— О как, о как, — насмешливо сказала Анна Федоровна. — Больно хорошо.
— Ну а мне бы сказали?
Анна Федоровна посмотрела на нее хитро и стала медленно грозить пальцем, темным и сухим.
Однако Нюрке уже было не до нее: она увидела самого Кутакова. Здоровенный купец-старообрядец в дремучей бороде стоял перед церковными воротами. Он стоял, широко расставив кривые ноги в сапожищах и навалившись грудью на палку и на скрещенные руки: он читал клубную афишу. С ним было трое его приказчиков.
— Спектакля в субботу, — доложил он своим, — сбор в пользу красной кооперации.
Кругом рассмеялись.
— Может, пойдем? — услужливо подыграл один из приказчиков.
— Рад бы, да некогда: в субботу мы сперва-наперва в баню пойдем, потом, подзакусимши, лошадок заложим и отправимся в Новое село обедню стоять. А там, глядишь, и за стол пора. У нас, Слава Христу, есть чем закусить и без кооперации.
Купец говорил нарочито громко, Нюрка слышала каждое слово.
— «Спектакля», — сказал рядом с ней тихий голос, — ну погоди.
Нюрка оглянулась. Около нее стоял начальник розыска Берестов.
Теперь весь розыск искал человека, на руке у которого остался шрам от дедовых зубов. Рябу и Бориса послали в титовскую чайную, где обычно собирались самые подозрительные личности и где бывали оба парня из поселка.
После солнечной улицы титовский «шалман» казался иным миром, — в кухонном чаду, в густой табачной мгле за большими, длинными, как в деревенских избах, столами сидели люди. Сильно пахло жареной печенкой. Чей-то нарочито глупый голос выкрикивал:
Люськин и Николай, которых они искали, были здесь.
— Пошли, — решительно сказал Ряба.
— Прямо к ним?
— А что же?
Николай, против обыкновения, был разгорячен или чем-то взволнован и выглядел настоящим красавцем. От него пахло водкой и луком. Люськин был невозмутим, как всегда.
— Нет, ты скажи, где мне их взять! — с тоской говорил Николай.
— Съезди в Петроград, — насмешливо советовал Люськин.
— Разве что Петроград, — сказал Николай и уронил голову на руки.
— Настоящий клеш — сзади не ходи! — поблескивая глазами, продолжал Люськин. — Помнишь, анархия приезжала? Вот это был клеш! Надел бы такой, прошелся — чем тебе не Гарри Пиль?
— Перед кем?! — вдруг взревел Николай. — Перед кем, говорю? Перед кутаковским манекеном?
— А Милка твоя?
Николай ничего не ответил.
— Да, мил друг, пройтись нам с тобой здесь не перед кем. Женщин нет, красоты нет. Сидим в титовской конюшне. А ведь где-то люди, между прочим, на автомобилях ездят.
— А как здесь можно быть одетым — ботиночки «джимми» надеть или костюмчик, — вмешался небольшой толстоватый парень, — сейчас за пылищей ничего не видать, а дожди пойдут, глину здешнюю развезет — сапоги болотные и те не помогут. Какая тут может быть одежда.
— Будет нам простор, — сказал Люськин, — поживем здесь… хозяйством обзаведемся, а там — прощай, папа, прощай, мама, прощай, новая деревня! Так ли я говорю, работнички всемирной? — он неожиданно повернулся к Рябе и Борису, глянув на них внимательным и трезвым взглядом.
Борис не нашелся, что сказать, но Ряба ответил самым невинным образом:
— Зачем же хозяйство наживать, если ты уезжать собираешься?
— Наше хозяйство и с собой взять недолго. Чемоданчик — и пошел.
Ряба толкнул Бориса локтем: вихляя между столами, к ним продвигался половой — одутловатый мужик в грязном фартуке и с тряпкой в руке.
— Ну, мы пошли, — сказал Ряба, вставая.
— Что так? — насмешливо спросил Люськин.
Конечно, если им нечем будет расплатиться, их не выкинут, как выкидывают — страшно, с хрустом костей — у Титова несостоятельных клиентов; наоборот, с них, наверно, даже и денег не спросят — какие счеты! (А от гуляша с луком шел такой горячий запах, — Борис старался не глотнуть — это был бы позор!)
