Все постояльцы из «Бристоля» поспешили разместиться в более спокойных местах, если таковые можно было теперь найти в вольном городе. Немногочисленное войско Григорьева потерялось в городских кварталах – поодиночке и мелкими группами воины брали от жизни всё, чего им недоставало в зимнем походе.
– Миша, к тебе имеет дело Иосиф Аглицкий с Пушкинской, – Майорчик[31] почтительно нагнулся, чтобы Японец мог его слышать, а некоторые случайные посетители кафе «Фанкони» – нет.
– Там что-то настоящее? – поинтересовался Король, нехотя отложив в сторону свежий, возможно и последний, выпуск газеты «Одесскiй листокъ».
– Йося имеет вид взбудораженный, – кратко описал ситуацию Майорчик.
– Зови.
Не успел Миша отпить свой кофе, как возле стола появился явно смущенного вида молодой человек, лицо которого было покрыто от волнения красными пятнами.
– Михаил Вольфович, я бы не приперся за просто так… – юноша впервые имел личное общение с королем преступного мира вольного города и от того пребывал в глубоком волнении.
– Я думаю, если у порядочного человека есть ко мне дело, так я должен выслушать.
– Спасибо, Миша, за комплеман, я потому и пришел, что моя порядочность мине жизни не даёт уже второй день, – Йося поборол нервы в голосе после первой доброжелательной реплики Японца. Тот, вопросительно глядя на визитера, ожидал продолжения разговора – обычно в этом месте от визитёра следовала какая-то просьба или жалоба.
– Мы тут третьего дня на лестнице фраера одного… ну, того…
– Кокнули, что ли? Что-то я не слышал о трупе на Ришельевской лестнице[32] третьего дня.
– Та не, Миша… То была от Дерибасовской лестница. Так мы его почистили, ну и да, взял я грех на душу. Иначе не увидел бы я сегодня короля, понимаешь, одели бы меня уже в клифт деревянный[33], и лежал бы я там, молодой такой, с дыркой в боку.
– Слушай, Йося… Ты ведешь себя, будто с мамзелью заводишь. Меньше пафоса. Чего хотел?
– При французике том портфель был, – молодой человек произнёс это с важным видом, сделав в слове «портфель» ударение на первый слог.
– Ну? – томимый непониманием, Японец начинал выходить из себя. Тут григорьевцы воровской люд прижали, людям работать не дают, а Йося всё никак не разродится…
– Мама говорила – учи, сынок, языки, тебе пригодится. Таки пригодилось. Я эти бумажки прочёл. Они на немецком.
– Ну? – ещё громче подтолкнул Йосю к финальной мысли Японец.
– Миша, это очень секретные бумаги. Там так и написано вверху – «Ну очень секретные бумаги».
– И что, какие будут предложения?
– Я их вам, Миша, отдам, а мне взамен денег не надо. Я и так не знаю, на чёрта я их подмел. А вам пригодится, у вас уровень!
– Не имею возражений. Мы почитаем, и если что – за нами не заржавеет, – резюмировал Японец. – Так, а где бумаги?
Йося, хоть выглядел как юнец, ума к своим двадцати годам уже нажил:
– Три минуты. И я здесь.
Через указанное время Михаил Винницкий, известный в миру как Мишка Японец, держал в руках тонкий портфель из желтой кожи.
Весь день до самого вечера к королю одесского криминалитета стекалась со всего города информация о происходящем. То там, то здесь люди воровской специальности попадали в неприятности с красноармейскими патрулями. В порту, где интервенты оставили после себя море добра, форму, боеприпасы, технику и прочее, нужное в хозяйстве барахло, были расстреляны на месте два человека, разжившиеся четырьмя рулонами сукна. Глаза[34] докладывали, что ночью в «Бристоле» состоялся неимоверный кутёж – на подводе, запряженной добрым битюгом, привезли бочку красного вина. Катить наверх её не стали, разливали во что попало прямо в парадной зале, а потом до утра орали песни и палили по люстрам.
Последней каплей стали слова Майорчика:
– Миша, этот атаман дюже лютует.
– Что там еще? – одной плохой новостью больше, одной меньше, настроение всё равно было безнадёжно испорчено.
– Приказал расстреливать нашего брата на месте преступления в целях борьбы с преступностью.
