Адамс согласно кивнул, выразительно поглядев на сына.
– Вы видели,– продолжал лейтенант,– лошади ни к черту. Им нужен отдых. Могу ли я надеяться, что вы не откажете нам в ночлеге?
Брови Адамса, как это обычно бывало с ним в минуты крайнего изумления, подпрыгнули вверх:
– Да вы с ума сошли, сэр! Вы хотите, чтобы я оставил вас с этим дьяволом в моем уважаемом доме? Иуда, разрази меня Господь, не придумал бы худшего!
Роджер беззлобно перебил родителя:
– Будет, отец… – и многозначительно цокнул языком.– Вы что, забыли, Бартон, здешние нравы?
– Но закон – прежде всего,– перебил его офицер.—Я так полагаю, шериф, кавалерия занята делами армии, а ваше дело,– Джон пристально посмотрел в глаза сына Паркера,– гражданское.
– Мы все находимся на службе федерального правительства… – глухо прозвучал ответ.
– Вот именно!– вспыхнул лейтенант.—А порядка я что-то не вижу здесь ни на цент.
– Не будьте наивны, сэр,– шериф был непоколебим.—Это граница… и вы не хуже меня знаете… Здесь всё делается по закону Линча.
– Всё, что касается краснокожих! – в глазах Адамса горела неподдельная тревога.
Джон нервно сжал серебряный эфес сабли:
– Да… скверная история получается… Эх, пропади они пропадом, все эти законники из Вашингтона. Боже мой! Смерть этого мерзавца якобы противоречит гуманности нашего правительства. Да там капризные бабы обоего пола, а не правительство. Все в демократию играют! А то, что этот стервятник вырезал колонну генерала Гейнса,– это всё так… игра в солдатики?! Мы прибыли сюда убивать краснокожую сволочь, и, по мне, хороши любые средства против них…
Он замолчал. Видно было, что ему стоило огромных усилий сдержать себя. Единственное чувство, которое владело им,– это угрюмая злоба и на самого себя, и на индейца, и на полковника, и на все те силы, которые принудили его к неприятной и недостойной офицера миссии конвоира. Он бросил колючий взгляд на пленника, и в глазах Бартона появилось удивление и даже растерянность.
Черный Орел сидел на корточках, прислонясь спиной к грязной стене. На его медном лице играла едва заметная улыбка. На коленях у него нежилась какая-то бездомная, ужасно тощая кошка. Они были так увлечены друг другом, что ничто более для них не существовало. Большие темные руки вождя, закованные в кандалы, руки, которые десятки раз убивали, теперь с нежностью гладили жалкую трущобную тварь. В глазах краснокожего было столько искренней теплоты, что лейтенанту, привыкшему видеть в нем только исчадие ада, стало даже не по себе. Он хотел крикнуть что-нибудь сердитое и злое, но… не смог. Язык точно распух во рту и прилип к нёбу.
Индеец поднял глаза. Взгляды их на мгновение скрестились, как железо по железу,– жестко и непримиримо. Словно многие годы кровавой, лютой борьбы между краснокожими и белыми воплотились в этих смотрящих друг на друга людях – лейтенанте Джоне Бартоне в запыленном синем мундире и вожде вахпекуто 1<1 Вахпекуто – индейское племя, входящее в союз дакотских племен. (Прим. автора).>, гладящем облезлую кошку.
Краснокожий что-то тихо напевал зверьку, кивая головой в такт словам. С его пересохших, потрескавшихся губ лился мелодичный поток индейских слов…
Полли и стоящие несколько поодаль от веранды мужчины невольно подались вперед, вслушиваясь в непонятную, но завораживающую речь.
По лицу Адамса скользнула тень сострадания. По высокому, выпуклому лбу, догоняющему отступающие волосы, пробежала волна морщин. Он хмыкнул, потоптался на месте, несколько раз вопросительно взглянул на сына, потом по-отечески взял лейтенанта под локоть и примирительным тоном произнес:
– Ай, бес с ним. Я думаю, мы что-нибудь решим с Роджером.
Шериф с облегчением рассмеялся:
– О'кей, лейтенант. Не ночевать же вам, как дикарю, в прерии. Этого истукана спрячем в погреб, отец, подальше от любопытных глаз. Согласен? (Старик с готовностью закивал головой.) Тогда я пошел.
Он приблизился к пленнику и красноречивым жестом велел тому следовать за собой. Оба скрылись за дверью. Старший Паркер счел своим долгом оговорить детали:
– Три тысячи извинений, лейтенант, но огорчу вас влёт: свободного номера нет, а посему…
Воспрянувший духом Джон лишь отмахнулся:
– К черту номер! Я солдат, мистер Адамс. Мне довольно и крыши над головой.