Они вышли на улицу. Был до странности яркий день.
— Черт те что, — говорил Ряба дорогой. — Были бы у нас деньги, посидели бы мы, поговорили, послушали. Николай совсем готов был. Хана нам без денег.
— О чем же он тосковал?
— Разве ты не слышал? О клеше, чтобы улицы мести. Вот чего просит Николаева душа. Впрочем, самое главное мы с тобой видели: ни у Люськина, ни у Николая никаких шрамов на руке нет.
У них не было шрамов, однако это не значило, что они не принимали участия в ограблении. Денис Петрович решил, что пора ему самому взглянуть на этих парней.
Мастерские, где работали Люськин и Николай, располагались в большом сарае. Здесь стояло несколько старых французских станков, «времен первоначального накопления», — подумал Денис Петрович. На стене висела надпись: «За каждый матюг пятьдесят рублей в пользу воздушного флота!» По случаю обеденного перерыва было пусто, только у одного из станков стояли двое парней — один молодой, с неподвижным и неприятным лицом, другой постарше, со скошенным подбородком. Они о чем-то говорили. Денис Петрович сразу узнал их: ему неоднократно их описывали. Он зашел за перегородку и стал их рассматривать сквозь щель.
Парни дрянь, это видно невооруженным глазом. Тот, со скошенным подбородком, он если и храбр, то наверняка только с беззащитными, а придави его немножко… «И все-таки арестовать их я не могу. Это значило бы потерять голову. Да и не имею права».
Страна с трудом отходит сейчас от потрясений гражданской войны. Не меньше, чем хлеб, людям нужно сейчас спокойствие. Каждый должен твердо знать, что ему, если он не сделал ничего худого, не грозит никакая беда.
«Все это так, но что худого сделала бабка, убитая на дороге, или девочка из исполкома? Разве их советская власть не должна была защитить от бандитов? Должна была, и защитила бы, если бы не поручила этого делать такому растяпе, как я».
В который раз возвращался он к этой мысли, и всякий раз она обжигала его горячим чувством стыда. Не смог, ничего не смог! Ведь у людей нет оружия, им даже запрещено его иметь, оружие дали ему, Берестову, чтобы он защищал своих сограждан. А он ничего не смог! Позорное, унизительное бессилие!
Когда он ездил в Горловку, где брали Кольку, в другом конце уезда какие-то бандиты обобрали деревню, и будь он семи пядей во лбу, он не смог бы. этого ни предугадать, ни предотвратить. Если бы им, сотрудникам розыска, не помогали бы местные коммунисты и комсомольцы, они и вообще ничего не смогли бы сделать.
Да, но чем виновата Ленка, едва прожившая двадцати лет?!
В сотый раз продумывал он это поселковое дело. Левкина банда отличалась от всех остальных, действовавших в уезде. Те хоть и прячутся, а все-таки на виду. Знаешь, что за люди, сколько их, кто помогает, хоть приблизительно, а знаешь. А эта — бестелесна. Существует ли на самом деле этот Левка?
И все-таки взять сейчас этих двоих парней значило бы потерять голову. Может быть, даже те облавы и повальные обыски в поселке ночью, когда убили Ленку, может быть, и они были ошибкой. Разве облавами чего-нибудь добьешься?
Самое страшное в том, что за спиной, за самой спиной твоей стоит еще один невидимый враг!
Дело с ограблением кооперации тоже не двигалось с места. Гипсовый след, снятый во дворе правления, ни к какому следу не подошел. Работники розыска (в том числе и сам Денис Петрович) без разбору рассматривали все встречающиеся руки — это просто стало какой-то манией, — но все было напрасно. Гипсовый слепок с дедовых зубов, страшно оскалясь, валялся в столе у Дениса Петровича. Один только Ряба не унывал и старался всех утешить.
— Что вы хотите? В наше время даже центророзыск — с какими криминалистами! — годами ловит банды. Что же с нас спрашивать, у нас же кругом кулачье…
Имя Ленки в розыске, словно сговорясь, никогда не поминали.
