– Ну, если вы так ставите вопрос, да, по моему мнению, сейчас важнее подумать о том, как обеспечить сохранность будущих находок, – ответил Олег, как показалось историку, с некоторым даже вызовом. – Главные ценности – впереди.
– Вы так уверенно говорите, – удивленно заметил Сергей. – Откуда вы знаете?..
В этот момент их разговор прервался: с нижнего уровня поднялась Лидия и с довольным видом продемонстрировала новую находку – глиняную статуэтку бородатого мужчины, держащего в руке какой-то предмет, похожий на блюдце.
– Похоже, это владыка неба Баалшамен, – радостно сообщила Лидия, – почти без повреждений. Как здорово!
Сергей немедленно переключился на нее. Ему не терпелось поговорить с Горской: как он узнал по дороге сюда от Игоря, ее комната – как раз следующая за кабинетом.
«С другой стороны к кабинету примыкает комната Воронцова, но его в ночь с субботы на воскресенье не было, – думал он. – Поэтому, если кто и мог слышать ночью шум в кабинете, так только она».
Сироткин воспользовался паузой и улизнул, а Лыков, коротко повторив причину расспросов, с надеждой посмотрел на задумавшуюся женщину.
– Я понимаю… – медленно протянула она, глядя на историка с некоторым сомнением. – Честно говоря, не уверена, что идея Стаса меня вдохновляет, но если он настаивает… Что ж, я вам расскажу. Не подумайте, что я хочу бросить тень, уверена, есть вполне невинное объяснение.
– Тень? Какую тень?
Лидия вздохнула и просто сказала:
– Никакого шума в кабинете ни в ночь с субботы на воскресенье, ни в следующую я не слышала, но зато я кое-что видела.
– Что же?
– Дело было так. В субботу я легла поздно. Мы с Олегом смотрели до полдвенадцатого какой-то дурацкий фильм, от которого у меня разболелась голова. Я пошла спать, но никак не могла заснуть, поэтому, промучившись некоторое время, встала, чтобы выпить пенталгин. Таблетки у меня были, но я обнаружила, что забыла налить воду в стакан, как обычно делаю. Пришлось идти в столовую, где в холодильнике мы храним канистры с питьевой водой. В коридоре я увидела Рамиза, входящего в свою комнату.
– Не помните, во сколько это было?
– Без двадцати два – я посмотрела на часы, когда встала.
– Вы уверены, что это был Рамиз?
– О, ну а кто же еще? – опешила Лидия. – Конечно, в коридоре было темно, и я видела входящего со спины, но комната Рамиза вторая от столовой, и, естественно, я подумала, что это он.
– А это не мог быть Сироткин? Насколько я понял, его комната рядом, как раз возле столовой.
– Ну… – Лидия заколебалась. – Возможно… О, прошу вас, Сергей, вы заставляете меня выдумывать!
– Выдумывать не надо, – сурово ответил Лыков.
В глубокой задумчивости он спустился на второй уровень и, стараясь не мешать работе археологов, потихоньку переговорил с остальными.
Спустя полчаса Сергей вышел из пещеры и, поднявшись к скальному святилищу, устало присел у жертвенного камня. Он чувствовал, что ему нужна передышка.