Глава 4
Твердым шагом офицер направился к салуну, решив помочь шерифу, но внезапно взгляд его карих глаз запнулся о красивую девушку, которую в суе и спешке он, увы, не заметил раньше. Она сидела за столиком и, отпивая из щербатой чашки молоко, с интересом разглядывала его. Солнечные лучи заливали лишь сосновые ступеньки крыльца и золотили густой ворс огромной шкуры гризли, брошенной на карниз для просушки. В густом сумраке веранды рассеянный свет ник: его почти без остатка впитывала чернота плотной тени, отчего белые столики, сплетенные из виноградной лозы стулья и светлое платье прекрасной незнакомки виделись лейтенанту единственными реальными предметами на всей веранде; но и они точно утратили свою материальность и, казалось, парили в воздухе.
Полли повернулась и потянулась за клубникой. Светлое платье резко качнулось на темном фоне, рельефно обрисовав волнующие изгибы ее фигуры. Положив ягоду в рот, она опять взглянула на растерянного кавалериста и чуть кивнула ему в приветствии пышноволосой головкой. Он ответил восхищенным взглядом, но тут же смутился и повернулся к бармену.
Старик уже возился с его лошадьми, мурлыкая под нос что-то незатейливое. Джон вполголоса окликнул его:
– Адамс, кто эта прекрасная леди?
Паркер, лукаво жмуря глаза, улыбнулся:
– А что голос дрогнул, сынок? К сердцу пришлась? Еще бы! Она – племянница мистера Рэлли, сэр. Мисс Полли проездом в Вашингтон. Скромна и красива, как ангел. Кстати, вечерним дилижансом мисс уезжает.
– Вот как?.. Клянусь флагом полка, она верх совершенства,– Джон кончиком языка лизнул верхнюю губу.
– Сто против одного, лейтенант: вашему жалованию в придачу с саблей вряд ли обрадуются в доме Мэдиссонов. Впрочем, желаю успеха,– Адамс взял под уздцы лошадей и, шаркая по-стариковски ногами, повел их в стойло. Уж кто-кто, а Паркер знал лейтенанта и уважал его не меньше своего старшего. За относительной молодостью Джона Бартона скрывались острый ум и чувства, отшлифованные тринадцатью годами жизни на фронтире. Он родился в тенистых, сумеречных лесах Северной Виргинии 1<1 Виргиния – один из штатов США на востоке.>, неподалеку от городка Чарлстон, что стоит на реке Огайо, где его семья числилась одной из первых среди первопроходцев. Позже, когда ему исполнилось немногим больше двенадцати, Джон переехал вместе с семьей на Запад, в Индиану. Отец, выходец из России, из уральских казаков 2<2 Начиная с сороковых годов XIX в. (особенно после отмены крепостного права в 1861 г.) многие русские переселенцы, захваченные европейской иллюзией американского благополучия, отправлялись за океан. (Прим. автора).>, в силу характера и кристальной честности быстро сделал карьеру и стал занимать видное положение помощника судьи штата, пока, как и большинство его современников, не погиб от шальной пули в уличной перестрелке, возвращаясь из шорной лавки. После смерти отца не долго протянула и мать… И тогда, оставив всё хозяйство старшей сестре Анне и ее мужу-ирландцу, Джон отправился пытать счастья на далекий Запад.
За последующие годы он изрядно объездил Запад от озера Флатхед на севере Монтаны до Санта-Фе и Блэк-Ривера в Аризоне, от водопада Шошон в Айдахо до Сент-Луиса и реки Уошито в Оклахоме. Он много охотился, был скаутом, жил среди поуни 3<3 Поуни – индейское племя семейства кэддо, входили, как и арикара, в группу хокан-сиу. Жили по соседству с манданами, арикара, омаха в долине Миссури в укрепленных деревнях. Основное занятие – земледелие, собирательство, позже – конная охота на бизонов. Играли существенную роль в торговом обмене земледельцев с кочевниками, особенно с шайеннами и тетон-дакотами. Как и другие аграрные племена, часто враждовали с сиуязычными дакотами, кроу, ассинибойнами. Были прекрасными следопытами-разведчиками, часто находились на службе американской армии в войне с ненавистными сиу. (Прим. автора).>, а позже, по предложению полковника Гринвуда, был зачислен в американскую кавалерию. Армейский харч лудил желудок, но густая русская кровь, неприхотливость и верность присяге помогли ему дослужиться до лейтенантских нашивок.
