Собеседница рассказала Жюльену, что провела в Н. неделю, побывала в музеях, дворцах и соборах и завтра уезжает, полная впечатлений. То, что ей, так тепло улыбающейся ему с почти заговорщическим, во всяком случае дружеским, видом, предстояло уехать, не ухудшило хорошего расположения духа Жюльена: эта прекрасная незнакомка — всего лишь первая из множества приезжающих сюда каждую неделю, с кем он заговорил в располагающей атмосфере кафе «Риволи», где он еще не раз заведет беседу, пригубливая шоколад со сливками. В конце разговора он будет сообщать им тоном веселого признания, что он — консул и круглый год живет в городе, в который они лишь ненадолго заглянули перед тем, как отправиться в Венецию или Флоренцию. Он представлял их себе путешественницами минувшего века: непременно англичанками или американками, чуть бледными, чуть хрупкими, похожими на героинь Генри Джеймса или Э. М. Форстера, которых грубое столкновение с Европой и Средиземноморьем потрясает и преображает.
Словом, он простился с миловидной Кристиной Ферзей на углу дворцов Вертц и Амигони под вновь повалившим с неба снегом с чувством, что завтра же или на следующей неделе встретит ее или ей подобную в том же кафе на той же кожаной банкетке перед чашкой дымящейся вербеновой настойки или густого шоколада со сливками.
Когда он вновь проходил мимо двух атлантов, держащих на руках снежную глыбу, у двери прохаживалась все та же женщина: она поджидала кого-то, куря на ветру в надвигающемся тумане. Он понял, что это проститутка; когда она окликнула его, он увидел лишь ее губы, все остальное было скрыто под спущенной на лицо меховой накидкой. Она позвала его, видимо на местном диалекте, а он знал, и то немного, литературный язык, и слова ее тут же отнесло ветром и метелью; Жюльен заметил лишь ярко-красную помаду у нее на губах.
Вернувшись в номер, в котором было еще жарче, чем днем, он попробовал было отключить батарею рядом с кроватью, но не сумел и лег. Долго еще вслушивался в тишину: за окном падал снег, звонили колокола ближних церквей — сначала каждый час ночи, затем утра.
ГЛАВА III
Жюльен заснул лишь после того, как услышал три удара с колокольни Санта Мария делла Паче: название церкви он узнал позже. Утром в номере было прохладно. Вода из крана тоже шла холодная, так как ночью замерзли все трубы.
Завтрак в едва освещенной столовой напоминал дни лихолетья. Кофеварка сломалась, булочник не поставил свежих булок. Трое расстроенных, без умолку говоривших метрдотелей, сменивших белые пластроны на теплые пуловеры, пытались объяснить необъяснимое трем старым дамам и молчаливой девице, собравшимся на сей раз за одним столом, и эту картину можно было назвать «Отступление, последние жители в городе». Жюльен понял, что из-за небывалых морозов в целом городе не только полетела система водоснабжения, но прекратилась и подача газа. Устроившись в углу столовой, он слышал ведущиеся вполголоса, как во время бедствия, разговоры, но не вникал в них. Так и не согревшись, он выпил отвратительный чай и съел черствую булку. Затем спустился к г-же Беатрис, где его уже ждал коротышка архивариус — утопая в старой куртке, он увлеченно беседовал с хозяйкой пансиона.
На улице витало то же ощущение беды. Словно одна из семи казней египетских[19] обрушилась на Н. в наказание за его гордыню. Вчерашний белоснежный покров превратился в серое грязное месиво, правда еще не жижу, которое облепило все, что можно: автомобили, витрины, двери и даже мусорные пакеты, набитые праздничными объедками и выставленные на улицу. Редкие прохожие с трудом двигались по обледенелым тротуарам, наталкивались на сугробы снега, обвалившегося с карнизов; казалось, они почти не продвигаются вперед. Жюльен, посчитавший неудобным явиться на будущее место службы в ботинках, ковылял как мог в изящных туфлях позади г-на Бужю, а тот уверенно вышагивал по скользкому тротуару, словно низкий рост был залогом его устойчивости.
