– Давай, комсомол! Чего ты его нюхаешь? Глотай!
Зажмурившись и задержав дыхание, влил в себя вонючую отраву. И запоздало вспомнил, что за сутки съел только маленький кусочек хлеба. В голове зазвенело, мир приобрёл добрый вид. Майор ухмыльнулся, нагнулся к Тагирову и тихим доверительным голосом сказал:
– Это всё Воробей жмётся, ёшкин кот. Другой бы нормальной водки у монголов купил, а этот кугут всё экономит. «Чамбуром» господ офицеров травит, да ещё самым дешёвым. И консервами из пайка кормит, нет бы его Ленка толстозадая сварила чего-нибудь.
Роман Сергеевич пододвинул открытую банку с чем-то розовым.
– Поешь хоть, лейтенант. Лосось в собственном соку, в Союзе такого не увидишь. Чего так долго шёл? Под Дундука попал?
– Да я относил в Дом офицеров кое-что, Ольге Андреевне.
– Понятно. Ну как тебе наша Графиня?
– Удивительная женщина. А почему «графиня»? – спросил Тагиров.
– Да она вроде дворянского происхождения, говорят. Ну, и выглядит соответственно, правда? Пообщались?
– Угу. Даже стихи ей почитал, – похвалился Марат.
Внимательно прислушивающийся к разговору прапорщик Петя встрял:
– Ишь ты, поэт. Стихи он читает. Все стихи читают, а служить некому.
Морозов нахмурился:
– Слышь, Вязьмин, ты бы пил поменьше. Тоже мне, служака нашелся. Марат, скажи, ведь красивая?
– Ага, конечно. Никогда таких не встречал. Очень мне понравилась! – восторженно ответил лейтенант.
Прапорщик прищурился, с трудом сконцентрировал взгляд на Марате.
– Ну оборзел, летёха! Подкатывает к жене начальника, совсем нюх потерял.
Марат не помнил, как вскочил, откинув табуретку, и врезал прямо в центр красной наглой морды. Вязьмин схватился левой рукой за нос, а правой начал шарить по столу, нащупывая колюще-режущее.
– Убью, салага! – верещал прапорщик.
– Иди сюда, кусок! – приглашал Тагиров.
На плечах повисли соседи по столу, поволокли на выход из комнаты.
Вслед грохотал Роман Сергеевич:
– Обалдел, Тагиров?! А ты, Петя, заткнись.
– Он мне нос сломал! Я рапорт писать буду! – ныл пострадавший.
Марат стряхнул руки миротворцев, схватил сапоги и выскочил босиком на площадку.
– Ну ты даёшь, комсомол. Чего так завёлся-то?
Воробей догнал Тагирова уже на улице, остановил. Достал «Охотничьи» без фильтра, которые выдавали солдатам. Марат затянулся, закашлялся.
– Лёха, ну и гадость. Чего ты ими травишься? Нормального курева не купить?
– Дорого получается, а эти я на халяву в роте беру, – гордо ответил Лёха.
Тагирова покоробило, но он решил никак не озвучивать своё отношение к такой экономии. Чёрт его знает, что у них тут считается нормальным. Хотя сам бы он никогда не стал курить дерьмовые сигареты, отобранные у мальчишек-срочников.
– Лёха, я накосячил, конечно. Но этот Петя ваш тоже не прав, достал. Как думаешь, напишет рапорт? – спросил Тагиров.
– Чёрт его знает. Я могу с ним поговорить, если хочешь.
– Поговори, пожалуйста. А то иметь залёт в первый же день службы как-то неохота.
– Да уж. Если делу ход дать – это не залёт, это суд офицерской чести. Ладно, не кисни. Лучше скажи, презервативы есть у тебя? – поинтересовался Лёха.
Расстроенный Марат не сразу понял Воробья, переспросил:
– Чего есть?!
– Презервативы. Ну, гондоны. Есть?
– Откуда? А тебе зачем?
Лёха сплюнул и рассмеялся.
– Я погляжу, ты прямо на глазах тупеешь. Рановато начинаешь, лейтенант, до полковника-то тебе ещё служить и служить, ха-ха-ха! Провожу ликбез: берешь пакетик, разрываешь упаковку, достаёшь, надеваешь… Сказать, на что надеваешь?
– Да ну тебя. Просто к чему эту тему завёл – не понимаю.
Воробей погрустнел.
