– Да жалко… Только я человек военный. Думаете, немцев мне не жалко было? А знаешь, что если ты не убьешь, то тебя потом они не пощадят. Вот Вы о зверствах вспомнили…
– Так ведь то – немцы! А тут – свои! – Ордынцев забыл, что собирался попросить Юшкевича о серьезном одолжении, и разгорячился не на шутку.
– Так чего же Вы от таких-то своих бежите? – штабс-капитан отбросил окурок, – да еще и не один…
– Да правы Вы, наверное, но только больно… Петр Константинович, я хочу просить Вас об одолжении. Дело в том, что…
– Вы хотите уехать отсюда? Не мнитесь, господин Ордынцев, я Вас не осужу. Вы человек штатский, и…
– Да нет, господин штабс-капитан, я не за себя. Я, кстати, тоже человек государственный, служил в полиции. Мне бы семью вывезти, вот о чем я хотел просить Вас. На юге есть места, где они будут в безопасности. Я хочу, чтобы они уехали в Одессу, пока здесь не успокоится. А сам здесь останусь, у меня дела есть.
– Дела? Да тут такие дела сейчас начнутся! Да с вашим утонченным мировосприятием… – штабс-капитан пожал плечами.
А Николай задумался о делах.
II
10 июля 1918 года. Убийство в Вознесенской церкви
По городу разнеслась весть о страшном злодеянии. Одни, недовольные новыми порядками, приписывали его большевистской власти. Другие усматривали виновных в многочисленных бандах и разбойниках-одиночках, злодействующих последнее смутное время по всему уезду. А сухие факты гласили: после вечерней службы в Вознесенской церкви был убит священник отец Павел. Похищена чудотворная икона, Лик святой Марфы с фрагментом мощей, могущая исцелять раны душевные и телесные.
В ризе, под стеклом, висело множество драгоценных подношений от страждущих, получивших утешение от святого лика. Оценивать материальную стоимость этих золотых предметов и драгоценных камней никому доселе не приходило на ум, но она была, очевидно, немалой.
Отец Павел был обнаружен дьяком Сергеем Васильевичем Осташкиным утром. Церковная утварь была разбросана и перевернута, образуя картину борьбы и сопротивления кощунственному святотатству.
Среди иных похищенных святынь был крест священника, медный с позолотой – видимо преступник или злодеи, если таковых было несколько, приняли его за золотой. Серебряная чаша для причастия и другие предметы, выглядевшие очень дорогими, на деле же таковыми не являлись.
Украдены были также и деньги, пожертвования прихожан, но их было немного. Рана на голове была причинена острым режущим или рубящим оружием. По ее характеру можно было сделать заключение: либо саблей, либо шашкой, возможно длинным австрийским штыком убили священника.
Горожане были взволнованы этим страшным событием. Люди плакали не таясь. «Не уберегли мы нашего отца духовного», – говорили прихожане церкви Вознесения, ходившие на службы, ведомые погибшим священником, и слушавшие его проповеди, в которых тот не скрывал своего неприязненного отношения к большевистской власти, вместе с тем призывая паству не к мечу, но к молитве, и оценивая наступившее богоборческое беззаконие как кару небесную за людские грехи.
III
8 июля 1918 года. Разгром в Терсе
Убийство произошло вскоре после разгрома продотряда, высланного из Саратова в Волгский уезд для проведения разверстки. Отряд этот действовал напористо и грубо, не оставляя крестьянам в заволжских степях и ближайших к городу деревнях ничего, чтобы пережить зиму, уводя из дворов скот и опустошая амбары подчистую.
Первые дней десять те пребывали в растерянности, бунт же начался после того, как в Терсе один из продотрядовцев, латыш, плохо говорящий по-русски, толкнул беременную крестьянку «со всей дури» (так потом описывал ситуацию ее муж, Анисим). Та упала, больно ударившись головой о ступеньку крыльца, а латыш и дружки его, в большинстве своем или деревенские голодранцы, собранные со всей губернии, или «нерусь» (тоже выражение Анисима), громко заржали, непристойно комментируя случившееся.
