Все было просто, чудовищно просто, его рассказ обо всем этом, начиная со смерти шестнадцатилетних юнцов и кончая смертью консула, его предшественника, пустившего за этим самым столом пулю себе в лоб и оставившего двусмысленные признания, вскрывал страшную подноготную. Дойдя до последней строки, он испугался. Он вдруг ясно ощутил, что, кроме него, во дворце Саррокка на одном с ним этаже кто-то есть. И тут же понял, каким будет конец.
В правом ящике стола он держал револьвер. Услышав выстрел, проститутка, зря прождавшая полгода под балконом с атлантами, подскочила на месте.
Депен самолично явился в Н., чтобы уладить все формальности. Шеф, который умирал от столько лет подтачивающего его недуга, больше всего боялся скандала: не он ли в конце концов возымел слабость отправить в любимый им город чиновника, которому не нашлось дел в Париже.
Однако ловкость его личного поверенного в делах не помешала газетам дать крупные заголовки. В статьях говорилось о развившемся у консула безумии, о снедавшем его одиночестве, о слепой страсти к служанке. Заодно припомнили и все последние преступления: исповедь, оставленная Жюльеном Винером, была столь же невразумительной, как и исповедь его предшественника, злополучного г-на де Жуаньи. Поговаривали, будто судьба ополчилась на дворец Саррокка. Консульство закрыли, что, однако, никак не должно было сказаться на дружбе Франции с Н.
Некоторое время спустя премьер-министр скончался. Прошли выборы. Новый министр иностранных дел оказался старым приятелем Жюльена. У друзей Жюльена по Парижу и Провансу, у всех, кто некогда встречал его на Монпарнасе или в коридорах власти, которые он так некстати покинул, мелькнула мысль, что, потерпи он немного, и его ждала бы блестящая карьера. Он мог бы рассчитывать на место не консула в Н., но посла в столице. Дворец Капель в С. был одной из самых роскошных дипломатических резиденций мира, а общество С., составленное из промышленников, банкиров и нескольких родовитых семейств без всяких тайн, было открытым и приветливым.
Флоренция, март 1986.
ПОЛИТИЧЕСКОЕ ВОСПИТАНИЕ
Анри Фроман-Мёрис
Перевод М. В. Добродеевой, С. Г. Ломидзе. Редактор Е.К. Солоухина
Часть первая
1
Все началось в то воскресенье. Самое обычное, каких было уже много. Подъем в восемь часов, а не в семь, как в будние дни. Завтрак в половине девятого для тех, кто не ходил к причастию. Месса в девять. После мессы Шарль поднялся к себе в комнату, взял пальто и фуражку. Потом спустился в приемную, где его обычно ждал Эжен. Но Эжен не ждал его. Пришли за другими, кто, как и Шарль, уходил по воскресеньям домой. «Старшие», принеся записку от попечителя, мог ли уходить одни. А «средних», к которым принадлежал Шарль, кто-то должен был забирать.
Эжен приезжал раз в две недели, иногда на двуколке, иногда на машине. С начала войны она работала на газолине, для чего сбоку было установлено что-то вроде котла. На машине, конечно, было быстрее. Но Шарль очень любил ездить на двуколке: он находил какую-то особую прелесть в этом возвращении к ушедшим временам. Он не мог решить, что лучше: побыстрее вернуться домой или не спеша любоваться пейзажем, внимательно рассматривать то, что из окна машины он едва успевал увидеть, говорить с Эженом и слушать его рассказы о том, что произошло в его отсутствие.
Сегодня Шарлю хотелось ехать на двуколке, тем более что погода была прекрасная. Солнечно и холодно. Солнце уже поднялось над деревьями, а лужайка была покрыта инеем.
Его товарищи один за другим выходили из приемной. И уже кое-кто из родителей, знавших его, удивлялся отсутствию Эжена. Сначала Шарль думал, что тот опаздывает из-за поломки в машине. За те два года, что Шарль, был в коллеже, ни разу не было случая, чтобы Эжен не приехал. Будь он на лошади, он, конечно, был бы уже здесь, потому что в этих случаях, чтобы не утомлять лошадь, он выезжал накануне и ночевал в городе, у тетушки Шарля.