– К тому и завёл, что мои кончились два месяца назад, а здесь не достать. А залетать Ленке никак нельзя, она «чеками» получает…
– Погоди, погоди… У меня сегодня какое-то несварение мозга, либо я и вправду с детства – дебил. Какие «чеки»? Кто получает? И при чём тут контрацептивы?
Лёха вздохнул. Снова вынул «ядерную» сигарету из нищенской пачки (Марат, помотав головой, отказался) и продолжил:
– Ленка, жена моя, получает зарплату чеками «Внешторгбанка», она в геологической партии работает, в бухгалтерии. Лучше не спрашивай, как я её туда устраивал. А там по контракту беременеть нельзя. Тех, кто залетает, сразу в Союз переводят. Ну, она жена офицера, её просто уволят. А это – песец. Знаешь, сколько один рубль чеками в Союзе стоит? Можно по два с половиной, даже по три сдать! Лучше, конечно, в Москве или Ленинграде, там курс вкуснее и «Берёзок»[9] полно…
– Пойду я спать, Воробей. Ничего не соображаю. Почему твоей жене нельзя рожать? Вы же молодые, в законном браке! Курсы какие-то, «Берёзки».
– Иди, Марат. Не понимаешь – так и не надо, значит. До завтра!
Тагиров пожал руку и поплёлся в сторону офицерской гостиницы, не веря, что этот бесконечный день наконец-то завершился.
Когда утром Марат ехал автобусом на рембазу, ему казалось, что все пассажиры плотно набитого «подкидыша» знают о ночном инциденте и смотрят на него осуждающе. Однако утренний развод и совещание офицеров прошли без упоминаний о сломанном носе прапорщика Вязьмина, который на службу не вышел.
Марат начал успокаиваться и вполуха слушал, как командир батальона обсуждает с ротными выполнение плана ремонтных работ. Юрий Николаевич говорил тихо, и его голос действовал на Тагирова усыпляюще.
– Комсорг! Толкните его кто-нибудь.
Марат вытаращил глаза. Надо же, заснул на совещании, придурок. Вскочил, уронил со стола фуражку, выкрикнул:
– Я!
Юрий Николаевич покачал головой:
– Ай-яй-яй, голубчик, ну что же вы? Спать на совещании офицеров – моветон. Я понимаю, молодость, соблазны, ну вы всё-таки рассчитывайте свои силы, чтобы и на службу хватало, уж будьте любезны. Вы, видимо, меня не слышали? Тогда повторю: ваш… э… партийно-политический вдохновитель полковник Сундуков прислал распоряжение. Вот. О проведении комсомольских собраний по обсуждению решений пленума Центрального Комитета… Словом, каких-то там вам известных решений. А у нас планы ремонта вооружения и так горят, не успеваем. Я вас очень прошу: найдите разумный выход из сложившегося положения. Ибо много времени выделить на исполнение этого, несомненно, важного распоряжения я не смогу, увы.
– Конечно… Так точно, товарищ полковник! А сколько часов будет выделено?
Юрий Николаевич кашлянул и посмотрел на Морозова. Тот кивнул и взял слово:
– Да нисколько, комсомол! Нам не до болтовни… не до собраний сейчас, понимаешь? Как там у вас проверяют выполнение? Бумажки смотрят? Вот и обеспечь бумажки. А Дунд… Кхм. А Сундукову доложишь, что все собрания прошли, как он и распорядился. Что непонятно?
Тагирову пока было непонятно абсолютно всё, но он автоматически ответил:
– Так точно, всё понятно! Проведём. То есть напишем. Соберу комсоргов взводов и рот, напишут протоколы, проинструктирую.
– Ни хрена ты не понял, лейтенант! Не дам я тебе комсоргов для этого, они все на работах заняты. Сам пёрышком скрипи. Садись.
– Есть.
Марат сел, лихорадочно подсчитывая в уме: шестнадцать взводов, пять рот. И батальон ещё. Ничего себе – работка. Морозов закончил совещание:
– Сегодня и в субботу работаем до девяти вечера. Перерывы на обед и ужин – максимум полчаса.
Кто-то из ротных вздохнул:
– Блин, да это же каторга. Народ и так уже с ног валится. Отдыхать-то надо хоть немного? Меня уже ребенок не узнаёт, пугается, когда видит. Ухожу на службу – темно, прихожу домой – темно… Всю неделю – в роте. Если в Союзе – давно жена сбежала бы к тёще.
– А вот комсомол у нас ответственным будет по батальону в воскресенье, освободит вас на сутки для семейного отдыха. Так, Тагиров?
