— Обед в последний день будет носить сугубо частный характер этого в целом частного визита, являющегося общественным достоянием, — отрезал он.
— А вечер второго дня? — парировал Жюльен.
Лицо Депена стало непроницаемым. Он превратился в высокопоставленного чиновника, вершащего делами деликатного свойства в тени старого государственного мужа.
— Если обед, которого вы коснулись, не касается вас, то последующие ужин и вечер не касаются меня!
Жюльен не настаивал. Он был всего лишь скромным консулом, и ему только что об этом напомнили.
После ночной вылазки во дворец Грегорио они еще больше сдружились с Валерио. Жюльен знал, что тот пьет, и по безмолвным призывам, которые ему бросала Мод, догадывался, что личная жизнь его друга страдает от этого. В связи с работами, проводимыми Соллером в «кардинальских покоях», Жюльен обнаружил, что оба дворца были связаны между собой переходом. К его великому изумлению, Валерио пошел за ключом от разделяющей дворцы двери, но оказалось, что одного ключа недостаточно.
— У тебя в консульстве должен быть второй ключ. Все это восходит к очень давним временам. Предки не пожелали заделать проход, по которому кардинал Саррокка ходил в гости к одной из дам рода Грегорио, бывшей его любовницей на протяжении пятидесяти лет, а просто установили замок: у каждой семьи было по ключу.
Жюльен стал допытываться у м-ль Декормон и г-на Бужю, но никто не знал, где второй ключ. Валерио очень редко бывал в фамильном особняке, все дни и почти все ночи проводя с Мод. Однажды он признался Жюльену, что у него нет состояния, так как большая часть наследства досталась его старшему брату.
— А я и не знал, что закон все еще благоприятствует старшему сыну, — удивился Жюльен.
Валерио улыбнулся:
— Не закон: все мы равны перед республикой; другое дело — н-ский обычай: богатые и бедные ветви есть во всех семьях.
Брат Валерио, которого Жюльен видел лишь однажды, занимал главное крыло дворца и жил на том же этаже, где располагалась картинная галерея. Его библиотека была не менее знаменита, чем коллекция картон; до сих пор сохранилась побеленная известью келья, в которой один из его предков, о котором с большим уважением отзывается в своих «Философских письмах» Вольтер, уединился, чтобы в течение сорока лет писать историю Н. Брат Валерио Пьетро Грегорио был библиофилом, в частности собиравшим прославленные впечатления Бодони[63], изданные в Парме в начале XIX века. Пьетро был не женат, и все, чем он владел, по его смерти должно было отойти Валерио или его детям, если таковые будут, а до тех пор старший Грегорио выплачивал младшему брату скромную сумму, и тот, как мог, жил в надежде на семейное достояние или деньги жены, причем ни то, ни другое ему не принадлежало.
— Вот почему я преподаю три раза в неделю американским студенткам, которых мои рассказы о Магдалине интересуют несравненно меньше, чем парни из квартала Сан-Федерико, которые тискают их ночами на малолюдных дорогах, — с нарочитой грубостью закончил свой рассказ Валерио.
Отношения Жюльена с Анджеликой круто изменились. В связи с подготовкой к встрече важного гостя покой первых месяцев сменился на службе лихорадочной деятельностью. Консул, проводивший раньше большую часть времени во дворцах и соборах, вплоть до самых отдаленных, был теперь до позднего вечера занят делами. Ужинать ему чаще всего приходилось с Депеном, чью холодную и непобедимую самонадеянность он переносил все хуже, хоть и не отдавал себе еще в этом отчета. Пока Депен был в Париже, Жюльен считал непременной обязанностью ужинать с тем или иным из своих сотрудников, еще более несносных в своем невежестве, чем Депен, поскольку они были подчиненными. И то, что вся эта возня развернулась вокруг, как ни крути, краткосрочного визита, не удивляло консула. Будучи чиновником, он умел подчиняться, хотя и сожалел, что у него почти не оставалось времени на посещение н-ских салонов.