Когда до Жюльена дошло, что дворец с атлантами, удерживающими на плечах горы снега, и есть здание старого консульства, он машинально поискал глазами проститутку, виденную накануне, но ее не было, а навстречу ему вышла древняя старушка, ростом не выше архивариуса, и поздравила его с прибытием. Старушка эта оказалась вдовой прежнего швейцара консульства и жила в комнатке с низким потолком над входной дверью. Так, в окружении двух карликов, и отправился Жюльен осматривать свои будущие владения.
За массивной входной дверью располагался вестибюль; его потолок с кессонами опирался на восемь дорических колонн, ограничивающих пространство, в которое из внутреннего дворика едва проникал свет. Квадратный, но весь какой-то стиснутый, глубокий и затемненный высоким нависающим карнизом, двор в это время суток походил на колодец, заполненный сугробами в метр высотой. Когда они шли по двору по расчищенной лопатой дорожке, снег доходил хранителю архивов до плеч. Проходя по бывшей караульной, Жюльен увидел множество темных фигур, в которых узнал статуи, покрытые таким количеством пыли и паутины, что они казались закутанными в покрывала.
— Я сообщил о вашем приезде Масканиусу, но не сумел заставить его вывезти весь этот хлам, — бросил на ходу коротышка.
Поднимаясь по каменным ступеням, он пояснил, что Масканиус — антиквар, он арендует у Франции первый этаж бывшего консульства для хранения своего товара.
— Не ровен час еще и наверху что-нибудь оставил, — проворчал он, когда они поднимались на второй этаж.
На площадке второго этажа и впрямь стояли другие скульптуры, завешенные серой тканью, из которой высовывались то женская головка, то рука с луком, яблоком или кинжалом. С одной из фигур ткань сползла; это была статуя работы конца XVI века или ее копия — Юдифь с удлиненными, продолговатыми формами, потрясающая головой еще не старого Олоферна[20] с зияющими ужасом зеницами.
— Товар у господина Масканиуса не всегда хорошего вкуса, — заметил г-н Бужю, стороной обходя убийцу влюбленного воина.
Он толкнул инкрустированную дверь дивной работы, на которой на фоне идеального города были изображены музыкальные инструменты — скрипки, лютни, флейты и тамбурины; сам город напоминал тот, что находился в герцогском дворце в Урбино и что долго приписывали кисти Пьеро ди Козимо[21]; они вступили в просторный зал с высоким потолком и тремя окнами с частыми переплетами, выходившими как раз на балкон с атлантами. Вот ваш кабинет, — объявил хранитель архивов.
Тут царил жуткий холод, в огромном камине с мраморной доской едва виднелась красная полоска электронагревателя.
— Когда-то здесь было центральное отопление, но уже давно все вышло из строя. Водопроводчик обещал зайти, но начались праздники, а затем ударили морозы; думаю, со всеми этими неполадками в городе работы ему подвалило.
Всем своим видом и пояснениями коротышка словно подчеркивал, что Жюльен Винер совершает хозяйский обход, сам же Жюльен становился все более молчаливым, будто и он теперь был скован добравшимся до него холодом. Красивый стол темного дерева, за которым ему предстояло работать, фрески по обе стороны камина, книжный шкаф с зарешеченными створками, запертый на большой замок, — все это выглядело весьма внушительно, но новому консулу было уже ни до чего: он чувствовал лишь, как ледяная влажность пронизывает до костей, и не находил ответа на вопрос, где — в пансионе ли, в этих ли заброшенных залах — сможет он наконец отогреться.
Невозмутимый г-н Бужю продолжал знакомить его с дворцом. Освещая дорогу карманным фонариком, они прошли еще несколько зал с дубовыми ставнями на окнах, пока не добрались до длинной галереи, уставленной по обе стороны большими деревянными шкафами с дверцами, тщательно запертыми на такие же, что и книжный шкаф, замки.
— Здесь начинаются мои владения — архивы, — тихо проговорил г-н Бужю.
Через маленькую дверку они вошли в какой-то чулан, в котором стояла такая жара, что Жюльен чуть не задохнулся.
— А вот и мой кабинет.