Все разъехались, он остался один. Тогда Шарль попросил аббата Ро позвонить домой: после одиннадцати телефонная кабина закроется, а пока родители, наверное, еще не ушли в церковь. Аббат направился в свой кабинет, а вернувшись, сказал, что никто не отвечает. В их местечке телефон был только у родителей Шарля.
— Не волнуйся, — сказал аббат. — Возможно, что-то помешало им в последнюю минуту, и они не смогли тебя предупредить. А может, телефон не работает. Завтра мы все узнаем. А пока, хочешь, оставайся в коллеже, хочешь, отправляйся к своей тетушке.
Тетушка Шарля была его попечительницей в Сен-Л. Она была сестрой его дедушки. Шарль очень любил ее. Но он знал, что его неожиданное появление, да еще в то воскресенье, когда она его не ждет, да еще из-за столь необъяснимого отсутствия Эжена, приведет ее в сильное волнение. Шарль сказал аббату, что лучше избавить ее от этого ненужного беспокойства: она ведь уже немолода, плохо спит, всегда заботится о других. А потому лучше все оставить как есть и ничего не говорить ей.
Так Шарль в первый раз провел воскресенье в коллеже. Казалось, что большие затихшие здания тоже отдыхают и нежатся под солнечными лучами. Возвращаясь пустынными коридорами в свою комнату, Шарль остановился, чтобы посмотреть в окно; раньше он никогда этого не делал. Коллеж был расположен на бывшем крепостном валу, и из окон открывалась далекая перспектива как раз с той стороны, куда стремились его мысли. Дорога, которая вела к его дому, спускалась к старому каменному мосту, переброшенному через реку. На противоположном берегу последние дома были разбросаны по склонам холма, увенчанного ветряной мельницей. Она уже давно не работала, хотя у нее еще были крылья, и Шарль некоторое время смотрел на нее, думая о холме около Ватерлоо. Он читал об этом сражении. А теперь ему хотелось послать родителям телеграмму, чтобы и от них получить весточку. Но, сам не зная почему, он был уверен, что телеграф тоже не работает, потому что когда родители получали телеграмму, то девушка с почты всегда читала им ее по телефону. Поднимавшуюся по склону холма дорогу с обеих сторон затеняли деревья, давая в жаркий день прохладу медленно идущей лошади. Склон был крутой, и мало кто мог преодолеть его на велосипеде. Напротив мельницы дорога шла вдоль лесочка, за которым находился ипподром. Летом отец иногда возил его туда на скачки. В их семье все любили лошадей. Дом был полон гравюр и фотографий этих любимцев, сменявших друг друга в конюшнях. Дорога уходила за ипподром, и Шарль так ясно представлял себе, как она вьется среди лугов, лесов и ферм, словно сидел рядом с Эженом, глядя на круп лошади, отгоняющей хвостом мух. Кажется, немного — двадцать километров, думал Шарль, а когда начинаешь вспоминать, то и конца им не видно.
А потому, чтобы сократить путь, он мысленно проскочил остаток дороги и очутился на улице, ведущей к дому. Длинная аллея, обсаженная буками, вилась через лес и выходила к большому каменному порталу, ведущему во двор. Он представил себе, как выскакивает из двуколки и вприпрыжку взбегает на крыльцо.
Внезапно, в первый раз с того момента, как он понял, что Эжен не приедет, ему захотелось плакать. Он отвернулся от окна. В коридоре было тихо. Шарль открыл одну дверь, другую — никого. Тогда он пошел в свою комнату.
Он уже прочел несколько глав из «Отверженных», когда колокол позвал к обеду. Он подумал, стоит ли спускаться. Есть ему не хотелось. Хорошо бы остаться тут одному до вечера, читать и ни с кем не разговаривать. Но на других этажах открывались двери, на лестнице раздавались голоса. В столовой было так мало народу, что она показалась ему огромной. В углу около буфета был накрыт стол, за которым сидели несколько мальчиков. Многих из них он знал в лицо, но все они были старше него. После обеда они предложили ему сыграть в баскетбол. Для своего возраста Шарль был высоким и сильным. Он согласился и забросил несколько мячей. Вечером, оставшись один в своей комнате, он принялся за уроки, что неожиданно доставило ему удовольствие. Казалось, что в одиночестве он все гораздо лучше понимает.