– Так точно! Конечно.
– Ну вот и славненько. Все свободны.
После совещания Воробей отвёл Тагирова в сторону:
– Я с хорошей новостью: переговорил с Петькой Вязьминым. Семьсот.
– Не понял. Чего «семьсот»?
– Тугриков, чего же ещё. Отдаешь мне, я ему передам, а он рапорт не пишет на тебя.
Марат растерялся. Он впервые слышал, что конфликты между своими решаются вот так – финансовым путём. Ну, извиниться, поляну накрыть – это понятно. Но чтобы деньгами?
– Лёха, тебе спасибо, конечно. Только у меня бабок нет вообще. А когда получка? И сколько мне дадут?
– Получка шестнадцатого числа. Тебе дадут около тысячи тугриков. Понял?
– Да понял, понял…
Дундук стоял перед клубом рембазы и, размахивая руками, руководил процессом установки огромного плаката. На нем красного цвета воин с невозможно широкими плечами прикрывал телом родную страну, изображенную в традиционных деталях: колхозный трактор пахал землю прямо во дворе заводского цеха, а космический корабль, паря в пространствах Вселенной, упирался непосредственно в Останкинскую телебашню. Чтобы зритель случайно не ошибся в идентификации охраняемой территории, над всем этим раздольем царили четыре огромные буквы «СССР». Былинный солдат одной могучей рукой придерживал крохотный, теряющийся на необъятной груди автомат, а второй указывал на прямоугольник, тесно исписанный буквами. Приглядевшись, Марат рассмотрел что-то вроде «Материалы совещания ЦК КПСС…» – и дальше неразборчиво: художник явно не соотнёс размах своих творческих сил с площадью геометрической фигуры, и буквы, поначалу написанные крупно и солидно, под конец фразы начали стремительно мельчать и вырождаться в нечитаемые закорючки.
Солдаты, облепившие написанный на листе жести плакат, как муравьи вафлю, пыхтели и пытались попасть приваренными по бокам трубами в выкопанные в земле отверстия. Дундук ревел:
– Куда, дурни! Левее! Идиоты безмозглые, левее!!! О, то есть правее, перепутал. Ну чего непонятно, дебилы? Теперь вниз! Ой, тля…
– А-а-а!
Старательно пыхтя, бойцы засунули трубу в дырку вместе с ногой зазевавшегося сержанта. Бедняга заорал, выпучив глаза, схватился за ближайшего товарища и начал падать. В итоге вся конструкция с грохотом обрушилась на стену клуба.
Тагиров, пользуясь суетой, попытался проскочить незамеченным, но был выловлен недреманным оком полковника и запряжен на контроль установки левой трубы, пока Дундук забежал справа и кричал что-то невразумительное вроде «От так от! Ух! Чуток ещё, загибай!»
Наконец справились. Сундуков, отдуваясь, снял фуражку и протёр потную лысину. Стрельнул в Марата бесцветными глазками, опустил взгляд на лейтенантскую обувь. Тагиров тоже посмотрел туда, но ничего особенного не обнаружил: сапоги как сапоги, все в пылище. Полковник начал тихо:
– Ага. И обувь не чищена. А почему? Так как потому, что имеем бестолкового и безалаберного сопляка, а офицера – так нет. Некогда ведь за формой состояния одежды следить, когда у нас пьянки насквозь всю ночь!
Тагиров стоял навытяжку, чувствуя, как пульсирующий багрянец заливает лицо. Солдаты спрятались за угол клуба и выглядывали оттуда, хихикая. Голос Дундука набирал силу и пронзительную мощь.
– Кого, тля, готовят там у вас в военном училище, а? Родина надрывается, пашет, едою кормит! А вы? Морды бьёте каким-то прапорщикам! Нет, чтобы изучать первоисточники! Классиков марксизма-ленинизма!
Марат с ужасом осознавал, что Сундукову всё уже известно, и теперь никакое чудо не спасет его от суда офицерской чести и позорного изгнания из армии…
Полковник неожиданно успокоился и заговорил нормальным голосом.
– От так от. Чего стоишь, как столб? Куда шёл? В ремзону? Вот и иди, а не навроде пня пнём стой. Распоряжение видел про собрания? Чтобы провели. А то я вас всех знаю наперечет – бумажки напишете и будете мне в нос сувать. А я не дурак! Я солдат твоих спрошу, было собрание или ни разу. Понял, лишенец?