В пятницу вечером совещание по безопасности высокого гостя, начавшееся в три часа дня, затянулось до девяти вечера, после чего Депен и его помощники вылетели в Париж специальным самолетом; Жюльен, свободный до понедельника, решил провести уик-энд дома за книгой. Валерио отыскал для него в библиотеке брата старинные хроники города, откуда прокурор, без всяких сомнений, почерпнул сведения для своей книги; не признаваясь себе в этом, консул испытывал некую болезненную тягу ко всем этим кровавым историям. Он говорил себе, что наряду с музеями и частными собраниями картин это был один из способов лучше узнать прошлое Н., состоявшее из неменьшего количества легендарных преступлений, чем число произведений искусства, ставших всеобщим достоянием.
— Ты уверен, что все это старье тебе интересно? — недоверчиво спросил Валерио.
Он словно колебался, давать ли Жюльену эти книги. Жюльен проявил твердость и вернулся домой с двумя толстыми ин-фолио под мышкой. Анджелика была дома, как в ту субботу, когда он застал ее за глажением белья. На этот раз она прилегла на диване в гостиной и заснула. При его появлении тут же вскочила.
— Прошу извинить меня, — прошептала она, выпрямляясь.
Но никак не объяснила свое присутствие. Жюльену вспомнился рассказ о девочке, что спала на заднем сиденье машины в ту ночь, когда была убита ее мать. Он протянул руку, коснулся ее плеча у шеи. Кожа была прохладна и тепла одновременно. Он погладил девушку, как котенка. Она была недвижна. Ему подумалось: «Не надо бы...» Но книги, которые он держал, упали на пол, а Анджелика закрыла глаза. Когда-то в Лондоне он познакомился с девушкой тех же лет, что Анджелика: стоило ему начать ласкать ее, она закрывала глаза и притворялась спящей. Иногда, в минуты, предшествующие любви, она по-настоящему засыпала и просыпалась лишь тогда, когда он овладевал ею, и ее руки жадно обвивали его.
Подобно лондонке Корделии, Анджелика обвила руками Жюльена. И так же не открывала глаз. Жюльен стал целовать ее лицо, шею, грудь, Анджелика не сопротивлялась и лишь как во сне что-то пробормотала. Затем совершенно отдалась ему, он поднял ее и понес в спальню. К его величайшему изумлению, она не была девственницей.
Потом она, как и Мария Тереза, зарыдала. Сперва тихо, сдержанно, робко, но затем с нею сделался настоящий нервический припадок. Она дрожала с головы до ног, громко всхлипывала, слезы заливали ей лицо. Не унимая плача, она с яростью, столь не вяжущейся с робостью и стыдливостью той девочки, которую он знал до сих пор, вновь привлекла его к себе и отдалась ему. И сразу затихла. Лицо ее озарилось каким-то диким выражением, из груди вырвался крик. Когда она уснула, Жюльен еще долго лежал рядом, а потом встал. Ее тело, слишком белое, несколько полное, такое, каким он и представлял его себе, похолодело. Он укрыл ее меховой накидкой. За окном виднелись старинная крепость и огни дворцов на другом берегу реки.
В гостиной он закурил, выпил подряд несколько рюмок коньяку и засел за книги, взятые у Валерио. В одной из них описывалась любовь великого герцога Н. к служанке-итальянке, которую дядя государя, не кто иной, как кардинал Саррокка, велел отравить, а затем бросил в колодец в поместье Шницлер, к западу от города. Жюльен побывал там. Огромные приморские сосны затеняли крыльцо виллы, к которой вела кипарисовая аллея. Музыкальный салон был расписан нагими танцующими нимфами, принадлежащими кисти ученика Понтормо[64]. Нимфы были юными, с бледными, по-девичьи нескладными телами. По легенде, одна из них была списана с той самой Анджелы Криспи, что погибла на дне колодца.
На следующее утро Анджелика ни словом не обмолвилась о том, что произошло накануне. Вскоре Жюльен дал понять Марии Терезе, что между ними все кончено, и теперь его навещала дочь булочника Айгера, приходя без предупреждения, как и в первый раз. По три-четыре дня они не виделись. Он ни о чем ее не спрашивал. Может быть, он любил ее.