А когда на помощь жене поспешил муж, до того момента пытавшийся словами усовестить других продотрядовцев, то упомянутый латыш навел на него свой винтарь. Этого делать ему не следовало.
Вечером весь отряд бурно отмечал успешно выполненное задание, употребляя конфискованный у крестьян самогон, и закусывая его продуктами того же происхождения. Было их много, больше, чем всего населения деревни Терса Волгского уезда Саратовской губернии.
Анисим с парой приятелей смотались за Волгу в немецкую колонию Мюнихдорф, где у него водились знакомцы.
Выяснилось, что продотряд побывал и там, оставив после себя такую же мамаеву разруху. Кроме того, был зверски побит уважаемый в колонии старик, Клаус Штрам. В ночь после ухода красных он умер.
В вечерних сумерках колонисты, вооруженные кто вилами, кто охотничьими ружьями, кто обрезами, а кто и винтовками, на четырнадцати лодках переправились от Иргиза на правый берег, соединились с поджидавшими их крестьянами из Терсы, и, окружив бывшую помещичью усадьбу, в которой временно обосновался продотряд, начали атаку.
Нападения красные не ждали, и наступавшие без потерь перерезали большую их часть. Самых больших энтузиастов продразверстки связали, допросили, а затем тоже казнили. Тела порубили, и скормили конфискованным свиньям, которые успели уже сильно проголодаться. Затем разобрали свое добро обратно по домам.
Анисим, собрав рать из добровольцев, объявил себя атаманом вольного волжского войска, и ушел в лес.
Весть о событиях в Терсе быстро дошла до уездного центра, где тоже происходили события ужасные. Сразу после установления в городе власти Советов, начался террор против всего населения города – на улицах отлавливали офицеров, жандармов, чиновников, и просто прилично одетых «господ», среди которых были инженеры, да и просто квалифицированные заводчане, рангом мастера цеха и выше.
Далее проводилось краткое «следствие», судилище, и выносился приговор «диктуемый революционной совестью». Как правило, революционная совесть диктовала немедленное и жестокое умерщвление попавшегося.
Случалось, что офицерам, преподавателям кадетского училища, гвоздями прибивали погоны к плечам. Жители города искали пропавших родных, и находили их обезображенные тела в уличной пыли.
Пошла череда тихих похорон, с отпеванием дома – священники не успевали отслужить одну скорбную службу, а их уже звали на другую. И тут – это убийство отца Павла.
IV
12 июля 1918 года. Восстание в Волгске
И вот, услышав про события в Терсе, горожане воспряли духом, и, засветло еще, собрались на центральной площади толпой человек под тысячу. Всей ватагой, заполняя улицы от края до края и сметая на своем пути большевистские патрули, вышли к исполкому Совета, в котором как раз собрались на заседание местные активисты вместе с приехавшими из Саратова Карлом Петерсоном, заместителем председателя ЧК Блукисом, заместитель председателя губревтрибунала Гикелем и председателем ГубЧК Петровым.
Перестрелка продолжалась примерно час, пока здание не подпалили, после чего вся оставшаяся в живых большевистская верхушка запросила пощады. Пощады не было.
Все это дело не могло оставаться без последствий, но три дня уезд пожил спокойно. Власти не было никакой. Многим даже показалось, что никакой и не надо вовсе.
V
12 июля 1918 года. Начало расследования
Все время смуты, а именно так Николай определял для себя этот жестокий период расправ над «бывшими», Ордынцев со своей семьей просидел в погребе двоюродной сестры тети Груши, Анны Ивановны. Это был небольшой домик на окраине заводского поселка акционерного общества «Ассерин».
Погребом он назывался оттого, что в полу этого строения был сделан люк, под которым вырыта яма, аршина два глубиной, и площадью три на три – там стояли кадки с солеными помидорами, груздями, и прочие запасы на зиму, которые держать в тепле не следует.
В яме, то есть собственно в погребе, было холодно, но в случае опасности какое-то время можно было перетерпеть, а обычно все втроем спали на соломе, ею был засыпан весь пол, она же служила прикрытием люку.
Конец ознакомительного фрагмента.