— Понимаете, — продолжал Асмодей, — по рекомендации Пролеткульта мы ставим одну из драм Эсхила (вот никогда не думал, что буду ставить Эсхила с прядильщицами и ткачихами!), все роли у нас заняты, а богиню Афину найти не можем. Пожалуйста, если у вас кто-нибудь найдется, не откажите в любезности.
Оставшись один, Борис разделся и лег. Как только он закрыл глаза, перед ним появились сразу все: и Леночка, царственно сидящая в кресле, и Водовозов в грязных сапогах, и диковинный Асмодей с серебряной тростью. Они сменяли друг друга, и каждого Борис подолгу рассматривал, пока не понял, что цепляется за них, лишь бы не видеть глухого леса и пустынной дороги, по которой идет бабушка.
Но пришло утро, а с ним и радостная весть: Борис идет в засаду, да еще вдвоем с самим Водовозовым. Это было первое дело, порученное Борису, и он весь день разбирал и чистил свой «смит и вессон», из которого по-прежнему не сделал ни одного выстрела. Однако сегодня он получил четыре патрона.
Они соскочили на ходу с поезда (Борис был рад, что прыгнул ловко, не хуже, чем Павел Михайлович), пошли вдоль насыпи. Уже смеркалось, когда они перешли вброд речку Хрипанку, весело выбегавшую по камешкам из-под арки железнодорожного моста, а когда добрались до плотины, стало совсем темно.
Плотина шумела угрюмо и глухо. В детстве Борис не раз лазил с мальчишками вниз, в темноту и сырость, где меж осклизлых камней толстая струя, крутая и стеклянная, падала в бешено взбитую белую пену. Уже и тогда плотина казалась ему зловещей.
Потом они шли вдоль пруда. Водовозов молчал; конечно, молчал и Борис. Проходя мимо прибрежного ивняка, Павел Михайлович вдруг приостановился, тихо положил руку на Борисово плечо и сказал едва слышно:
— Здесь он вошел в воду.
Значит, в эту самую черную воду вчера вошел убийца. Наверно, он брел по пояс, — может быть плыл: проводник, ведший на сворке собаку, долго бежал вдоль реки, но собака нигде не взяла следа — ни на том, ни на другом берегу. Борис стоял, взволнованный этой близостью врага, да и рукой Водовозова на своем плече. «Ну берегитесь, сволочи, сейчас мы вам покажем», — радостно подумал он.
В лесу было совсем темно, и все-таки овраг, по краю которого они пробирались, был еще темнее.
В него, волоча по земле тяжелые ветви, одна за другою спускались ели, а внизу, в глубокой черноте рассыпаны были огни светляков, и их было так много, что казалось, настоящее небо — в зеленых звездах — было там, внизу, а не над деревьями. Лес остывал.
Они были у дороги точно в назначенный час, незадолго до последнего поезда: по расчетам Водовозова, именно в это время должны были выходить на дорогу и бандиты. Долго стоял Борис рядом с Павлом Михайловичем, напряженно прислушиваясь. Трудно сказать, к чему он больше прислушивался — к тишине или Водовозову. Он слышал рядом дыхание Павла Михайловича и дорого бы дал, чтобы знать, о чем тот думает, стоя в темноте.
Слышно было, как прошел поезд. Где-то очень далеко лаяла собака, но и она умолкла. Время от времени Борис закрывал глаза, чтобы не видеть этой слепящей темноты, и только вслушивался. Наконец начался шум, быстро нарастающий, томительный и странный. Впрочем, это оказался комар, первый из многих, почуявших добычу. Борис и Водовозов осторожно давили их на себе.
Наконец послышались шаги — со стороны станции кто-то шел. Борис не столько увидел, сколько почувствовал, как Водовозов предостерегающе поднял руку. Ох, как томительно долго звучали эти шаги, хотя человек шел как будто довольно быстро. Наконец он поравнялся с деревом, за которым они стояли. Борис вглядывался до боли в глазах, но не мог разглядеть едва черневшую фигуру.
Неожиданно незнакомец остановился и закурил. Спичка осветила руки, слегка дрожащие, и спокойное строгое лицо, а вслед за этим наступила такая темнота, что совершенно уже не видно было человека, который, судя по шагам, двинулся дальше.