До приезда премьер-министра оставались считанные дни. Депен вернулся и больше не покидал Н. В его распоряжение поступила парижская журналистка. Звалась она Розелиной Текю. Состоялась ее встреча с лучшими журналистами города, директором «Газетт», Беппо и Питером Мэшем. Несмотря на частный характер визита — или именно в силу этого, — он, по словам журналистки, должен был иметь значительный резонанс, настолько был символичен интерес главы французского правительства к городу. Розелина Текю демонстрировала полное пренебрежение к скромному консулу, который до сих пор как раз и символизировал эту самую вековую дружбу Н. с Францией. Для нее Жюльен был всего лишь чиновником низкого ранга, рядом с которым любой сотрудник управления делами совета министров состоял самое меньшее в ранге полномочного посла. Но поскольку она была некрасива и спала с Депеном, Жюльен нисколько не обижался. Наоборот, он с такой готовностью оказывал ей услуги, что она сперва удивилась, а затем поздравила его, как поздравляют радивого слугу.
— Думаю, шеф будет доволен, как вы все это организовали, — сказала она ему после совещания с представителями прессы, во время которого Жюльен выдвинул несколько интересных инициатив.
У Моники Бекер и Дианы Данини, в салоны которых ее ввел Жюльен, она держалась как завоевательница, но не могла не заметить, что Жюльен играет там важную роль. Однажды на вечере у Моники Бекер, после того как она за ужином рассказала Жюльену забавную историю, относящуюся к времени, когда теперешний государственный деятель останавливался у скульптора Пиреуса, она сказала Жюльену:
— А вы, оказывается, знакомы со всем городом?
Жюльену не оставалось ничего, как признать это.
Маркиза Берио издали улыбалась ему, Жеронима де Нюйтер приглашала его к себе на солнцестояние на виллу Эльф. Парижская журналистка не проронила больше ни слова, но одной из первых покинула дворец Бекер, попросив Жюльена проводить ее. В толпе туристов на Ратушной площади она повисла у него на руке. Жюльен соображал, должен ли он пригласить ее к себе. Ему пришло в голову предложить ей стаканчик вина в кафе «Риволи», где к ним, к счастью, подсел Депен. На прощание журналистка сказала:
— А я и не думала, что вы так преуспели здесь за столь непродолжительный срок.
По-прежнему не понимая, что еще требовалось от него, кроме как вращаться в свете и болтать о литературе и музыке, Жюльен тем не менее улыбнулся. Во взгляде этой дурнушки — приземистой, без шеи — было сожаление. Депен подмигнул Жюльену, и это означало, что и он, не последний человек в окружении главы правительства, доволен им.
Вернувшись домой, Жюльен застал спящую Анджелику. Она проснулась, лишь когда он овладел ею, и опять громко отчаянно вскрикнула. Затем, рыдая, прижалась к нему.
За неделю до приезда высокого гостя, словно в преддверии бури, установился полный штиль. Все было готово, Депен даже взял два выходных, которые провел на загородном пляже в компании журналистки. Валерио, накануне побывавший у Жюльена дома, также предложил ему проветриться.
— А не отправиться ли нам в Арджентину?
Это было название той самой затерянной в туманах деревни на берегу реки, где студентом он проводил каникулы. Жюльен вспомнил его рассказ об обветшалом дворце, о дочери сторожа и содержательнице деревенской гостиницы, с которой Валерио проводил ночь.
— Хорошо бы тебе увидеть все это, прежде чем...
Он замолчал. Жюльен переспросил:
— Прежде чем?
— Да прежде чем пригороды П. станут похожими на пригороды всех больших городов и заправочные станции придут на смену гостинице и парку.
Ярким солнечным утром они выехали из Н. Мод была с ними, вела машину. Очень скоро добрались они до границы между двумя равнинами. Погода испортилась. Пошел мелкий дождь, который затем превратился в изморось. Валерио был весел. Напевал. Мод, напротив, была серьезной. Они пересекли П. В прошлый приезд Жюльен видел лишь центр города, в этот раз они ехали по тихим окраинным кварталам, окружающим шумный центр с широкими тротуарами, по которым они бродили с Леоном Бонди, консульским агентом. Вдоль широких, вымощенных речной галькой авеню шли высокие стены, за которыми угадывались парки, сады. Перед монументальными воротами в одной из стен Мод притормозила.