Закурив, историк некоторое время сортировал полученную информацию:
«Итак, если принять в качестве рабочей гипотезы, что кража была совершена в ночь с субботы на воскресенье (а это вероятнее всего, так как именно в эту ночь комната Стаса рядом с кабинетом пустовала), что мы имеем. Раскопщиков я исключаю – им не проникнуть внутрь без помощи своих соотечественников, но из них в доме живет только Рамиз, остальные – во флигеле, что слева от ворот. Труднее всего было бы совершить кражу Халиму и Фуазу, проще всего – повару Самиру, который почти целый день находится в доме. Особая статья – Фейсал, который ведет себя крайне подозрительно. Может быть, кража его рук дело? Но тогда зачем он следил за нами в Аммане? Если это, конечно, был он… Непонятно. Теперь члены экспедиции. Пойдем по порядку: сначала комнаты по левую сторону коридора. Комната Воронцова между салоном и кабинетом пуста, затем кабинет, следующая – Лидии. Она сказала, что видела Рамиза, но это мог быть и его сосед слева Сироткин, тем более что они примерно одного роста и комплекции. Правда, Олег блондин, но в темноте, как говорится, все кошки серы, цвет волос Лидия не могла заметить. Потом идет комната Кормана. По его словам, он ничего подозрительного не заметил, но у меня сложилось ощущение, что он не все говорит. Дальше – Пьер. Этот меня встретил откровенно враждебно и ограничился короткими фразами: ничего не видел, ничего не слышал, которым, однако, верить нельзя. Ясно, он просто хотел от меня отделаться. Интересно бы узнать, что за этим стоит. Последний на левой стороне фотограф Феликс Кузин – Кузя, как его все называют. Здесь тоже информации ноль. Правая сторона начинается с кухни и столовой, к которой примыкает комната Олега, рядом живет Рамиз, за ним Дина, которая сказала нечто важное. Она слышала слабый шум в комнате Рамиза, похожий на звук открывающегося окна, и за стеклом мелькнула чья-то тень. К сожалению, время она смогла назвать весьма приблизительно – где-то после полуночи. Данные обстоятельства, если все это ей не пригрезилось, опять же возвращают нас к Рамизу или Сироткину. Сам Олег страдает странной забывчивостью. А Рамиза я, пожалуй, оставлю напоследок, тем более что он сейчас очень занят, контролируя работу раскопщиков. Дальше комната Аркадия. Боюсь, мне несимпатичен этот малый – скользкий какой-то, глаза отводит, да и отвечал он довольно уклончиво. За ним расположился доктор. Все-таки я не ошибся: Бусыгин очень наблюдательный человек – как четко он изложил передвижения участников экспедиции. Даже странно, что он не дал мне никакой зацепки… И последние комнаты – Игоря и моя. Вернее, есть еще одна незанятая, а в те выходные были две пустующие комнаты. Но не думаю, что вор воспользовался ими…»
Сергей почувствовал, что отсидел ногу. Он с трудом поднялся и снова окинул взглядом застывшие на века каменные волны. Ему вдруг стало грустно оттого, что приходится заниматься таким прозаическим делом, как поиски преступника, находясь в самом центре живой поэмы, тысячами деталей красноречиво повествующей о происходивших здесь когда-то драматических событиях. Он прислушался. Ему показалось, что среди монотонного гула многоязыкой толпы туристов, периодически разрываемого гортанными выкриками торговцев сувениров и возниц, он различает иные голоса – тихие призывные голоса, прилетевшие из минувших столетий.
Глава 8
– Ave, Caesar! Evviva Caesar![10] – ликующие крики толпы и пронзительный рев труб и горнов сливались в оглушительную какофонию, но Молесту эти звуки казались пленительнее самых изысканных мелодий, какие ему только довелось слышать в римском театре. Это был счастливейший день в его жизни – он стоял перед великолепным дворцом набатейских царей в первом ряду почетных гостей, встречавших императора, который торжественно въезжал в побежденный Рекем.
Марк Ульпий Траян, гордо расправив плечи, восседал в центре запряженной белыми рысаками массивной золоченой квадриги, держа в руках скипетр из слоновой кости с золотым орлом наверху и лавровую ветку. Палудаментум – плащ ярко-багряного цвета, знак императорского величия – развевался на ветру, открывая пурпурную тунику, расшитую золотыми пальмовыми ветвями. Короткие начинающие седеть волосы венчал лавровый венок. Стоящий позади раб держал над его головой золотую корону. Пятидесятидвухлетний император был в расцвете сил, даже на расстоянии чувствовался исходящий от него мощный заряд энергии. Как и все в империи, Молест знал, что Траян обладал огромной физической силой и невероятной выносливостью. Армия обожала его. В походах он часто широким шагом шел впереди войска. Солдаты, вернувшись с полей сражений, взахлеб рассказывали, как император наравне с ними продирался сквозь лесные дебри и греб, находясь на флагманском судне, во время переправ через реки. Но его любили не только воины. Траян не в пример своим предшественникам был скромен и обращался с подданными как с равными и в Риме, и в провинциях. Он часто заходил в гости к друзьям, навестить заболевшего или поздравить с праздником. Когда друзья укоряли его за то, что он со всеми держится слишком просто, он отвечал, что хочет быть таким императором, какого сам предпочел бы иметь, будучи подданным.