Едва тронув Бориса за плечо, Водовозов пошел следом. По осторожному шороху Борис понял, что тот достает пистолет, и понял также, что они сейчас охраняют этого одинокого путника. Потом спохватился и вынул собственный «смит и вессон».
Однако стрелять им не пришлось, так как больше уже в эту ночь никаких событий не произошло. Путник, держась боковой затененной дорожки, беспрепятственно дошел до поселка, а Борис с Водовозовым, проторчав на дороге еще часа три, к утру вернулись домой.
— Ты знаешь, кто это такой? — спросил Павел Михайлович дорогой. — Он из поселка?
— Конечно. Это инженер Дохтуров.
— Смелый парень, — заметил Водовозов.
Больше они не разговаривали до самого города.
— Ничего, — сказал Водовозов, когда показались первые городские дома. — Пойдем еще раз.
Однако ни во вторую ночь, ни в третью, ни в шестую они не встретили на дороге никого. А вот в пятую ночь на этой дороге ограбили человека, шедшего мимо поселка в одну из деревень.
Глава III
Утром в розыске было шумно — Ряба задавал вопросы:
— Вот, предположим, попал ты в плен, и там отпустили тебя под честное слово. Должен ты его потом держать?
— Боже мой, конечно нет, — сказала Кукушкина.
— Дали вы слово, — не обращая на нее внимания, продолжал Ряба, — ну, например, прекратить борьбу. Сложить оружие. И вас по этому слову отпустили. Должны вы его держать?
— Должен, — сказал Водовозов.
— Так они же палачи! — горячо возразил Ряба (он не любил простых ответов). — Они же зверье. Твоя святая обязанность бороться с ними, ну, скажем, для счастья человечества.
— Пусть они негодяи, но слово-то ведь не они давали, а ты. Слово-то твое. Иначе чего оно тогда вообще стоит?
— Что же, выходит, бросать борьбу? А если человек не может этого сделать, если он, как комсомолец, как партиец, должен ее продолжать? Что ему делать?
— Тогда уж лучше стреляйся, — возразил Водовозов, — сделай все, что мог для революции, для партии, для товарищей — и стреляйся!
— Больно вы хитренький, — обиженно сказал Ряба, — стреляться.
— Ну как хочешь, — улыбнувшись, ответил Водовозов.
Борису сегодня предстояло встретиться с Леночкой. Он не очень стремился к этой встрече, но все- таки было интересно.
— Идешь на свидание, жених? — спросил его Водовозов, когда они остались одни.
— Приходится.
— Занозистая девица, — непроницаемо глядя на него, продолжал Водовозов, — деловая. Это тебе не Кукушкина-Романовская.
— Да, это не Кукушкина, — ответил Борис, не спуская с него глаз.
— Вот возьми ты эту Кукушкину, — продолжал Павел Михайлович, лениво заваливаясь на стол, за которым сидел, и подпирая голову рукою, — вот ведь пройдет время, и станет она всем рассказывать: в героические годы революции и гражданской войны я, мол, работала в розыске. И даже документы представит. И не будет в тех документах сказано, что тот самый розыск не чаял, как бы ему избавиться от того самого товарища Кукушкиной-Романовской. Ну, не буду тебя задерживать, ступай.
«Ох, что-то здесь не так, — думал Борис, уходя, — ох, сдается, что вам, Павел Михайлович, куда больше, чем мне, охота пойти на это свидание».
Убедившись, что за ним никто не следит, Борис направился к старому заброшенному парку, где у него было назначено свидание, однако не успел он выйти из города, как хлынул дождь.
Это был веселый летний ливень. Тугие светлые струи, как прутья, врезались в землю и здесь взбухали пеною. И кругом все сразу оделось в пену, стало серым и туманным, серые кусты метались и бились под ветром. Вода быстро наполнила колеи и колдобины, в которых весело толкались струи, разлилась широкими лужами, казалось плясавшими под дождем. Все было в его власти, беззаботного, доброго седого дождя. И тут сбоку, одним глазом выглянуло солнце. Ух, как все вспыхнуло, задрожало, заискрилось! Какими огнями зажглась водяная пыль!
Дождь перестал так же внезапно, как и начался. От него все кругом устало, — Борису показалось, что он и сам устал.
