— Алло! Кто говорит?
— Маска…
— Вам известно — эта женщина похищена по дороге из китайской тюрьмы в наш вагон с охраной.
— Ольга? — по губам маски проходит улыбка.
— Да, ее так зовут… — Таро закусывает губы. Зеленые огоньки в глазах.
4. По веревочке
— Снидай, сынок, снидай! — и старуха наклоняется и заглядывает через плечо Николаю в лицо, — в штаб идешь?..
— Угу… — прожевывая большой пшеничный ломоть, отвечает тот.
— Мои тоже сынки — уси там, в партизанах…
— Пора такая пришла, матка… — говорит важно Прохор, мужик с окладистой бородой. Он же и староста деревни Угодинзы, он же и начальник гарнизона… и муж ее старшей дочери — зять.
— Яка пора?.. Посивы сгинут — воевать будете…
Прохор улыбается:
— Колчаков прогоним, новое засеем… — спокойно отвечает: дескать, что с нее — стара, не понимает…
Старуха не унимается:
— А что, сынку, балакают у городу о нас — бунтують-де хрестьяне…
Прохор поясняет:
— У нас здесь все трошки думают — а как у вас там в городу, во Владивостоке. Говорят о нашем восстании — сила-дескать… Или так себе, думают… Что рабочие — будут помогать?.. Оружия у нас мало… Ну, и пулеметов нет… Помогут, а…
Николай им рассказывает, как рабочие готовятся к уходу в сопки — оба слушают. Старуха сокрушенно вздыхает…
Входит в избу старик. Перешагнул порог, остановился и широко крестится на передний угол с целым иконостасом древней живописи икон.
— Прохор Яковлевич! — Хлеб да соль… — подходит.
— Вот и ваш провожатый, — говорит Прохор.
По вязкой глинистой проселочной дороге, по весенней распутице идут двое: молодой — сразу видно горожанин, в сапогах; и старик в лаптях и свитке.
Старик говорит:
— Штаб приказал доставлять, бумага есть… Ну, только у нас все ушли в партизаны, остались старики да маленькие… Вот яки, как я… На связи…
— И не сердишься, старина? — Николай шагает рядом, смотрит на него… — крепкий еще старик, проворный на ходу.
— Я що? — мир порешил, стало надоть… Вся громада поднялась — война… Слыхал Гордиевку, что под Сучаном…
— Слыхал…
— Повисили семь стариков, а за що… Что сыны убигли, к Колчакам не пошли…
Опять шагают молча.
Поднялись на пригорок, а за ним в лощине деревня.
— Вот и Яблоновка! — Старик ускорил шаги. — Там тебе другого дадут… Потом помолчал, не вытерпел:
— Я сам бы в партизаны пошел, да стар малэнько — ружья не дают… Я старуха бает — ладно, и так обчеству служишь…
Пришли к хате, а на коньке красный лоскут болтается.
Прямо с улицы старик к окну:
— У штаб, здесь надоть… провожатого…
А потом, когда прощались, старик Николаю:
— Пойду в партизаны, вот отбегаю свой черед…
— А много бегаешь, дедушка?..
— Да, почитай, с пол сотни верст будет… Много штабов-то… От Свиягина — Угодинза наш первый…
Попрощались.
Опять идут двое. Только теперь высокий да маленький: Николая провожает лет восьми мальчик, — босой, шустрый…
Молчат…
Мальчик бежит, прыгая через лужи, и все посматривает на городского, а потом…
— Дяденька…. а как в Яковлевке, есть пушки?.. У нас бают — есть…
Опять молчание.
— Я што в городу — боятся партизан? — заглядывает с любопытством.
— Боятся!
Мальчонка доволен… Из-под копны белых волос синие глазенки сверкают удовольствием.
— Я тоже скоро в партизаны уйду.
— Я мамка пустит?
— Што мамка — убегу… Тятька в партизанах…
Потом помолчал…
— Я в Яковлевке у штаба начальник строгий… И отрядов там — громада!..