— Здесь когда-то жил мой дядя, — пояснил Валерио.
Они вышли из машины. Валерио позвонил. Слуга в серой блузе открыл дверь. За забором в глубине квадратного двора возвышался дворец, облицованный мраморными плитами, особым образом отшлифованными. Вслед за слугой они вступили в промозглый вестибюль. Все ставни были закрыты.
— Со дня смерти дяди здесь никто не живет. Только слуга Иоханнес, да и тот уже очень стар.
Иоханнес шел впереди, распахивая деревянные ставни. Мелкий дождь на улице прекратился. Клочковатый, все еще густой туман начал быстро рассеиваться. За окнами виднелся парк с напоенной дождем травой. Дворец Грегорио в П. был в нескольких сотнях метров от «Синей точки», куда Леон Бонди водил Жюльена послушать джаз, но это был совершенно иной мир.
Стены вдоль лестницы, по которой они поднимались, были расписаны фресками XV века, изображающими земные радости. Жюльен вспомнил, что уже видел репродукцию этих фресок, но не знал, что они находятся здесь. Венера, музыканты, любовные утехи — во всем было много чувственности. Обнимающиеся парочки, кудрявый паж, протягивающий руку к разрезу в юбке дамы. А вокруг десятки белых кроликов на цветочном лугу, как на старинном гобелене.
— Кролик — животное Венеры, — пояснил Валерио. — Но Венеры-распутницы, Венеры-самки, как сказал бы мой дядя.
Взгляд его скрестился со взглядом Мод, которая кусала губы.
Под этим верхним рядом прекрасно сохранившихся фресок, изображающих земные радости, шли более загадочные фрески в довольно плачевном состоянии. Разделенные по знакам Зодиака, персонажи, похожие на священников или служителей какого-то языческого культа, совершали жертвоприношения. Один из священников в белом одеянии, скорее напоминающий лесовика или крестьянина, держал в руках занесенный нож. Под ножом был лишь кусок штукатурки, словно уже очень давно кто-то стер фигуру жертвы. Поодаль две юные девушки в светлых платьях шли со связанными за спиной руками. Двое юношей рядом с ними были плохо различимы. Был как будто еще третий, коленопреклоненный, но от него мало что осталось. И завершала фреску обнаженная торжествующая Венера точно на таком же цветочном лугу, что и на верхней фреске: она как будто собиралась подняться туда и принять участие в празднествах, устраиваемых там в ее честь бесстыдными любовниками среди белых кроликов.
— До того как в конце шестнадцатого века дворец купили Грегорио, он был одним из тех общественных дворцов, которые, как в Ферраре, принадлежат всем. Здесь устраивались банкеты, праздники. Здесь Франческо де Виян сочинил свои фривольные стихи, которые ты знаешь.
Франческо де Виян был большим поэтом, благодаря его очень вольным сочинениям, исполненным одновременно двусмысленного мистицизма, П. вошел в историю литературы Возрождения. Как и Тассо, он кончил жизнь сумасшедшим: покровители его, герцоги П., поместили Вияна в городской монастырь, покой и безмятежность которого он воспевал под конец жизни.
— Я хотел показать тебе этот дворец, — сказал Валерио, — чтобы ты понял: как ни убегай от Н. на другую сторону холмов, ты все равно туда вернешься.
Валерио рассказал, что один и тот же неизвестный художник расписал дворец Грегорио в П. и часовню Грегорио в церкви Санта Мария делла Паче, ту самую, что всегда была на запоре. В этой часовне, посвященной Марии Магдалине и выстроенной неким Антонином Грегорио в конце XV века, и находилась первоначально та самая надгробная плита с женской фигурой, которую Жюльен видел у Масканиуса.
— Этот Антонин Грегорио столько раз изменял жене со всякими замарашками, что по смерти прекрасной Данины пожелал, чтобы та, кем он пренебрегал при жизни, была навсегда прославлена после смерти.