– Эх, как завернул, шкура петлюровская!
– Позволю себе встрять, Миша, он не петлюровская шкура, а красная, – поправил своего шефа Майорчик.
– Эти шкуры перекрашиваются быстрее, чем сохло бельё в заведении покойной мамаши Мозес, царствие ей небесное! Вот увидишь, Мейер, пройдёт время, и он опять масть сменит.
– Ну, хорошо, пусть будет петлюровская. Может, оттого он чекистов так ненавидит.
– А что с чека?
– А он их тоже собрался к стенке ставить.
– И как? Получилось?
– Да не очень, Миша… Кто смылся, кто телеграфировал в штаб ихний… Такое… Жертв и разрушений нет. Но уж больно орал, что постреляет.
– Да слабоват он на чека рыпаться. Тем более они одного поля. Этот не Гришин-Алмазов[35]. Этот попроще будет. Кстати, а что там наш генерал? Что люди говорят?
– Говорят, ушел в Бессарабию.
– Один ушёл, другой вон пришёл… Что им всем неймётся, Майорчик? Что им надо из-под нас?
– А мёдом тут намазано, Миша. Ладно… Тут ещё коммерческое сообщество жалуется… Люди обоснованно волнуются. Ювелир Костюковский, так тот в лоб спросил: «Люди дорогие, я делаю взносы, свою часть договора исправно выполняю, а у меня неприятности такие, будто вас тут и не стояло».
– Что стряслось у почтенного Зиновия Яковлевича? – искренняя забота о благосостоянии известного ювелирных дел мастера сквозила в голосе Мишки Японца. Зиновий Яковлевич не только состоял на учёте как личность неприкосновенная в силу ежемесячной оплаты взносов на людские нужды, но и оказывал Мише мелкие услуги. Мог за ночь разобрать на запчасти колье, не спрашивая, откуда оно приехало, делал бесплатно экспертизу ценности камушков и утверждал подлинность проб на драгметаллах, ну и так, по мелочи – консультировал по ювелирному антиквариату. Обидеть Зиновия Яковлевича было всё равно что плюнуть самому Мишке под ноги.
– Кто старика обидел? – конкретней сформулировал вопрос Японец.
– Новые власти. И не только его, – ответил Майорчик.
– Вы, Зайдер, тянете кота за хвост. Нельзя ли конкретней, пока я не разволновался.
– Григорьев наложил контрибуцию на коммерсантов. Повелел собрать пятьсот миллионов до двенадцатого числа. Старики расстроились, говорят, во всей Одессе нет столько наличности.
– Сумасшедший поц! Что он себе думает? – взорвался Японец.
– Он себе думает, что если ему рукоплескали на Пушкинской, то он теперь Господь Бог.
– Месье Никифор несколько самоуверен… – Мишка о чём-то задумался, придвинув кофе к себе поближе. – А где этот Йося, что вчера портфель принёс?
– Доставить? – немедленно отреагировал адъютант.
– Что ты, Майорчик, такой заводной? Не доставить, а пригласить и проводить, чтобы побыстрее. Мальчик сделал нам подарок, он заслужил почтение.
Через час Иосиф сидел напротив Японца за тем же столиком, что и вчера.
– Йося, меня терзает вопрос: Аглицкий – это твоя фамилия, или по костюмчику прозвали? – Иосиф на парадные выходы крайне редко надевал костюм английского покроя, и было это всего три раза в его жизни. Два из них он встречался в этом костюме с Мишкой.
– Это фамилия.
– С такой фамилией нужно только на Пушкинской квартироваться, да… – задумчиво произнёс король.
Йося предпочёл пока вслух не выступать – Японец вид имел задумчивый и хмурый. Что только юноше не пришло в голову за ту пару минут, пока Миша молчал. От того, что нужно было-таки кокнуть ту цыганку, что вслед ему на прошлой неделе крикнула: «Шоб ты сдох, жлоб!» и до того, что даже не успел маму поцеловать перед выходом.
– Иосиф… – многозначительно начал Японец.
«Та не… так не приговаривают» – облегченно вздохнул парень.