Пришли. Яковлевка гудит. Отряды один за другим прибывают. Организуются… На площади у церкви — идет ротное учение: слышатся слова команды, смех, говор… А в грязи, среди улицы — цепь… перебежки…
Вот и школа — большое одноэтажное здание. На крыше красный флаг, на коньке крыльца — доска:
ШТАБ Яковлевского Повстанческого Округа
Вошли — огромная комната. Группами на полу, на подоконниках — партизаны; прямо с ружьями спят… курят, разговаривают тихо…
Ночью была глубокая разведка…
В углу у окна большой стол. За ним сбоку черный, давно небритый, в ушанке и улах — Шамов.
Что-то пишет, углубился.
Начальник хозяйственной части Серков, охотник с «Ольги», тут же за столом делает разверстку продуктов по отрядам.
Ординарцы один за другим уходят и приходят…
Шагая через спящих, весело насвистывает Демирский. Он адъютант штаба.
— Вот, привел… — мальчик Демирскому…
Тот смотрит на Николая:
— А, товарищ… Из Владивостока?
— Да!
Мальчик подает бумагу — «подорожную», отправленную с ним с Угодинзы начальником гарнизона.
Демирский пишет: «принят», а потом к Николаю:
— Как фамилия, товарищ?
— Снегуровский!
Шамов отрывается от приказа, оборачивается, смотрит…
— А, товарищ, вы прибыли…
5. Тайга
— …Так меня и сделали Снегуровским…
Шамов смеется.
— Но я перед этим три ночи не спал, все работали с Валентином по отправке отрядов. Ну, и вот, перед уходом на вокзал мне сунули новый паспорт… О фамилии я не условливался, только сказал, чтобы попроще и удобнее запоминалось… Вот и все… А потом, как забрался на полку с холода, да с устали — сразу и заснул, и забыл посмотреть — какую мне фамилию там написали…
— И вышло — Снегуровский?
— Как видите… Чуть себя не проспал.
…«Сегодня в ночь отрядами выступаем к магистрали. Всего около двух тысяч. Мало патронов (по 60 ш. на стрелка) и совсем нет запасных винтовок и берданок. Резерв, оставленный в Яковлевке, — безоружен».
Под эстафетой две подписи:
«Шамов Снегуровский».
А на пакете:
Командующему всеми партизанскими отрядами Приморской области, тов. Штерну. Лично. Секретно.
6…Заговорила…
Из-под руки щитком смотрит — по долине в гору скачет всадник. Ближе, вот совсем близко — поднялся на стремена: высокий, черный…
— Скорее, дедушка, скорее!.. — не выдерживает женщина.
Но телега трясет себе, дед спокоен… Куда спешить…
Всадник совсем близко, вот он…
Нет — женщина не выдержала, соскакивает с телеги и бегом, обгоняя лошадь, к всаднику…
Поровнялись:
— Александр! — схватила, обняла, припала… смотрит в него.
— Ольга! — и крепкой в запахах, таежной смоляной рукой за голову, за затылок — ближе к себе…
Наклонился, смотрит…
А на телеге, с другой стороны что-то ерзает человек: он часто оборачивается туда и сюда, точно не может найти себе места, куда глядеть.
Ефим Кононов — худ и тощ, но сейчас лицо его от улыбки расплылось в блин. Он отворачивается снова, а глаза его что-то подозрительно быстро мигают…
Штерн прочел донесение из Яковлевки: «Вышли из тайги, — думает… — хорошо…». Значит…
Тайга снова заговорила…
Глава 5-ая
КОЛЧАК
1. Английский протеже, союзники обещают…
В центре степной Сибири, на берегу мутного Иртыша, широко и нескладно расселась столица Колчака — старо- купеческий Омск.
Недалеко от вокзала железнодорожной ветки, что город со станцией соединяет, высится многоэтажная серая громадина — ставка верховного главнокомандующего.
А напротив, на запасных путях… составы… составы… составы…
Это дипломатические миссии и представительства всех стран.
Блещут зеркальные окна салон-вагонов. Горят электрические лампочки. На крышах вагонов трепещут флаги всевозможных окрасок. Их много: французских, японских, американских, итальянских, но больше всего… английских.