На следующий день по окончании вечерних занятий аббат Ро подошел к Шарлю и сказал, что была повреждена телефонная линия, но он позвонил его тете и Шарль может не беспокоиться. Эжен заболел и поэтому не смог за ним приехать, а в следующее воскресенье тетушка будет ждать его, как обычно. Это успокоило Шарля. Однако в глубине души он надеялся, что родители пришлют за ним в следующее воскресенье, и приверженность однажды заведенному порядку огорчила его: целый месяц не ездить домой, целый месяц не видеть родителей! Ему хотелось в деревню, в лес. Ему хотелось снова увидеть своего пса Камила, хотелось строить дальше хижину. А если так пойдет, он не успеет ее закончить к пасхальным каникулам. Сейчас февраль, и до Вербного воскресенья у него остается только два воскресенья в городе. А потом, Бог знает, что Жан может выдумать один. Хотя Шарль был на четыре года младше Жана, он всегда был заводилой, а Жан лишь выполнял его задания. И надо сказать, очень хорошо. Они начали строить хижину в праздник всех Святых, и в каждый свой приезд Шарль находил работу выполненной. Эжен, как и обещал, дал своему сыну доски, и тот их правильно собрал и сколотил. В последний приезд Шарля были сделаны стены, и теперь нужно было приниматься за крышу, дверь и окошко. И поэтому Шарль считал свое присутствие совершенно необходимым.
В среду Шарль написал матери письмо. Он писал ей, как он огорчен тем, что не видел ее в прошлое воскресенье, и как он надеется, что Эжен скоро поправится. Он просил, в случае если Эжен все еще будет болен, чтобы отец приехал за ним на машине. Он не мог смириться с мыслью, что пропустит еще одно воскресенье в Ла-Виль-Элу. Он добавил также, что занятия идут хорошо: он был третьим в латыни и четвертым в истории. Он написал, что продолжает читать «Отверженных». Просил мать не забыть выкупать Камила. А главное, сказать Жану, чтобы тот не начинал без него строить крышу хижины. И прежде чем написать в конце «Люблю, целую, твой Шарль» («Шарль» было написано готическими буквами), добавил: «Пиши мне».
Выходя из классной, он опустил письмо в ящик, предназначенный для писем учеников.
Три последних дня недели Шарль посвятил чтению «Отверженных». Он не дочитал роман в субботу, решив, что закончит его в воскресенье.
2
Чуда не произошло. Аббат Ро не пришел за ним. Все было как всегда, и его ждал Луи, чтобы отвести к тетушке, Луи, еще менее многословный, чем обычно. Когда Шарль спросил его, поправился ли Эжен, оказалось, что он даже не знает, что тот был болен. «А, так вот в чем дело», — сказал он, и больше Шарль от него ничего не добился. А на вопрос, починили ли телефон, Луи тем же тоном повторил: «А, так вот, значит, в чем дело», будто болезнь Эжена и неисправный телефон были для него явлениями одного порядка.
Шарль понял, что он ничего больше не узнает, пока не приедет к тетушке. Ее дом находился на другом конце города. Туда вели две дороги: можно было спуститься по улице, идущей от коллежа к подножию крепостных валов, выехать через ворота Сен-Совер, подняться по улице Шатобриан до площади Мэрии, а оттуда выехать на улицу Орлож, в конце которой как раз напротив собора и жила его тетя; а можно было самым прозаическим образом пересечь город, проехав мимо казарм, больницы, вокзала, попасть на улицу Галь, которая сбоку выходила к собору. Луи выбрал первый маршрут. Прошел небольшой дождь. Верх двуколки был поднят. Лошадь шла медленно. В конце улицы, у последнего поворота к заставе Сен-Совер, их остановил немецкий полицейский. Они ожидали проверки документов. Но полицейский только перекрыл проход маленьким красно-белым диском. Через несколько минут они увидели выезжающие с улицы Герцогини Анны первые машины транспортной колонны. Они насчитали тридцать пять машин, проехавших через ворота. В большинстве это были крытые брезентом грузовики; в задней части кузова можно было разглядеть людей в касках с винтовками, поставленными между ног. За ними следовало несколько бронемашин, походная кухня и санитарная машина с красным крестом. В последней машине на очень высоких колесах Шарль рассмотрел офицера, который курил, и, когда машина проезжала мимо Шарля, взглянул на него. Когда колонна проехала, полицейский сел на мотоцикл и двинулся следом. — Когда же эти сволочи уберутся отсюда? — пробормотал Луи, посасывая свой окурок.
