Сыщик падает на пол. Клодель в упор стреляет в него.
— Умри, собака!
По лестнице уже бегут полицейские. Клодель поднимает Мак-Ван-Смита, отодвигается в угол и, держа сыщика перед собой, пускает заряд за зарядом, с молниеносной быстротой меняя обоймы револьвера.
— Не стрелять! — командует начальник полицейского отряда. — Может-быть, Мак-Ван-Смит еще жив.
Кто-то из полицейских уже пробрался сбоку и ловким ударом выбивает револьвер из руки Клоделя. В тот же момент на него наваливается десяток полицейских.
Полчаса позже, под усиленным конвоем, Клоделя отправляют в тюрьму.
За отрядом конвоиров — простая подвода. На ней завернутое в рогожу тело убитого сыщика — Мак-Ван-Смита.
Глава 16-ая
ТРИ ГОРОДА
1. Тайна в руках
Звездная, тихая ночь.
Харбин-пристань спит.
Внизу, у реки Сунгари, по кварталу раздается колотушка, а за ней гортанный, дребезжащий голос:
Но вот китаец-караульный остановился, прислушивается пристально всматриваясь вдоль улицы. Но тихо в ней. Точно вымерло.
Ходя быстро скидывает тулуп, переваливается через какой-то заборик и по садику — к дому, а там к форточке крайнего окна:
— Капитана… — тихо в форточку: — Снегуровска… — несколько громче, и стук по окну.
В комнате зашевелились, щелкнул предохранитель револьвера. Кто-то подошел к окну и в полумрак ночи китайцу:
— Шима ходя? Ну?
Вместо ответа, в руках китайца — белая бумажка поднялась к самой форточке.
Форточка открыта.
Из комнаты протягивается рука и берет записку. Ходя снаружи добавляет:
— Твоя ходи! Шибыко скоро ходи… сичас ходи…
Форточка тихо закрылась. Китаец обратно через забор.
И снова по пустынному кварталу раздается стук колотушки и тягучая песня китайца-караульщика.
За углом, у ресторана «Модерн», Снегуровский садится в мотор и через минуту мчится на вокзал. Вот пролетели виадук. Направо, вниз, и мотор застопорен.
— Ждите, я скоро обратно… — выскакивает из автомобиля Снегуровский и запасным выходом проскальзывает никем незамеченный на перрон вокзала, а оттуда через сеть путей, под вагоны — и в черный тупик пакгаузов — на товарную станцию.
Там в углу — контрольная будка. И там есть свой товарищ — железнодорожный смотритель.
Вошел. Бесшумно, при свете бледных нитей луны, проходящих через переплеты маленького окна, подошел к аппарату. Наклонился и что-то шепнул железнодорожнику. Тот включил аппарат.
— Алло, Клодель?
Из аппарата тихо, едва слышно, шепотом:
— Да. Со мной говорит Снегуровский?
— Совершенно верно. Вы вызвали меня передать мне тайну?
— Три — целых три…
— Я слушаю вас.
— Первая: тайна в Токио под дворцом Мутцухито — осталась неразгаданной. Планы и шифр найдете по явке 23, плюс 8, во Владивостоке на голубятне.
— Что за чорт! — Снегуровский ничего не понимает.
— Погодите ругаться… Там все узнаете…
— Дальше!
— Вторая: Штерн и его друзья ликвидированы белогвардейцами на станции Муравьев-Амурская… Руководил убийством эсаул Коренев. Он здесь, в Харбине. В Новом Городе…
— Не может быть!! — вне себя, взволнованный Снегуровский чуть не кричит в трубку аппарата.
— Вы тише, пожалуйста! А то здесь очень шипит трубка: макаки могут услышать… А это я знаю верно… Можете проверить: у него на руке часы Штерна.
— Дальше! — не выдержал Снегуровский.
— Третья: это баронесса Глинская…
— А ну ее к чорту!..
— Нет, все-таки узнайте на всякий случай: она задушена у себя в купе в Хабаровске в ночь выступления японцев. Ее подруга Гдовская застрелена.
— Какая еще Гдовская?