Комнатушка, обшитая деревянными панелями, была такой же темной, как и остальные помещения, вокруг стола белого дерева были расположены подковой три электронагревателя. На столе, испачканном фиолетовыми чернилами, стояли подставка для ручки, увенчанная пером типа «Sergeant-major»[22], баночка чернил, пресс-папье и лежал лист белой бумаги. И все ни книг, ни газет, ни какого-либо досье. В этой крохотной каморке, где, несмотря на повсеместный холод, было невыносимо жарко, царил прогорклый и сладковатый запах.
— Это не только мой рабочий кабинет, — продолжал хранитель архивов. — Чтобы не оставлять архивы без присмотра, я получил от министерства право проживать здесь.
Он приоткрыл один из стенных шкафов, и Жюльен увидел газовый баллон и плитку; в другом находилась раковина; в самом нижнем была установлена узкая банкетка, которая не могла служить ничем иным, кроме как постелью карлика. Тот уже подвигал кресло к столу.
— А теперь, господин консул, прошу вас присесть и выслушать меня, я более детально обрисую вам ситуацию.
Вернувшись в пансион к обеду, Жюльен знал не больше, чем утром. А ведь хранитель архивов проговорил почти три часа, куря сигарету за сигаретой, отчего спертый воздух клетушки стал непереносим, и перемежая свою речь горькими вздохами и частым отхаркиванием. Два раза карлик, извинившись, даже засунул голову в один из шкафов, где, как догадался Жюльен, отпил прямо из бутылки: когда он выпрямился, от него разило вином.
Для начала Бужю поведал новому шефу, что открытие консульства в Н. вовсе не означает прекращения работы консульства в П., функционирующего уже полтора десятка лет; более того, даже если в П. останется всего лишь консульский отдел, именно туда будут поступать текущие дела. Не предусматривается и перевод в Н. персонала, набившего руку в консульской и административной работе, а бюджет нового консула Франции в Н. позволит ему нанять только секретаршу и шофера. Что до самого г-на Бужю, уже имеющего дипломатический статус, то его только что произвели в чин вице-консула и он вполне справится с попавшими в беду туристами и улаживанием тех редких проблем, которые могут возникнуть по ходу дела.
Затем архивариус, получивший такое повышение, заговорил непосредственно об архивах, из чего выяснилось, что здесь хранятся сотни папок с документами, лишенными всякого интереса. Министерство иностранных дел не сочло необходимым доставить их на родину, в Париж, равно как и переслать в П. во время перевода туда консульства, а он сам никогда не стремился исследовать эти не имеющие никакой ценности связки бумаг: пятнадцать лет провел г-н Бужю под их надежным прикрытием в своей каморке, жарко натопленной зимой и прохладной летом, и все эти годы совершенно ничего не делал.
Затем он представил одуревшему от жары Жюльену список влиятельных людей города, которым Жюльен должен нанести визит: префект, архиепископ, мэр, председатель совета провинции, судьи, высшие должностные лица университета и даже высшие чины н-ского гарнизона, а также список горожан и адвокатов, которым нужно разослать уведомительные письма; кроме того, он назвал с десяток имен, носители которых представляли в Н. аристократию, довольно-таки могущественную и наделенную подлинной экономической силой, — у них полагалось оставить свою визитную карточку. Жюльен встряхнулся и задал несколько вопросов, однако по недвусмысленным ответам тут же сообразил, что эти визиты вежливости, уведомительные письма и те отношения, которые установятся в результате такого общения, и будут сутью его здешних обязанностей. Упомянул г-н Бужю и о полудюжине французских преступников, которых нужно будет навестить в тюрьме, и о консульском совещании, раз в год собиравшемся в столице, но когда Жюльен пожелал узнать, какова будет его роль в отношении французской колонии, его наставник вдруг лукаво усмехнулся, разъяснив, что, за исключением нескольких женщин, вышедших замуж за местных уроженцев, как правило скромного происхождения, число французов, проживающих в Н. и его окрестностях, приближается к нулю, в то время как другие иностранные колонии, и в частности многочисленная английская, прочно обосновались в этих краях.
— А французы, по природе своей любители искусства и старины, предпочитают Флоренцию или Венецию, — заметил коротышка все с той же злой ухмылкой. — Так или иначе, может, вы случайно и наткнетесь на нескольких чудаков, что не вылезают из своих берлог, и среди них на адвоката Тома, что управляет в Н. имуществом Франции.