– Вот тебе вознаграждение. Бумажки твои достойные, – король протянул юноше конверт, а тот, в свою очередь, почтенно поклонился, справедливо рассудив, что заглядывать туда прямо сейчас было бы неприлично и оскорбительно. – Гляжу я на тебя и вижу: талантливый ты экземпляр. Одёжа приличная на тебе сидит как родная, за словом в карман не лезешь. У меня тут идея одна созрела…
– Можете на меня положиться, у меня ещё и новые туфли есть, – сострил Йося, подогнув ноги под себя, так, чтобы балдахин, надетый на кресло, скрыл его потресканые ботинки.
– Вот и чудно, Йося! Мы твои туфли выгуляем! – Японец рассмеялся и встал, чтобы размять затекшую спину. – И ты не стесняйся своих педалей, босяк! Время такое. Кто стесняется, тот задних пасёт, если жив останется…
Одесса. Гостиница «Бристоль». 9 апреля 1919 г.
Следующим утром Иосиф Аглицкий, надев-таки свои новые туфли, порядком натёр ногу, пока дошёл до «Бристоля». Мусье Барабанов, распорядитель гостиницы, получивший прошлым вечером просьбу от людей, которым он не мог отказать, провел молодого человека в подсобное помещение ресторана и обозначил фронт работы.
В силу того, что Йося умел варить только кофе по-турецки и имел в этом здании свою, отдельную миссию, порученную Японцем, то к нему особо никто не цеплялся – Барабанов распорядился, что юноша будет находиться за стойкой буфета, а не на побегушках. Исключением были заказы на второй этаж – в штаб Григорьева. Буфетчик Ципрадис воспринял этот приказ с таким облегчением, будто ему списали все карточные долги. За последние сутки со второго этажа ни копейки не заплатили, а когда он скромно поднял этот вопрос, ему красноречиво ткнули в лицо маузером, поручив к концу дня дать перечень поставщиков, которые отказываются везти в гостиницу продукты без денег.
Природная общительность сделала свое дело: после обеда Йося лично прислуживал полковнику и его приближенным штабистам.
– Ты это, малец… Шобы сюда больше никто не ходил. Ты будешь носить, а то у твоих дружков рожи кислые, будто не рады освободителям! – под громкий хохот прокартавил Никифор Григорьев. Йося закинул им пару-тройку анекдотов, после которых коридор еще долго сотрясался от громкого хохота красных командиров. – И не стой как истукан! Иди, вспоминай ещё чего-нибудь. Нам твои истории по душе. Принеси вина снизу и ещё анекдотов.
– Та любой каприз, товарищ полковник! – продолжение этой фразы «За ваши деньги» Йося предусмотрительно опустил и принялся проворно убирать со стола хрустальные пепельницы с окурками от самокруток, напевая себе под нос:
– Эй, хлопчина! А ты тутошний? – прищурив глаз от попавшего туда дыма, окликнул его один из командиров.
– А як же ж. Самый шо ни есть.
– А твоя кодла вся перепуганная, не такие как ты, да и жилетки у них по размеру…
Иосиф выпрямился, одернул униформу, которая ему была великовата и важно произнес:
– Имею честь прислуживать господам… Тьфу, товарищам… – моментально поправил себя Йося и тут же продолжил. – С особым усердием, потому как первый день работаю и не имею шанса обделаться. Денег надо очень!
– А что за песенку бубнишь?
– Та у нас тут народ такой: если не погром, то все поют или радостно гутарят.
– А про марафет[36] что знаешь?
– Господа интересуются или так, побазарить? – нагло ответил официант, протирая поверхность буфета, прожженную окурками.
– Никифор, а малый действительно не промах, – обратился к полковнику тот, что завёл разговор с Йосей.
– Достанешь?
– Та легко, – Японец наказал Йосе первым делом втереться в доверие, потом, по возможности, слушать всё и везде, и самое главное – протолкнуть в штаб кокаин. Раз парни гуляют, то чего бы и не попробовать.
– Только там, где эту радость раздают, принимают исключительно деньгами.
– А пулями принимают? – встречный вопрос официанта в тупик не поставил – уличная школа научила его быстро выкручиваться из любой двусмысленной ситуации.
– Та не… У них этого барахла – как у собаки блох. Господа имеют сложности с наличностью? Я буду посмотреть… Неужели, если уважаемые люди, которые банкуют марафетом, прослышат за то, какие уважаемые люди просят заказ, то они не сделают гешефт[37]?