– Так точно, товарищ полковник.
– Ещё б ты не понял. Ухи-то есть пока, значит, слышишь. К Ольге Андреевне сегодня зайди. Если стихи хорошо читаешь, будешь в доме офицеров в концерте участвовать. Или там, вести. Она заместитель начальника дома офицеров, что скажет, то и сделаешь.
Ужас, схвативший сердце холодными пальцами, отступил. Дундук явно не планировал разбираться по поводу ночного избиения прапорщика Вязьмина, и Тагиров тихонько выдохнул: послужим ещё, слава богу. Повеселевшим голосом ответил:
– А как же, товарищ полковник! Чего Ольга Андреевна пожелает – всё сделаю, будет довольна!
И осёкся, поняв, что ляпнул что-то двусмысленное. Сундуков, однако, уже не слушал. Отмахнувшись от лейтенанта, как от мелкого насекомого, широкими шагами направлялся к клубному крыльцу, на ходу начиная кричать:
– Начальника клуба сюда!
Марат не стал дожидаться и бочком-бочком отошёл за угол, а оттуда уже припустил во весь дух.
Старший лейтенант Серёжа Викулов был личностью, известной на всю 39-ю армию. В отличие от коллег-офицеров, он заканчивал политехнический институт, а не военное училище. В каждой студенческой группе есть такой – тихий, долговязый, несуразный очкарик, у которого всегда найдётся нужный конспект. Одиночкой его не назовёшь – вроде бы и в коллективных пьянках участвует, вон сидит мышкой в уголочке, цедит весь вечер свои полстакана портвейна, пьяненький уже после первого глотка. Если нужен гонец-доброволец за добавкой, то он всегда вызывается, потому что общественник и вообще добросовестный и ответственный. Но одного отправлять нельзя – обязательно деньги потеряет, или на гопников у магазина нарвётся, или поскользнётся и упадет на обратном пути и разобьёт, к чёртовой матери, все бутылки до одной. Неудачник – хроник. И никому дела нет, что у него в голове плещется, каких тараканов он там выращивает…
А между тем Серёжа зачитывался книгами про войну, знал наизусть структуру Конногвардейского полка образца 1816 года и что сказал Мюрат маршалу Нею при переходе войск из Генуи в Верону. В горячечных мечтах он не автоматические системы управления на станочной линии налаживал (такая специальность была прописана в политехническом дипломе), а карабкался по заляпанной грязью броне командирского танка, чтобы повести свою колонну на Берлин… Вот и нечему удивляться, что после окончания института с красным дипломом и бледно-синюшным лицом он оказался в армии в качестве двухгодичника – «пиджака». Что он вытворял во вверенном ему танковом взводе и как доводил до инфарктов и воспаления мозга непосредственных начальников – отдельная история[10]. Но завершилась она совершенно неожиданно: Серёжа во время больших учений заблудился в монгольской степи со своим танковым взводом и нечаянно выехал на штаб дивизии «противника», условно тем самым его уничтожив, принеся победу своему начальству и медаль «За боевые заслуги» себе. Окрыленный успехом, Викулов написал рапорт о продолжении службы после истечения двух лет, и руководители отказать героическому Серёже не имели права. Единственное, что удалось сделать командиру полка, – добиться перевода ходячего победоносного недоразумения на рембазу, подальше от танков, этих набитых боевыми снарядами источников повышенной опасности.
А в рембате Викулов более-менее прижился. Никто лучше его не разбирался в запутанной паутине электрических схем; паяльником он владел, как хороший художник – беличьей кистью. С Маратом Тагировым они сошлись быстро – видимо, на почве увлечения военной историей. Хотя и другой вариант возможен: один – молодой лейтенант, которого все гоняют почём зря, второй – странноватый «пиджак», не способный поставить солдата на место… Изгои тянутся друг к другу, как тянутся бомжи в один и тот же тёплый подвал…
В тот сентябрьский вечер они сидели вдвоём в пустой Ленинской комнате и до кровавых соплей спорили о роковой битве при Ватерлоо, рисуя кривые квадратики и стрелки на обрывке ватмана.
– На фига Рей тупо кидался со своим корпусом на замок Угумон? Ничего это не решало, ни-че-го! – раскрасневшийся Серёга тыкал карандашом в исчирканный ватман, беспрестанно поправляя очки. – Наполеон тут сглупил. Ведь ясно было, что Веллингтон не поведётся, не снимет войска с центра!