— Это та самая мадам Гдовская, которая после ухода бандитов, ограбивших поезд и взявших портфель с оперативными планами Реввоенсовета у спеца полковника, кричала: «Это… это я знаю… я узнала…».
— Кого она узнала?
— И тогда и теперь — это было одно и то же лицо…
— Кто? — уже нетерпеливо Снегуровский.
— Все тот же садист и бандит эсаул Кор…
— Кто?! Кто?!
Но молчит аппарат.
— Алло! Алло, Клодель!
Ни звука в ответ по умолкшим проводам.
2. Рассказ Спиридоныча
Фудзядян — это рассадник чумы на весь Китай; это — базар мускульной силы на всю Северную Манчжурию. Это…
Да что говорить: это самый обыкновенный типичный китайский город с его гамом, вонью, красками лиц и предметов, город, выросший в Харбине — третьим городом! — на зло и вопреки всем русским администраторам в полосе отчуждения и в насмешку над всякими грозными и убедительными санитарными законами всех стран и народов.
Вот он каков, этот город Фудзядян, со своей полумиллионной толпой, кричащей, торгующей и вечно голодной.
Но через него хорошо пролететь на бесшумной и мягко покачивающейся рикше. В его грязных ресторанчиках приятно поесть острых — как чорт знает что! — китайских пельменей. Не плохо попасть и в его сумасшедшие бани, где из вас — вместе с кошельком — вытащат или вымассируют все ваши жилы. Ночью — совсем хорошо, заранее крепко закупорив уши ватой, пройти робко в Колизей и «послушать» китайский театр! Очень любопытно. В особенности, когда вам угодят по носу горячим и грязным полотенцем.
Но самое главное — всегда в конце: Фудзядян — это место таинственных заговоров, самого страшного опиокурения и кровавых расправ.
Вот для этого и приехал в Фудзядян тщательно переодетым Снегуровский, который вот уже три месяца как командирован Владивостоком и работает нелегально в Харбине.
Спрыгнув с рикши, Снегуровский ныряет в таверну.
Там его поджидает кочегар Спиридоныч.
Оба они проходят в заднюю комнату. Заказывают пельмени, и за едой Спиридоныч рассказывает страшные вещи.
…Но зачем повторяться: все это уже достаточно подробно рассказано в роковой 13-ой главе. Если хотите, вернитесь обратно и перечитайте: она этого стоит.
А сейчас мы только добавим: кочегар паровоза № 917 серия Б — и был наш Спиридоныч. После этой жуткой истории машинист паровоза сошел с ума, а Спиридоныч бежал за границу — пробрался в Харбин: там его собирались убить бочкаревцы.
…Спиридоныч закончил рассказ.
Снегуровский долго молчал и думал.
А потом он сличил рассказ Клоделя мысленно и решил все это проверить.
С собой он захватил Спиридоныча.
3. Прямо в лоб
И третий город Харбин, Новый Город — это город белогвардейцев. Отсюда в свое время, в 1918 году, вышли: Семенов, Калмыков, Орлов — славная рать налетчиков и бандитов, душителей вольного и свободолюбивого Дальнего Востока. Отсюда в свое время также был спущен князем Кудашевым, самый матерый зверь контрреволюции — блаженной памяти адмирал Колчак. Из этого же города ездил короноваться на «расейский престол» в Гродеково — злополучная борода — генерал Хорват.
Но самое главное — колыбелью сменовеховства был этот же самый Новый Город Харбин, в котором, удрав от Колчака, а попутно и на всякий случай от карательных органов 5-ой армии, — «женственный интеллигент» — профессор Устрялов поселился в 20-ом году, а в 21-ом изобрел сию панацею для своих собратьев по грехам…
Вот где родилось сменовеховство, такое же отвратительное и зловредное, как семеновский бандитизм, как калмыковская хамская матерщина, как зазуновский беспардонный спекулянтский ажиотаж…
Всё в этом милом и прекрасном месте.
Много от него натерпелся Дальний Восток; еще по сей день зализывает он свои глубокие кровоточащие раны — Дальний Восток трудящихся.