В пустынном парке, куда, как в святилище, заглядывало вечернее солнце, трава стояла по горло в воде, листья на деревьях переливались мокрым глянцем, земля на дорожках была темной и плотной.
«Интересно, придет она или нет?»
Ну конечно, не такой человек была Елена Павловна, чтобы не прийти из-за дождя. Она сидела на черной сырой скамейке, подложив под себя свернутую куртку.
— Вот это да! — еще издали крикнул ей Борис. — Что же, вы так и сидели под дождиком?
Она смотрела на него, не отвечая.
— Ты уже знаешь? — спросила она. — Не знаешь, нет? Восстали рабочие Гамбурга.
Так началось их знакомство. Забыв обо всем на свете, они обсуждали гамбургское восстание, в котором без тени сомнений видели начало мировой революции. Мировой революции! Ах, теперь держись, покатится по всему земному шару!
Прошло не менее часу, пока они перешли к поселковым делам.
Пробежал ветерок, и бузина, под которой они сидели, сбросила на них свои капли. Леночка не обратила на это никакого внимания. Она курила, затягиваясь и щуря без того узкие глаза, так что ресницы их смыкались. Держалась она по-прежнему в высшей степени независимо, но была уже чем-то не та, какой он увидел ее у Берестова.
— Знакомилась я с этим вашим делом, — начала она, — странное это дело. Ну хорошо: в поселке все молчат, люди запуганы, понятно. Наблюдения за домом тети Паши не дали ничего. Собака никого не нашла, следы привели к пруду. Пускай. Вы выходите в засаду — все тихо. И это ладно. Но почему все это так совпадает?
— Ну уж мы с Водовозовым сидели в засадах на совесть.
— И всякий раз преступление совершалось в ту ночь, когда вас не было. Тебе не приходило это в голову?
— Как ты думаешь!
— Впрочем, может, это и совпадение. Да и Левка, надо отдать ему справедливость, парень хитрый. Давай лучше займемся делом.
Борис стал подробно рассказывать план поселка, расположение пруда, повороты дороги, места, где, по рассказам жителей, обычно нападали бандиты.
— А ты не боишься, что тебя убьют? — серьезно спросил он.
— Слушай, — вдруг с яростью сказала Ленка, — ты вчерашнюю газету видал, вашу обыкновенную «Красную искру»? Список «погибших от рук буржуазии» там видал? Сколько там нашего брата, комсомолок? А ведь они на пулеметный огонь шли, это тебе не лесная прогулочка! Или ты думаешь, на продналоге в кулацких селах было веселее? Или, может, в Гамбурге сейчас безопаснее? Так что же вы, прах вас побери! (до чего же замечательно получилось у нее это «прах вас побери!») клохчете надо мной, как куры! Мне, может, и опасности не грозит никакой. Стыдно, честное слово!
— Так то был фронт…
— Ах, фронт! А это вам не фронт! Ты можешь ходить по земле, где убивают детей? Ну и прекрасно! А я не могу! Нет, — продолжала она, успокаиваясь, — я не боюсь, что меня убьют. Гораздо больше я боюсь, что не встречу на дороге никого, кроме милиционера Василькова.
— Ну, милиционера Василькова на этой дороге ты и среди бела дня не увидишь. Мы с тобой еще встретимся?
— Да. На той же скамейке и в то же время.
Ох, она отчеканила это, как товарищ Кукушкина-Романовская!
Много раз встречались они в старом парке и говорили совсем не о поселковых делах. Ленка рассказала, что у нее беда: отец, узнав, что она вступила в комсомол, отказался считать ее дочерью, а когда она переехала к тетке, чуть с ума не сошел от горя. А уж когда она пошла на работу в розыск…
— В общем, карусель, — сказала Ленка грустно. — Ну как ему объяснить, что такого, как в нашей стране, никогда еще не было в мире и что я не могу — ну что хотите, не могу — стоять в стороне.
Доводилось им и яростно спорить, пришло время и оплакивать восстание в Гамбурге.
К лишениям Ленка относилась равнодушно.
— Успеем, как говорится, наесться при коммунизме. Хочешь семечек?
— А тебе?
— У меня полон карман. Хозяин угостил.
Они подолгу засиживались теперь в старом парке. В тот вечер они были уже у выхода, когда Борис вдруг остановился.