— Сдается мне, — сказал как-то Денис Петрович Водовозову, — что весь этот шум в поселке — убийства, собственно бессмысленные, столб, дорога и все прочее — они подняли для того, чтобы отвлечь наши силы и свободно орудовать в других местах.
Он был прав. В уезде усилился разбой. Волостные милиционеры рассказывали, что Левка со своими парнями обирает окрестные деревни. «Прямо данью обложил, Денис Петрович. Наезжает, грузит муку, окорока на подводы, забирает, что получше, — и прощай. А спроси ты в такой деревне: кто был, куда уехал? Никто ни слова. Но по деревням его не поймаешь. Гнездо его нужно искать, Денис Петрович».
И вот недалеко от города был нагло ограблен поезд, а обер-кондуктор, пытавшийся, видно, оказать сопротивление, сброшен на ходу под колеса. Берестова вызвали в транспортный трибунал.
Денис Петрович давно понимал, что неприятностей с этим делом ему не избежать, что рано или поздно поднимет крик прокурор (унылый человек с вечно больными почками), что потеряет терпение уисполком, завопит губерния, — и все они будут правы. Но меньше всего хотелось ему иметь дело с трибунальским следователем.
К тому времени революционные трибуналы отжили свой век и были повсюду уже упразднены — только армия и транспорт сохранили еще эти суровые суды со всеми их атрибутами. И нужно же было, чтобы именно Морковин оказался трибунальским следователем!
Впервые они столкнулись этой зимой из-за беспризорников.
Как-то раз Берестову повстречался старик Молодцов, машинист.
— Что же это вы, товарищи партейные, — сказал он с насмешкой, — ребятишек в холодную сажаете? Этого даже и сам царь-батюшка не делал.
— Вы про что?
— Сходи на вокзал, посмотри.
На вокзале в нетопленной комнате на каменном полу сидели беспризорники, грязные, синие, со сведенными от холода ногами. Их вытащили из подвагонных ящиков, в которых они думали добраться до юга, и посадили сюда по распоряжению Морковина. Один из них был совсем мал.
Денис Петрович отменил морковинский приказ (чего делать не имел права), а затем весь розыск доставал какую-то обувь, талоны в заводскую столовую, койки в общежитие, чтобы как-то пристроить окостеневших от холода пацанов. Через три дня их отправили в колонию.
— А знаете ли вы, что они все по дороге разбежались? — зловеще спросил потом Морковин Дениса Петровича.
— Так живые же разбежались! — весело ответил тот. — У вас бы они не разбежались.
Таково было его знакомство с Морковиным.
Следователь не поднял головы, когда вошел Денис Петрович, и продолжал писать. «Ну, этим нас не возьмешь, — сказал себе Берестов, сел в кресло и закурил. — Работай, работай, — говорил его взгляд, — мы люди свои». Морковин поднял глаза.
— Куришь? — спросил он.
Денис Петрович молча потянулся к пепельнице на столе и стряхнул пепел.
— Покуриваешь? — повторил Морковин. — А бандиты на свободе погуливают? Я бы на твоем месте не курил.
В другое время и другому человеку Берестов рассказал бы, как трудно ему приходится, и попросил бы совета, но тут он ответил только:
— Почему бы мне, собственно, не курить?
— Докуришься, — бросил Морковин и принялся снова писать.
Денис Петрович стал его разглядывать. «Что же ты за человек?» — думал он.
— Кто ограбил кооперацию? — вдруг опросил следователь, не переставая писать.
— Не знаю.
— Кто совершил убийство в поселке?
— Не знаю.
Морковин поднял голову.
— Меня не раз уже спрашивали, — сказал он, — кто и сколько тебе дал, чтобы ты бандитов найти не мог.
Денис Петрович встал и вышел из кабинета. Ничего другого делать он не стал — не ругаться же с Морковиным. Но того чувства стыда, с каким он отвечал «нет» на морковинские вопросы, он забыть не мог.
Денис Петрович знал, что столкновение с Морковиным повлечет за собою множество неприятностей, что следователь обязательно взвинтит прокурора, натравит губернию, к этому он был готов. Но что против него поднимется собственный его розыск — этого он не ожидал никак. Первая начала Кукушкина, но ее, как это ни странно, поддержали остальные. Они требовали внеочередного собрания.