Поезд верховного главнокомандующего тут же. Окна завешены. Мерно гудит динамо в вагон-моторе. У вагонов мелькают обнаженные шашки охраны.
В купэ-кабинете у стола сидит адмирал Колчак. Губы верховного правителя и главнокомандующего плотно сжаты. Крупные черты лица неподвижны. Глубоко сидящие темные зоркие глаза старого моряка внимательно смотрят в лицо генерала Нокса.
Генерал Нокс и полковник Вудсон только что приехали из Владивостока.
— Я должен передать, что правительство Великобритании выразило согласие на отправку в Сибирь новой партии обмундирования в количестве семидесяти пяти тысяч комплектов. Кроме того, посылается сорок орудий легкого полевого типа и десять тяжелого, а также двести автоматических ружей системы Льюиса. Все это будет послано в спешном порядке и скоро прибудет во Владивосток. Танки будут посланы несколько позднее.
— Благодарю. Часть золота в обеспечение заказа мною выделена. В будущем Россия не забудет помощи, оказанной правительством Великобритании. В настоящее же время вновь на очереди другой вопрос.
— Я вас слушаю.
Адмирал встает.
— Русская армия продвигается к Волге. Наступление идет успешно. С каждым днем увеличивается территория, освобожденная от большевиков. Населению освобожденных областей необходимо чувствовать под собою прочную опору. С одной стороны, ее дает армия, но с другой стороны важно, чтобы русское правительство было признано странами Европы. Это будет окончательный удар по советской власти.
Нокс встает и жмет руку правителя.
— О, поверьте, адмирал. Этот вопрос решится вскоре, и ваше правительство будет признано. Я надеюсь… Я и полковник Вудсон…
— Благодарю.
2…. Но не выполняют
Утром следующего дня генерал Нокс рвет края белого пакета.
«Секретно.
ОМСК. Генералу Нокс.
Поезд штаба об’единенного командования союзных войск в Сибири».
Читает:
«Мною также получено сообщение из Парижа. Правительство Французской Республики согласно с королевским правительство Великобритании, что официальное признание правительства Колчака возможно только после падения Москвы.
Я имею поручение сговориться с вами по вопросу о поддерживании в адмирале Колчаке уверенности в скором признании. В настоящее время мой поезд находится в Ново-Николаевске. Здесь я и считаю наиболее удобным устроить наше свидание во время вашего возвращения во Владивосток.
Командующий союзными войсками в Сибири
Генерал Жанен.
Ново-Николаевск. 7/IV—1919 г.»
— Ол райт!
3. Между двух стульев
Ставка. Кабинет верховного правителя.
Тучи ходят по лицу адмирала. Он хмурит брови и бросает частые взгляды в сторону говорящих.
Трое кооператоров из Ново-Николаевска точно сжимаются от каждого его взгляда.
— Ваше превосходительство, такие поступки, как разгром кооперативной типографии, в корне подрывают авторитет правительства. Вся демократическая часть населения находится в тревоге… Создается благоприятная почва для большевистской агитации.
Кооператоры вздыхают. Память четко рисует картины первых дней воцарения Колчака. Тогда они посылали верноподданнические телеграммы: «…приветствуя вас… мы верим… мы желаем вам… и пр. и пр.»
А теперь?
— Ваше превосходительство! Мы понимаем, что это сепаратные действия, почему и просим вас строго наказать виновных.
Треск. Кооператоры вздрагивают. Адмирал резко бросает сломанный надвое карандаш.
— Вы говорите, это были офицеры?
— Да, ваше превосходительство… Из отряда атамана Анненкова.
— Хорошо. Дело будет расследовано и виновные наказаны… Строго.
Кооператоры, откланявшись, исчезают.
Адмирал встает и начинает быстро ходить по кабинету.
— A-а, чорт! — Правитель судорожно хватает пепельницу и швыряет ее в угол. Звонит. Ад’ютант входит.
— Позвать полковника Кабакова.
Ад’ютант звякает шпорами.
