дела.
Коммерсант, глядя себе под ноги, глухо попросил:
— Возьми пистолет. Я, конечно… Возьми, прошу. Я не могу отложить вылет. Просто не могу. Безвыходная ситуация.
— Ну почему же, у тебя есть выход. Передерни затвор — и все.
Лаврентьев потер ладонями лицо.
— Ладно. — Женька положил пистолет в карман куртки. — Идем, а то действительно опоздаешь.
Коммерсант так заторопился, что переступил порог кабинета одновременно с Зыряновым, на миг привалившись к нему своим крупным телом.
— Спасибо.
— Когда-нибудь отплатишь за добро добром, да?
Лаврентьев ничего не ответил, почти побежал к уже опустевшей стойке, где оформлялся его рейс. Там стояла только Алла. Она что-то укоризненно выговорила ему, подставила щечку для поцелуя…
Женька развернулся и пошел к выходу вокзала. От остановки только-только отошел автобус. Он задумался: ждать следующий или взять такси? На такси, конечно, проще, но хватит ли денег, чтоб заплатить за протез? Вот же черт, он совсем забыл, зачем приехал в Москву. Ладно, впереди времени полно, надо разобраться с Рамазаном и потом уже заняться собой. Вопрос лишь в том, как разобраться. Ночь придется подумать. Правда, земля в глазах качается, то ли от голода, то ли оттого, что день такой бурный. Иногда ничего, а иногда просто каша в голове, трудно на чем-то сосредоточиться. С коммерсантом, кажется, без осечек отработал, теперь бы вот не вырубиться.
Автобус, такси… А куда, собственно, ехать? К Макарову? Нет, командир не должен знать, чем занят старлей, иначе даст отбой. В деревню, к бабушке Володи? Но где она, та деревня? Женька даже названия ее не запомнил. Остается одно: покрутиться ночь на любом железнодорожном вокзале. Там же можно попить какой-нибудь горячей бурды, съесть сосиску. Плохо, что нельзя отдохнуть…
Но раз нет лучших вариантов, то надо топать к автобусной остановке. На такси спешить некуда.
— Женя, вас подвезти?
Зырянов вздрогнул, оглянулся. Позади стояла Алла, крутила на пальчике ключи от машины.
— Нет, спасибо.
— Поехали, я же все равно в город. Вам куда?
Женька сел в салон «жигуленка» и почувствовал, что опять «плывет». Сиденье закачалось под ним, как лодка в неспокойном море.
— К любому железнодорожному вокзалу.
— Очень конкретно и понятно. — Она посмотрела на него, потом, не спрашивая, сняла очки. Женька ничего не сказал, ему было все равно. — Поверни-ка сюда голову. — Сильные руки взяли его за подбородок. — Ага. Ну ладно, покатили.
Женька вырубился. То ли заснул, то ли потерял сознание. Очнулся, когда машина затормозила и женщина тронула его за плечо:
— Выходим, тут ночлежка есть.
Зырянов, еще не до конца соображая, что делает, поплелся за ней к лифту жилого дома, поднялся на седьмой этаж. Лишь когда Алла вытащила из сумочки ключи, он прозрел:
— Так это ваша квартира?
— Да. Я приглашаю вас на ночь к себе.
— А не боитесь?
Она уже вошла в прихожую, зажгла там свет, сняла плащ, повесила его на вешалку и встала возле зеркала, поправляя прическу:
— А чего мне бояться? Половые притязания мне не грозят, вы сегодня не в той форме, да если бы и грозили — я секса не боюсь. Зато поможете опустошить холодильник: после Игоря там осталось столько продуктов, что мусоропровод забьется. Сейчас я накрываю на стол, а вы идите в ванную. На полочке — электробритвы. Три. Выбирайте любую. Поужинаем, а потом станете моим пациентом. У вас сотрясение мозга, Женя, я в этом кое-что смыслю…
Дальнейшее все происходило как в тумане. Он брился и никак не мог сообразить, почему в квартире одинокой женщины лежат три электробритвы, потом сидел за столом и ел, кажется, много, потом глотал таблетки, потом упал в кровать и терпеливо сносил укусы иглы. Уши словно ватой заложило, и сквозь эту вату он слышал, как Алла с кем-то разговаривает по телефону, кажется, с Игорем… Голос ее становился все глуше, наконец совсем замолчал, и только тут Зырянов испугался, что уснет. Дело ведь — дрянь! Лаврентьев и по телефону, и там, в аэропорту, в минуту прощания, мог сказать, что Зырянов опасен для них, что в его кармане лежит пистолет и хорошо бы заманить его к себе, а потом сдать!
Женька через силу разодрал глаза, сел на кровати. Ночь, оказывается, прошла. Окно уже было бледным от наступающего рассвета.
Он встал и пошел к вешалке, ощупал карман: пистолет лежал на месте. Но было что-то еще и кроме пистолета…
В прихожей вспыхнул свет, у выключателя в легком халатике стояла Алла.
— Как себя чувствуете, больной? Хотите смыться по-английски, не прощаясь?
Зырянов почувствовал себя неловко в плавках, босиком, с неприкрытой красной раной на руке. Он не знал, что ответить хозяйке.
— Так не пойдет. — Она покачала головой. — Сейчас — укол, потом легкий завтрак, а потом уже каждый будет действовать по личному расписанию. Договорились? Или у нас будут еще совместные планы?
Женька не понял, что она имеет в виду, пока Алла не подошла и не положила ему руки на плечи:
— Ты, вижу, оклемался. Фигура у тебя хорошая, крепкая. И глаза прояснились. Пойдем?
Позже, когда Алла уже делала ему укол, он спросил:
— Послушай, а почему у тебя три электробритвы?
— А потому, что у меня трое мужчин останавливаются. Когда приезжают в Москву, то не в гостиницы спешат, а сразу сюда. Все знают друг о друге, у них, видимо, график есть, и никогда вместе не заявляются. Без накладок дело идет, как говорится.
— А тебе это зачем?
— Затем, чтоб, работая в поликлинике и получая оклад, ездить на машине и иметь все, что надо, в квартире. Да и еще на работе считаться очень добропорядочной и нравственной. Тебя устраивает такой ответ?
— И как они…
Женька хотел спросить, расспрашивают ли они ее друг о друге, но Алла продолжила фразу по-своему:
— Как они в смысле секса? Да почти никак. Слышал бы ты, с каким упоением они рассказывают мне о сделках и контрактах, когда надо… — Она замолчала, поцеловала его в голую спину и заключила: — Все трое тебя одного не стоят, без лишней лести говорю.