Бартон жестко одернул китель и, бряцая шпорами, решительно направился к юной леди. Право, он плохо понимал, зачем ему это… Но нежное, юное лицо, зеленые глаза в черной оправе густых ресниц делали девушку красавицей совершенно необычного типа для этого сурового, грубого края… Несколько локонов, которые струились вдоль щек, были небесно легки и прекрасны, напоминая цвет самородного золота. Поднявшись на веранду, он почтительно остановился возле столика, за которым она полдничала, и, галантно склонив голову, пожелал приятного аппетита.
– Спасибо,– не прерывая своего занятия, поблагодарила Полли. В больших глазах ее заплясали лукавые огоньки.
– Хм… – Джон глотнул воздуха.– Прошу покорно извинить меня, мисс. Могу ли я представиться вам?
– Отчего же нет, если вам так хочется? – она едва сдерживала улыбку, хотя одновременно ее пощипывал холодок и страха, и смущения.
– Благодарю. Лейтенант шестого кавалерийского полка Джон Бартон, мисс. По предписанию седьмой год прохожу воинскую службу в форте Фэттерман! Очень рад знакомству…
Полли прикрыла пальчиками уши:
– Как много и как громко, лейтенант!
Джон едва удержался, чтобы не застонать от внутренней досады. “Черт, горланю, как эскадрону на скаку,—казнил он себя в душе.– Совсем одичал в этой проклятой дыре! Да что говорить – скотская жизнь… газет месяцами не дождешься… Знай, чеши хвост коню, да саблю точи с утра до ночи…” Сглотнув горький ком, он не без труда выдавил:
– Прошу прощения, мисс, позвольте узнать ваше имя.
– Полли Мэдиссон. Садитесь, мистер Бартон,– с самой благосклонной улыбкой позволила девушка.
Молодой человек решительно нравился ей. Причиной тому были и хорошие манеры, и славная выправка, и благородная посадка головы, и белые, как выгоревшая солома, волосы, выглядывающие из-под скучной черной форменной шляпы, но главное – от нее не скрылся тот измученный, растерянный и полный понимания взгляд, которым он секунду-другую смотрел на закованного в железо дикаря.
– Ну что же вы? Садитесь, право,– еще раз пригласила она.
Бартон с благодарностью уселся напротив. С минуту он не отвечал, словно колебался. “Боже, ее голос!” В нем, как ему показалось, были мед и теплое вино; он ласкал слух своей мелодичностью. Грудь охватил приятный волнительный трепет.
– Бьюсь об заклад, вы впервые путешествуете по Дальнему Западу!
– Почему вы так решили? – щеки девушки залились румянцем. Она замерла, села идеально прямо и, смущенно уставилась на лейтенанта.
– Ну это, положим, совсем не трудно определить по вашим манерам и изысканному покрою платья,– Джон просто и широко улыбнулся.
Полли разочарованно вздохнула. За последние часы она устала от комплиментов. Помолчали. Джон, отчасти теряясь в наступившей паузе, с тоской посмотрел на плачевное состояние вывесок и мутных, засиженных мухами стекол Рок-Тауна. Некогда расцвеченные буквы на фасадах строений вконец облупились от дождей и солнца и стали почти невидимыми на фоне дощатых стен.
Да и здешние жители выглядели, право, не лучше. Небритые, потрепанные жизнью и неудачами люди. За редким исключением многие из них, что греха таить, высматривали свое будущее на дне стакана с виски… и были далеко не столь оптимистично настроены, как их пришедшие сюда лет сорок назад предки…
“Пожалуй, единственный оазис, в котором еще журчит ручей человеческих голосов,– подытожил Бартон,—это богадельня Паркеров… Роджер отстреливает всякую сволочь, а старик с дочкой пытаются полотенцами решить непростую задачу – натереть до блеска битые стаканы и рюмки”.
Внезапно сердце его ёкнуло: в глазах девушки зажегся прежний интерес. Она слегка прикусила губу, посмотрела на лейтенанта и, запинаясь, спросила:
– Джон Бартон, быть может, это и недостойно леди, но я хотела узнать: этот ваш пленник… действительно Черный Орел?
– Вы попали в десятку, мисс,– с радостью оживился лейтенант.– Но теперь этого кровожадного дикаря можете не бояться. Три дня назад у переправы через Рок-Ривер наши парни доблестно подрезали ему крылья. Увы, большинству удалось уйти. И всё из-за хитроумных уловок этого пса.