А Шарль представил себе карту в кабинете отца, где они вместе прикалывали маленькие флажки на русском фронте. Это было одно из его любимых развлечений во время приездов домой. Шарль надеялся, что отец не переставлял флажки без него, но внимательно слушал все сводки, и поэтому, когда он приедет, они смогут быстро воспроизвести новую обстановку на фронте. Шарль мысленно представил себе происшедшие изменения. В прошлый его приезд немцы были полностью окружены в Сталинграде. Он вспомнил также три сигнала Би-би-си перед началом новостей и голос: «Говорит Лондон. Французы обращаются к французам», который он слышал иногда в доме у родителей, прильнув ухом к приемнику, включенному на самую малую громкость.
— Как там в Сталинграде? — спросил он у Луи.
— Русские их расколошматили, — невозмутимо ответил Луи.
Радость захлестнула Шарля.
— Совсем?
— Вчистую, — сказал Луи, выезжая на мост. — Разбиты, уничтожены, капут!
Шарль представил себе, как он втыкает красный флажок вместо черного в кружок, означающий на карте Сталинград. Он не мог вспомнить, какие города находятся слева от Сталинграда и где, может быть, тоже уже стоят красные флажки.
Когда он приезжал, тетушки обычно не было дома, потому что по воскресеньям она ходила к десятичасовой обедне в собор. Поэтому, согласно заведенному порядку, Шарль отправлялся на кухню, где его поджидала жена Луи Мари. Времена были тяжелые, но ей удавалось, однако, приготовить ему завтрак и припасти специально для него горшочек меда, так непохожего на тот напоминающий резину виноградный джем, который намазывали на хлеб в столовой коллежа. И вот в этой большой комнате со сплошь каменными стенами, увешанными рядами начищенных до умопомрачительного блеска медных кастрюль, перед огромным камином, где горели настоящие поленья, Шарль проводил восхитительные минуты, глядя на огонь, лаская кошку и мечтая обо всем, что он мог бы сделать, если бы его тут не было, и не испытывая при этом ни малейшего огорчения — так ему было здесь хорошо. Он не читал, не говорил, не двигался. Он замирал, как кошка, говорила Мари. Вместе с кошкой. И так было, пока не возвращалась тетя Анриетта.
Шарль время от времени взглядывал на стенные часы. Одиннадцать двадцать. Одиннадцать двадцать пять. Половина. Проповедь, наверное, затянулась, и тетушка всенепременно будет ворчать, что кюре, этот святой человек, никак не мог остановиться. Она так удивительно умела описывать людей, подражать их жестам, выражениям, интонациям, что Шарль хохотал до слез. А поскольку она была сама доброта и не в состоянии желать, а тем более причинить кому-либо зло, то рассказы ее приобретали особое очарование, потому что никого не обижали, а только забавляли и ее саму и окружающих.
Когда в это утро, вернувшись из церкви, она вошла в кухню, чтобы увидеть «своего маленького Шарля», тот пока не узнал от Мари ничего, кроме меню сегодняшнего обеда. Поэтому он обратил к тете Анриетте такой тревожно-вопросительный взгляд, что та обняла его еще нежнее, чем обычно. И Шарлю вдруг стало тепло, словно он мерз всю неделю, а эта ласка наконец его отогрела. В гостиной на втором этаже, где она развела огонь в камине, Шарль устроился на ковре около ее кресла. Шестьдесят лет разделяло их, но Шарль всегда чувствовал, что она его понимает.
— Шарль, малыш мой! — Он схватил протянутые ему руки и, придвинувшись, положил голову к ней на колени. Он знал, что сейчас она заговорит с ним, объяснит ему, почему целую неделю он не мог ничего узнать о родителях. Но он не торопил ее; он ждал, а она, задумавшись, нежно гладила его по голове. Слышно было, как потрескивают поленья в камине.