— А тебе тогда здорово противно было водку пить?
— О, будь она проклята, я думала — умру.
— Ты ужасная хвальбушка, между прочим.
— Есть немного, — ответила Ленка.
Борис рассмеялся, взял ее под руку и повел обратно, к скамейке под бузиной.
— Терпеть не могу бузины, — сказала она, садясь, — с детства.
— Это еще почему?
— Во-первых, ее нельзя есть.
— А во-вторых?
— А во-вторых, как только ее ягоды покраснеют, кажется, что уже наступила осень, когда на самом деле еще лето.
— А эту бузину?
— Это другое дело.
Борис так обрадовался ее ответу, что на радостях задал ей тот вопрос, который тревожил его все последнее время.
— Леночка, тебе нравится Водовозов?
— Водовозов? — Ленка подняла брови. — Он был у меня вчера.
— Где?!
— У меня дома. Там, где я обосновалась.
— Но ведь это неосторожно! Нам не разрешается к тебе приходить.
— Он человек опытный.
— Но зачем же он приходил?
— Уговаривать, чтобы отказалась от своего плана. Да еще как уговаривал!
— И что ты ему ответила?
— Сказала, что подумаю.
— И ты в самом деле хочешь подумать?
— Нет.
Борис задумался.
— А ты знаешь, Ленка, он в тебя влюблен, — сказал он, поднимая голову.
— Не знаю, — ответила она. — Просто он не хочет, чтобы я шла.
— Денис разрешит тебе, как ты думаешь?
— Если он не разрешит, это будет преступление. Ты же сам видишь: дело сложилось так, что нужно рискнуть, тем более что и риск-то не очень велик, по правде сказать. Подумай, если мы задержим кого-нибудь из них на месте — ведь это всё.
— Ты не ответила на мой вопрос — нравится тебе Водовозов?
— Водовозов? — повторила она беспечно и пожала плечами.
— Он ведь красавец, правда? — с горячностью (и тревогой в душе) продолжал Борис. — И потом, видела бы ты его на деле, он весь как стальной.
— А кто тебе сказал, что я люблю стальных?
— Что ты ни говори, — неизвестно зачем настаивал Борис, — а Денис ему сильно уступает. Вечно он колеблется, вечно сомневается.
— А кто тебе сказал, что я люблю людей, которые не сомневаются? — еще суше сказала она. — Денис очень хороший человек.
— Только вот воля у него не та.
— Воля? — она встала. — Знаешь, я думаю, что самый волевой из нас это Левка. Пошли по домам.
Нехотя поплелся за нею Борис, не понимая, почему все стало так плохо.
— Впрочем, он и в самом деле красивый, твой Водовозов, — сказала Ленка, когда они прощались. — И даже очень.
Правда, они встретились на следующий день, но опять поссорились, на этот раз из-за нэпа. Борис не мог с ним примириться, а Ленка его приветствовала.
— Конечно, не так это просто, — говорила она. — Иду я вчера мимо вашего магазина, купца Кутакова, или как там его, и вижу: здоровенные молодцы, краснорожие и потные, таскают мешки и ящики. Так бы и крикнула: «Эй, бабы голодные с ребятишками, давай налетай, кому сколько нужно!» Но этого нельзя.
— А по-моему, так лучше лапти жрать, — сказал Борис, — только бы не идти на уступки буржуазии.
— Кто как считает. Другие говорят — обрастут буржуи жирком, а мы с них этот жирок и срежем.
Борис почему-то насторожился, хотя сама по себе эта мысль была не нова и возражений у него не вызывала.
— Кто это так говорит?
— Ну хотя бы Водовозов.
— Ты что же, опять с ним виделась?
— Это к делу не относится.
В тоске Борис вернулся домой в тот вечер. «Что же здесь удивительного, — думал он, — Водовозов. Мимо такого не пройдешь. Надо забыть все, пока не поздно. Дали тебе поручение — выполняй. Недаром говорят, что любовь мешает выполнять долг». Но забыть он уже не мог.
Наутро настроение его немного улучшил Берестов.
— Ну, Борис, — сказал он, — пойдешь в родные леса. В поселке выследили бандитов — может быть, они обосновались в одном из старых корпусов. Знаешь такие? Поведешь наших сегодня ночью. Пойдете с Водовозовым.