В одном из фешенебельных ресторанов Нового Города сегодня кутит Маша-цыганка. Она только- что приехала из Читы, откуда ее заранее и предусмотрительно эвакуировал атаман Семенов, спровадив с ней немалое количество наворованного золота. Здесь она дождется атамана, а потом — плевать им на Россию — они уезжают в Японию… отдыхать.
А сейчас Маша кутит.
В ногах у нее валяется и любезничает молодой казачий офицер.
— Довольно!.. Довольно… Мерзавец… — останавливает ударом хлыста Маша не в меру разошедшегося офицера и смеется, смеется звонко и сочно. — Ты уже достаточно получил за свою работу авансом… довольно!..
— Как?
— Так, я хочу сегодня веселиться и петь… Идем сейчас же в общий зал…
— А потом?
Офицер уверенно и дерзко Маше.
— Потом?
— Да?
— Потом… Увидим… Получишь.
— Вот он, наконец-то я его нашел! — Быстро войдя в ресторан, Снегуровский прошел к крайнему столику у сцены. Сел. Впился глазами в казачьего офицера.
Но на эстраде Маша поет под гитару, и офицер, увлеченный ею, ничего не замечает: он яростно аплодирует. На левой его руке блестят часы.
Снегуровский увидел их. Всмотрелся. Так — это часы Александра. Осталось только последнее — имя. Снегуровский встал, правую руку в карман. Сразу подошел к офицеру:
— Ваша фамилия — Коренев?
— Да! Что вам нужно?! — Эсаул Коренев вскакивает, хватаясь за кобур.
— Только это! — чеканит Снегуровский и прямо в лоб вплотную стреляет в Коренева.
Миг — и в пьяном ресторане гробовая тишина и столбняк.
Снегуровский повернулся и быстро проходит среди столиков вон из ресторана: его шаги громом падают на черепа застывших в зале людей.
Его никто не задерживает.
На улице он вскакивает в автомобиль и уносится с кочегаром Спиридонычем в сторону вокзала.
А утром Снегуровский уже мчался на экспрессе в Манчжурию для того, чтобы оттуда прорваться через все кордоны и фронт белых — в Читу.
Он ехал сообщить Военному Совету о точно выясненной им гибели Александра Штерна — единственного, неповторяемого человека, революционера и вождя всего Дальнего Востока.
Глава 17-ая
ПРОБКА ВЫБИТА
1. Попался
Генерал Судзуки передвинул толстую японскую папиросу из правого угла губ в левый.
Сухощавые, цепкие пальцы генерала рванули край конверта. Черные миндалины глаз охватили штамп командующего войсками, число, № и быстро заерзали по строчкам.
«…отправляется в ваше распоряжение важный преступник-террорист, известный под кличкой…»
— Ага, так. Чудесно!
Глазки генерала блеснули лучом довольства. Незамеченная выскользнула из губ толстая папироса.
«…за ним числятся следующие акты, направленные против японских войск: 1) покушение на…»
— А-а!
Генерал весь ушел в бумагу, и только изредка из сжатых губ срывается короткое:
— Ага… Угу… Ыгы… Х-ха!
«…допросить и передать на ликвида…»
— Угу. Так.
Генерал кончил и уставился в лицо японского офицера, молча на вытяжку стоявшего перед столом.
— Как доехали?
— Хорошо!
— Арестованный?
— Спокоен.
— Попытки к бегству?
— Невозможны.
— Где вагон?
— На товарной станции.
— Эге. Едем.
Генерал толкнул ногой кресло и метнулся из кабинета.
Поворот по-военному — щелк… Японский офицер — вслед за генералом.
Октябрь.
Тайга и горы давно спят под снегом.
Но здесь, в песчаной столице атамана Семенова, везде и всюду бурый налет. Кашенина из песку и снега, поднятая ветром, носится в воздухе.
Машина генерала Судзуки остановилась у вокзала.
— Где?
— Вон там… дальше.
— Угу.
На восьмом пути.
Зеленый вагон с решетками в окнах. Двое часовых с той и другой стороны вагона… И внутри… караул.
Генерал сидит у стола и злобно смотрит на арестованного.