Официант Аглицкий сновал вверх и вниз до глубокой ночи, ублажая нового коменданта города. Исключением стали только полтора часа, которые он потратил на то, чтобы доставить зелье и доложить Японцу о том, что у Григорьева большой конфликт с ревкомом и ещё – что встреча назначена на завтра.
– Ты, что ли, Япончик? – Григорьев подошел к столу, где, попивая турецкий кофе, сидел гладко выбритый человек с тонкими усиками и нетипичным для этих мест разрезом глаз.
– Михаил Винницкий, моё почтение, – ответил Японец, небрежно поправив светлый шарф.
– Шо хотел атаман бандитов от коменданта Одессы? – Григорьев не так давно прилюдно обещал поставить Японца к стенке, но решил всё-таки его предварительно выслушать.
– Товарищ Григорьев… – Японец говорил медленно, размеренно. Его спокойствие и уверенность подкреплялись несколькими десятками вооруженных сорвиголов, ожидавших на всякий случай сигнала в ближайших внутренних дворах. – У меня есть деловое предложение.
– Говори, – Никифор водрузился на кресло, раскинув в стороны ноги, от чего столик качнулся, и кофе Японца пролился на блюдце.
Миша, собрав в кучу все свою силу воли, заставил себя сохранять хладнокровие.
– Я наслышан о вашем благородном порыве души – навести порядок в Одессе. Скажу, вам, Никифор Александрович, я того же мнения об этом вопросе.
– Ты, Мишка, не темни. Шо у вас всё так заумно? Есть предложение, вываливай.
– В Одессе много всяких флагов видали за последние пару лет. И за порядок мне рассказывал каждый новый комендант. Гришин-Алмазов к стенке собирался поставить, теперь вот вы… Я тоже за порядок. У нас тут все в равновесии – все сыты и накормлены, нам потрясений не надо.
– Хм… Ну ты и наглец…
– Та не, Никифор Александрович, я ж со всей душой. При всём уважении – ваших сколько будет? Тыщ шесть, семь?
Григорьев поморщился, впечатленный тем, как чётко Японец угадал количество личного состава находящегося в городе гарнизона. Мишка продолжил:
– Остальные по сёлам в округе. Им добраться – часа четыре на всё про всё. У меня двадцать по свистку будут в центре. На что оно нам надо, тягаться? Пулемет ваш на балконе – это ж не аргумент. Я предлагаю пакт о ненападении.
– Ты забыл про бронепоезд и танки.
– Ой, Никифор Александрович, я вас умоляю! Ну что, этот поезд приедет на Приморский бульвар? Он ездит по рельсам, так мне покойный папа рассказывал. А рельсы что, не ломаются? Или стрелки не заклинивают? Давайте не будем. Я пришел по делу, а не воздух сотрясать. С миром пришел, кстати. И в долгу не останусь. Как марафетик, зашел?
– Ух, ты… Так это ты «уважаемые люди»? – Григорьев удивился так, будто не понимал, что без Японца тут не обошлось.
– Та я не слушаю, что там на улицах гутарят…
– И как ты видишь наш договор?
– Вот это дело… – Японец поднял руку и Йося молча принес ему новый, дымящийся кофе.
– Разграничим город, и я на своей части гарантирую покой, как в лучшей больнице. Фонтан, Слободка, Молдаванка. Вы их не трогаете. Я не лезу в ваши дела в порту. Центр сами патрулируете.
– На границах посты и паспортный режим.
– А на шо оно вам надо? – искренне удивился Миша.
– А на то! Гарантируешь, что лазутчики не зайдут? – Григорьев рявкнул это так громко, что люди в зале, представлявшие обе стороны, напряглись.
– Ну я даже не знаю… До сих пор, кто хотел от жандармов спетлять, в катакомбы нырял. В Нерубайском зашел, на Ланжероне вышел. Ну, это как пример. И паспорт с собой не таскали, вы ж понимаете… вы, Никифор Александрович, не ответили… Марафет первоклассный, не находите? У меня проверенные поставщики… Думаю, мы можем себе позволить маленькое исключение и радовать вас иногда отменным качеством.