Так Жюльен узнал, что во все времена по причинам, которые карлик так и не прояснил, многочисленными были дары и особенно наследства, сделанные в пользу Франции известными в городе людьми. Эти дома или виллы, в большинстве своем содержащиеся не на должном уровне из-за нехватки средств, составляли недвижимое достояние его страны, необитаемое и даже брошенное на произвол судьбы. Жюльен предположил, что, может быть, ему придется взять в свои руки управление этой недвижимостью, но его собеседник подчеркнул, что адвокат Тома работает на консульство (он тут же поправился: консульский отдел) в П. и что в депеше, буквально на днях поступившей из Парижа, специально оговорено, что нет никакой нужды в изменении заведенного порядка, невзирая на создание новой структуры.
И наконец, г-н Бужю, уже в третий раз сунувший голову в шкаф и тяжелым шагом вернувшийся на место, сообщил новому шефу, что полагающиеся ему по штату секретарша и шофер уже наняты им. Секретаршей оказалась старая дева, когда-то служившая нескольким предшественникам Жюльена, когда те занимали первые места в небольшом н-ском обществе: ее глубокое знание города, его обычаев, иерархии, как скрытой, так и той, что на поверхности, могли пригодиться новому хозяину дворца Саррокка — таково было имя семейства, выстроившего здание, в котором находилось консульство. Что до шофера, то им был сын шофера последнего консула, парнишка, которому тысяча и одна улица и тупик Н. и его окрестностей были знакомы как свои пять пальцев.
— Вот увидите, с ними вы ни в чем не будете испытывать нужды, — елейным голосом закончил архивариус, с шумом отодвигая стул.
Он пошатывался, нетрудно было догадаться, что по крайней мере сегодня от него больше нечего ждать.
На улице не переставая падал снег; возвратившись в столовую пансиона Беатрис, Жюльен обнаружил на своей тарелке салфетку в серебряном кольце, на котором уже были выгравированы его инициалы. Обе пожилые дамы, мать и дочь, робко и одновременно заговорщически улыбнулись ему; погруженная в чтение девица глаз не подняла. Третья пожилая дама, видимо, уехала. Отодвинув десертную тарелку, чтобы удобнее было прикуривать, Жюльен задумался: а он ведь так и не понял, каковы настоятельные причины, по которым решено было заново открыть консульство в Н. и назначить на этот пост его.
Двое рабочих убрали мебель и пустые папки для бумаг, загромождавшие две небольшие комнаты, выходящие на галерею; уборщица доделала остальное, а секретарша и шофер со следующего утра приступили к своим обязанностям. М-ль Декормон была старой девой, такой долговязой и тощей, что ее полная грудь, впрочем, должно быть, очень красивая, казалась почти неприличной. Она говорила солидным голосом с забавным парижским акцентом, который контрастировал как с ее сдержанной манерой поведения, так и с серьезными высказываниями о городе и его обитателях. Зато шофер, черноглазый молодой человек, моложе тридцати, открывал рот, лишь когда в том действительно была нужда. Г-н Бужю не обманул Жюльена: очень быстро как один, так и другая стали ему необходимы в непроходимых джунглях Н. и его окрестностей. Что до самого архивариуса, то Жюльен без труда сообразил, что тот по целым дням ничего не делает, безвылазно проводя время в жарко натопленной каморке, дымя как паровоз и тайком, хотя ни для кого это не было тайной, попивая. Он выходил оттуда, лишь когда Джино, шофер и по совместительству швейцар, объявлял о редком посетителе. Тогда г-н Бужю переходил в некое подобие приемной, напускал на себя строгий административный вид и принимал посетителя со скучающим лицом, чаще всего извиняясь, что ничем не может помочь. Когда Жюльен узнал об этом, он сделал вице-консулу ряд замечаний, которые ни к чему не привели, а затем, по наущению м-ль Декормон, вменил ей в обязанность прием посетителей. За собой он оставил разбор самых деликатных случаев. Но поскольку посетителей было немного, а деликатных случаев и того меньше, ни Жюльену, ни его секретарше не пришлось много заниматься чисто консульскими делами. Большую часть времени м-ль Декормон утешала заплаканных туристов, у которых стащили бумажник.