Тот бледен. Лицо осунулось. Исхудало. На лбу свежий шрам. На щеке — тоже.
— Будете вы отвечать?
— Я сказал: нет!
— Плохо будет…
— Знаю.
— Д-а… Так я вас…
Но генерал не договорил: дверь купе открылась, и запыхавшийся японский полковник протянул генералу синий листок.
— Вот. Радиограмма из Владивостока. Спешно. Приказано принять по сетке № 3… Шифр.
— Что? Давайте!
Генерал схватил листок и, вынув из кармана в кителе решетку ключа, приложил ее к бумаге.
Я там:
«…Немедленно начать эвакуацию Забайкалья. Окончить к двадцатому…».
И подпись: «генерал О-Ой».
Генерал вскочил.
— Машину! Едем!
— Что делать с арестантом?
— С арестантом…
Генерал оглянулся и прищурил глаза.
— Ждите приказа. Следить строго…
И, садясь в автомобиль, генерал Судзуки процедил сквозь зубы полковнику:
— Вызвать полковника Сипайло ко мне… Лично… Вечером в пять.
2. Желтый уходит
«Аироплан мой, аироплан.
Спаси меня ты от партизан!..»
И наступили дни страдные.
На мутной поверхности пьяной атамановской Читы запрыгали пузыри страшной тревоги и паники.
Вспененный, взбудораженный город мечется из дома в дом пугливой мордой, хлопочет, суетится, недоуменно смотрит, истерично взвизгивает, узнает, спрашивает, пытает, протестует, негодует, кричит, машет руками, таинственно шепчет и суматошливо толпится с чемоданами и узлами на перроне Читы первой.
А там: один за другим отходят на восток японские эшелоны.
Вспотевший, красный стоит атаман Семенов перед генералом Судзуки.
— Ваше превосходительство… Да как же это так… Помилуйте… Как же вы нас покидаете… Ведь мы же погибнем… Красные войдут в город.
— А вы их не пускайте, — вежливо говорит генерал Судзуки, поворачиваясь спиной и тем намекая тонко и деликатно, что аудиенция кончилась.
Еще более потный, еще более красный, мечется атаман по квартире.
— Маша! Получил сведения: у Нерчинска зашевелились красные. Маша! Поторопись… Там для тебя купе уже готово…
Маша в кимоно, простоволосая, быстро сует в шкатулку золото и камни.
— Ну, голубка… Пока…
Целует ее на лету атаман.
— Ты не бойся… Тебя будут сопровождать офицеры. В Харбине мы увидимся.
Атаман бросается к дверям, но, вспомнив что-то, останавливается.
— Да… Захвати, пожалуйста, мой новый мундир и теплые носки… До свидания.
Придерживая рукой шашку, атаман вылетает из комнаты и прыгает с крыльца в автомобиль.
— Вперед!! — кричит он.
С беспрестанным ревом, взметая снего-песочную пыль, мчится авто атамана туда… за город… по направлению к аэродрому.
Через десять минут, кряхтя и крякая, усаживается атаман сзади пилота во втором гнезде новенького блестящего ньюпора.
Механик берется за пропеллер.
— Ваше превосходительство! Ваше превосходительство!
Адъютант Семенова камнем скатывается с хребта взмылен ной лошади и подбегает к аэроплану.
— Ваше превосходительство. Вы же назначили на сегодня заседание оперативного совета.
— Некогда, голубчик, некогда.
— Но, ваше превосходительство! План обороны Читы…
— Сами пусть решают, сами… Скажи: я согласен.
— Но приказ, ваше превосходительство… Вы еще не подписали.
— А, чорт… Да подпиши его сам… Пускай.
… Тах-тах-тах… Ж-ж-ж-ж, — загудел мотор.
Через минуту, отделившись от земли, взвилась белая птица, унося на спине своей тучное атамановское тело. Туда… вперед… к Манчжурии и Харбину.
Атаман осенил себя крестным знамением.
3. Есть еще на свете дураки
— К чорту! Довольно дурака валять. Все равно толку не будет. Читы не удержать. Делайте, как хотите, а я свои части увожу в Монголию. Баста!