Агент секретной службы Марк Марций Молест, как и многие в метрополии, был искренне предан своему императору и сейчас дрожал от радости, не веря себе, что удостоился такой чести – ему предстояло быть награжденным лично цезарем за заслуги перед отечеством в покорении Набатейского царства. Вот уже зазвучали литавры – триумфальное шествие близилось к своей кульминации…
Внезапно Молест резко покачнулся и едва не свалился с чепрака – кожаной подстилки на спине лошади. Сладостное виденье исчезло. Он остановил коня, который шарахнулся, испуганный метнувшимся у самых его ног дикобразом, огляделся по сторонам и вздохнул:
«Что-то я замечтался не вовремя. До этого счастливого дня еще очень и очень далеко, – подумал он с легкой досадой. – Да и в любом случае все будет не так. Колесница, запряженная четверкой, просто не проедет через это проклятое ущелье. Ну и ушлый народец эти набатеи. Ухитрились так устроиться, что и природу заставили служить себе».
– Но ничего, мы заставим их построить триумфальную арку для императора, – с недоброй ухмылкой сказал он сам себе вслух и тронул поводья.
Лошадь послушно потрусила дальше по неровной каменистой дороге. Вокруг расстилался все тот же тоскливый пустынный пейзаж, который Молест наблюдал с утра: скалистые горы, кратерообразные каньоны и песчаные дюны. Он уже шестой час скакал по пустыне Негев, направляясь в Вирсавию – самый южный город римской провинции Иудея. Но вот наконец на горизонте показался еще один скальный город – Авдат – последнее набатейское поселение на границе с Иудеей и один из основных торговых центров на Дороге благовоний, как в империи называли караванный маршрут, соединявший страны Средиземноморья с Сабейским царством, откуда доставлялись драгоценные ароматические смолы ладан и мирра. Повсюду по склону горы среди причудливых фасадов святилищ и дворцов набатейской знати виднелись виноградники. Римлянину очень хотелось остановиться ненадолго в пригородной харчевне, промочить пересохшее горло глотком местного вина, славившегося отменным вкусом, но он решительно направил коня на обходную дорогу.
«Надо успеть добраться до вечера, – мысленно напомнил он себе. – А то придется пробираться в темноте среди еврейских поселений – сомнительное удовольствие».
Марк Марций Молест считался одним из лучших специалистов по восточным провинциям империи. Он прекрасно знал историю и обычаи народов, проживающих на завоеванных территориях от Каппадокии до Сирии и Иудеи, но при этом относился к ним с презрительным высокомерием урожденного romanus civis – римского гражданина. А что касается евреев – к этим чувствам примешивалась еще изрядная доля опасений. Иудея стала римской провинцией почти сто лет назад, и долгое время римские наместники пребывали в уверенности, что полностью подчинили местное население, не считая серьезными периодически возникающие беспорядки. Но, как оказалось, под наружным спокойствием полыхало страшное пламя, которое наконец прорвалось невиданным по масштабу восстанием. Чтобы подавить его, Риму при всей его мощи потребовалось больше четырех лет, но даже после взятия Иерусалима самые отчаянные из восставших сопротивлялись еще три года, засев в горной крепости Масада. С тех пор минуло больше трех десятилетий, и внешне все выглядело вполне мирно, но всякий раз, бывая в Иудее, Молест читал в глазах местных жителей неизбывную ненависть. Они ничего не забыли и ничего не простили.
Агент ехал с докладом к своему непосредственному начальнику. Руководитель секретной службы Сервий Папирий Руф ожидал его в одной из резиденций, разбросанных по всей территории империи. Выстроенной по римскому образцу загородной виллой под Вирсавией формально владел Тит Габиний Лентул – чиновник императорской курьерской службы и тайный агент подразделения Руфа.