Полковник Кабаков входит решительными шагами и смотрит строго, холодно. Низенький, сухой полковник — олицетворение сухой строгости и беспощадного фанатизма.
Он знаменит.
Пленные австрийцы в городе Кустанае чем-то помогли восставшим крестьянам. Восстание было подавлено. Кабаков отдает приказ, и в одну ночь всех пленных развешивают по столбам Кустаная.
За это его оттуда убрали. Теперь он при ставке — генералом для поручений.
— Полковник Кабаков! Дело, о котором вы мне говорили, рисуется для меня иначе. Этому надо положить конец.
— Ваше превосходительство! Вы сами знаете, что мы окружены большевиками. Всюду зреют заговоры. Это нож в спину армии. Здесь в тылу нужно быть беспощадным и в корне подавлять всякую агитацию. Эта газета вела скрытую агитацию. Корнет Усов… и другие офицеры были возмущены. Они борются и проливают кровь. Если вы их будете наказывать за то, что они борются за родину, вы погубите дело.
Верховный правитель опустил голову. Помнит… Также вот: заговор Фомина и других эсэров… Выступление, похожее на провокацию… Затем офицерский суд… И… расстрел эсэров…
И он — адмирал Колчак, узнав о расстреле, бился в истерике. И всё-таки дело пришлось замять.
Адмирал поднимает голову и долго испытующе смотрит на полковника…
Ничего. Холод стальной непоколебимости… Твердость каменная…
Взгляд адмирала мутнеет.
— Ладно. Впредь не допускать… Этого Усова и других из Николаевска перевести. Атаману Анненкову передать, чтоб следил строже.
— Прикажете идти?
— Идите.
Полковник Кабаков круто поворачивается и твердо выходит из кабинета.
4. Три доклада
Генерал Иоши-зава — глава японской дипломатической миссии в Омске.
На приемах Иоши-зава — в плотно сшитом желтом мундире, с кавалерийской саблей и звездой Генро… Но теперь на нем штатское платье и поверх — широкий теплый итальянский плащ.
В ночной тьме торопливо шагает Иоши-зава по одной из глухих улиц Омска.
Столица спит. Спит и маленький деревянный домик в три окна с крылечком. Иоши-зава оглядывается, затем подходит к домику… Тихонько стучит в закрытый ставень сначала два раза, потом один, потом три.
Дверь тихо, тихо открывается.
Оглянувшись еще раз, Иоши-зава входит.
Комната выходит во двор. Окно завешено плотной тканью.
Начальник разведочного отделения ставки верховного правителя, полковник Солодовников, стоя, делает доклад. Генерал Иоши-зава слушает, сидя в кресле и полузакрыв глаза.
— …новых распоряжений не поступало. Список шпионов, отправленных в Японию, я передам вам завтра. Нокс привез известия о посылке Англией обмундирования и оружия, вот по этому списку. О признании ничего не слышно.
— Слышно.
— То-есть?
— Не признают до взятия Москвы, — скалит зубы Иоши-зава.
— Та-а-к…
— Подготовьте Колчака. Завтра вечером я у него буду на приеме.
— Слушаю, ваше превосходительство.
— Как дела с организацией партии японофилов?
— Партия понемногу растет… Я думаю, удастся сманить генерала Зинкевича… Они с Лебедевым втайне грызутся.
— Хорошо. Копию письма Голицына достали?
— Да! Вот она.
— Хорошо. Это вам на дальнейшие расходы.
— Благодарю вас, ваше превосходительство.
— Не стоит.
Иоши-зава закутывается в плащ. Полковник надевает шинель. Выходят. Никого.
— До свиданья, ваше превосходительство.
— До свиданья.
Полковник идет в одну сторону, Иоши-зава в другую.
В ту же ночь в своем вагоне Иоши-зава принимает другого шпиона. Это Люкс.
— Ну что?
— Ваше превосходительство! Ничего неправильного в действиях полковника Солодовникова я не заметил. Агитация им ведется…
— Так. Вы больше здесь не нужны. Я вызвал вас для того, чтобы передать вам новое поручение.