Полли перестала есть клубнику, задумчиво поставила чашку на стол:
– Вы говорите о нем как об ужасном злодее. А мне он показался подобным богу войны Марсу… Достойным сыном лесов и прерий.
– Но позвольте, мисс… – дружелюбно запротестовал Бартон, усмехаясь в душе наивной романтичности гостьи. Он даже не захотел слушать ее доводов, и Полли стало ясно, что его внимание и уважение к ней, во всяком случае в этом вопросе, имеет четко очерченные границы.
– Вы, надеюсь, знаете, мисс, что сиу ничем не лучше команчей или арапахо? Что? Ах, всё же слышали, что они убивают всякого белого, который попадается им на глаза, особенно если это солдат или охотник на их буйволов… Так вот, вы ошибаетесь,– Джон мрачно улыбнулся и устало посмотрел на сидевшую перед ним выпускницу.—Да, они убивают. Но не спешат… пока не насладятся вдоволь муками своей жертвы.
– Перестаньте пугать,– яркие глаза Полли потемнели.– Вам, офицеру, должно быть стыдно! Неужели вы думаете, что я буду бояться ваших россказней о грубых мясниках? Да этих историй можно наслушаться за десять центов на каждой почтовой станции. Вы утверждаете, он кровожаден. А я не раз слышала в Иллинойсе, что Черный Орел проявлял завидное великодушие и человечность.
Бартона одновременно и восхитила, и взбесила категоричность и дерзкая самонадеянность очаровательной мисс. Уж он-то знал краснокожих, как никто другой, прожив с ними бок о бок не один год. Нельзя было сказать, что Джон испытывал к ним теплоту или любовь. Это было бы неправдой, но уважение – да. Для него индеец был не наивным дикарем, коего белый человек превосходит во всем… Для него он был опасным, серьезным противником, свирепым воином-номадом, живущим ради славы побед, ради войны и кражи чужих лошадей. Индейцы за тысячу лет знали свою дикую землю, но, главное, знали, как на ней жить. Никакой зверь не смог бы двигаться тише, ни у какого ястреба нет такой остроты и цепкости взгляда… И объяснение этому довольно простое, потому как вся жизнь, каждое помышление у краснокожего держится на чувствах и ощущениях. И белый человек, если уж так стало угодно провидению, может выжить в индейской стране только в том случае, если он сам влезет в шкуру этого существа и станет индейцем более, чем сам краснокожий. И зная всё это, Джон понимал, что спорить было бы просто смешно. Прислонив голову к высокой лирообразной спинке стула, он сделал серьезное, внимательное лицо, точно был всецело поглощен беседой, а сам украдкой стал рассматривать ее блестящие серо-зеленые глаза в пушистом ореоле ресниц, прямой, чуть вздернутый маленький нос, белую шею и полную, волнующе вздымающуюся грудь.
Никакие ее рассуждения и выпады не властны были над его желанием смотреть и смотреть на нее. Ее волосы, ее глаза…
– Но наша армия… – неловко спохватился он, поймав себя на необходимости ответа.
– Ваша армия, простите, сэр, убивает не только воинов, но женщин и детей!
– Пуля не разбирает, мисс, мужчина или женщина. Приказ есть приказ!– лицо Бартона против воли стало суровым.– Индейское перемещение 1 <1 Индейское перемещение. Ди Браун, бывший библиотекарь и профессор библиотечного дела в Иллинойском университете, создал поистине замечательную книгу, со страниц которой заговорила подлинная индейская история в ее, пожалуй, самый трагический, жуткий момент, когда во второй половине XIX в. имел место так называемый “индиан ремувэл” – “индейское перемещение” – самая безжалостная стадия индейского геноцида, осуществленная Соединенными Штатами Америки в 60—90-е годы прошлого века. В глазах большинства белых американцев это было время героических свершений пионеров-колонистов, которые несли демократию и прогресс цивилизации на Запад страны, осваивая “свободные, дикие земли” и создавая мощь и славу Америки. В глазах краснокожих американцев это была пора бед и несчастий, наглых и непонятных притязаний со стороны пришельцев на всё, чем испокон веков владели они и их предки, время жестоких провокаций, вероломства, обманов, угроз и, наконец, безжалостного применения огнестрельного оружия, которое сеяло вокруг слезы, кровь и смерть. Много смертей, так много, что гибли целые народы, а от всей богатой и по-своему совершенной культуры североамериканских индейцев остались лишь жалкие изуродованные осколки.