Вскоре римлянин достиг каньона, расположенного в двух милях от Авдата. Он невольно залюбовался яркими красками оазиса, слепившими глаза после монотонности пустынного пейзажа. Вокруг быстрой речки, прорезавшей глубокое ущелье в скальных меловых породах, буйствовала вечнозеленая растительность всевозможных видов, включая пальмы, земляничные и фисташковые деревья, на дне каньона бурлили водопады, по берегам мирно паслись горные козлы и антилопы, непонятно как удерживающиеся на почти отвесных скалах.
Но чудное видение вскоре скрылось, и перед ним вновь на многие часы замаячила плоская пыльная равнина, на которой, впрочем, стали изредка попадаться первые вестники весеннего цветения пустыни – стелющиеся по земле ярко-желтые звездочки хельмонита и высокие стебли хацава, усыпанные мелкими белыми цветками.
Уже смеркалось, когда Молест, наконец добравшись до южного пригорода Вирсавии, въехал во внутренний двор виллы, выстроенной в классическом римском стиле. Двухэтажный каменный особняк – образчик крепости знатного римлянина – надменно возвышался среди хаотической застройки предместья восточного города. К Молесту поспешно подбежали рабы, один помог спешиться, другой проводил гостя в дом. Входной портик и небольшой коридор вывели их прямо к атриуму – главному помещению любого римского жилища – с традиционным домашним алтарем у входа, где размещались изображения богов и маски предков. Поскольку уже начинало темнеть и освещения через отверстие в крыше не хватало, по углам атриума горели бронзовые масляные лампы на алебастровых подставках, сделанных в виде колонн с изображением ласточек. Наверху каждой колонны человеческая фигурка поддерживала диск, на котором и стояла лампа. Рассеянный свет несколько смягчал режущее глаз роскошное убранство комнаты: стены облицованы белым каррарским мрамором и расписаны сценами из жизни олимпийских богов, пол и потолок украшены мозаикой, которая недавно вошла в моду в империи, повсюду расставлены изящные вазы из янтаря, порфира и бронзы.
– Salut, mi amicus![11] – услышал Молест за спиной знакомый скрипучий голос.
– Salve, mi patronus![12] – почтительно приветствовал он шефа, поднимая руку в характерном римском приветствии.
Сервий Папирий Руф был маленьким тощим человечком с увядшим морщинистым лицом, на котором лишь глаза светились молодым блеском. В свои шестьдесят лет он сохранил почти юношескую гибкость, и волосы, хотя изрядно поредевшие, все еще оставались огненно-рыжими, полностью оправдывая его cognomen.[13] Подчиненные побаивались его за резкость и зло-ироничную манеру разговора, но уважали за необычайные способности. Он был гением тайных операций и мастером придумывать изощренные ловушки для противника.
– А где же наш любезный хозяин? – осведомился агент, оглядываясь.
– Ты, что, соскучился по беседе с этим занудой? – Руф метнул на собеседника насмешливый взгляд из-под густых бровей. – Я попросил его сделать мне одолжение и встретиться кое с кем в городе. Думаю, он вернется к третьей страже.[14]
Молест понимающе кивнул.
По крытой галерее, состоящей из двух рядов беломраморных колонн, которые обрамляли перистиль – внутренний сад с цветниками и замысловатым фонтаном в центре, они вошли в просторный триклиниум – обеденный зал, как и атриум, помпезно украшенный фресками с изображением сцен из жизни богов. Агент увидел, что его ждали. Красивый овальный стол на одной ножке из слоновой кости был сервирован на двоих. Среди тяжелых серебряных блюд нежно светились грани чаш из горного хрусталя, на высоких кубках сверкали, переливаясь, скифские огни – изумруды из загадочной страны на крайнем севере ойкумены. На окружающие стол трехместные низкие ложа были накинуты голубые покрывала, такого же цвета подушки обозначали места для возлежания.
– Сначала отведаем этих прекрасных кушаний, – сказал Руф, любезно улыбаясь. – Думаю, ты в этом нуждаешься. Сколько времени ты был в пути?
– От mane до suprema.[15] Я сделал лишь несколько коротких остановок, чтобы дать отдых лошади, но нигде не задерживался надолго, понимая срочность нашего дела, – собеседники многозначительно переглянулись.