— Зачем внеочередное, пора уже очередное, — спокойно сказал Берестов, — необходимо обсудить вопрос о сборе на Воздушный флот.
— Вы смеетесь, Денис Петрович! — воскликнул Ряба. — Жалованья же нам не платили! Откуда же нам взять?
— Три месяца назад, когда нам еще платили, — так же спокойно продолжал Денис Петрович, — мы купили немного облигаций хлебного займа. Не знаю, как вы, а я свои отдаю на Воздушный флот. Он стране необходим. А тебе, Ряба, я вот что окажу: работницы на нашей фабрике не лучше нас живут, да еще и нас с тобой кормят три раза в день, и притом бесплатно.
Это была правда. Работницы фабрики порешили на собрании бесплатно кормить милицию и розыск в кооперативной столовой. Столовая эта была ужасна. Дежурным блюдом здесь был не то суп, не то каша из пшена с сильным запахом рыбы. Правда, однажды по городу пронесся слух, что повар собирается изготовить сырники, однако сырники эти, как писала потом «Красная искра», «были без сметаны, без масла, а с одними только тараканами». И все- таки это была столовая.
— Конечно, — продолжал Берестов, — Титов кормит лучше. Можешь пойти к нему.
— Денис Петрович! — взревел Ряба и почему-то схватился за бок, где у сотрудников под пиджаком скрывалось оружие.
— Ладно, ладно, — рассмеялся Берестов, — потом объяснишь. У меня все дела. Давайте ваши.
Первая заговорила Кукушкина:
— Прошу прощения, но медлительность начальника розыска мне непонятна. Происходят убийства, все знают, кто убийцы, а мы оставляем их на свободе.
— А кто знает, что они убийцы?
— Весь поселок говорит, весь город знает! — крикнул кто-то из угла.
Тут Берестов встал. Он выждал паузу, а потом поднял голову и сказал:
— Советская власть говорит нам: революционная законность. Понимаете, законность. Наш советский закон. Никому не интересно, какие там у нас соображения, важно только то, что мы можем доказать. Это в революцию, в войну у нас подчас не было времени разбираться, а теперь у нас война кончилась. Вы знаете закон, недавно мы все впервые его читали, знаете, в каких случаях мы вправе арестовать человека, сами знаете, что ни один из них не подходит к нашему, случаю. Мой предшественник мог схватить человека, и держать его два, три, четыре месяца, никому не говоря. А есть закон — в течение двадцати четырех часов мы обязаны сообщить судье или прокурору, и мы будем делать так, как велит закон, он правилен. А если бы мне по знакомству удалось убедить судью дать свою санкцию, то я бы все равно делать бы этого не стал. Что мы знаем об этих парнях? Они в поселке убили кошку? Это законом не наказуется. Правда, все мы чуем в них бандитов, но это наше личное дело. Мало ли кто что чует. Вот один с-сукин сын, — тут Берестов покраснел, — сказал мне вчера, что я от бандитов взятки беру, он это чует. Значит, расстрелять меня надо — и все.
— Кто сказал?! — опять вскакивая, крикнул Ряба. — И вы ему в морду не дали?
Все зашумели. Даже Водовозов подался вперед и тревожно взглянул на Дениса Петровича («Не так еще плохо жить на свете», — подумал тот).
— А! — Берестов махнул рукой. — Сволочь одна. Неважно. Важно другое. Есть еще один закон: взяв человека по подозрению, мы можем держать его только два месяца. А дальше что? Вот возьмем мы этих парней, с ними, кстати сказать, оборвется наша последняя нить, если они действительно в банде. Два месяца пройдут очень быстро, придется нам их выпускать. Вот и все.
— А пока убийство за убийством?
— Значит, мы с вами шляпы и дерьмо. Значит, мы ничего не сумели найти и ничего не могли доказать. А хватать людей — это самое простое дело. Нет, мы должны взять их с поличным, доказать их вину, отдать под суд. И мы возьмем их с поличным и отдадим под суд.