И тогда коллежский секретарь обратил внимание на заявление некоего господина Лютикова. Об этом субъекте сведений практически не имелось, знали лишь, что квартирует оный на Андреевском спуске в таком-то доме. Господин Лютиков сообщал довольно любопытную деталь, которую почему-то все упустили. На вопрос пристава, не заметил ли он, Лютиков, в тот день, когда у него украли серебряные часы «Жорж Фавр-Жако», что-либо странное, потерпевший ответил, что «ничего подозрительного не наблюдалось, за исключением припадка эпилепсии у молодого господина».
На взгляд Горского недлинная фраза несла в себе массу интересного и в то же время непонятного. Почему участковый пристав не ухватился за эту соломинку? Горского бросило в холодный пот. Мозг усиленно заработал, составляя логические конструкции.
Во-первых, господин Лютиков скорее всего врач, потому как обычные люди называют эпилепсию «падучей». Это факт. Во-вторых, если Лютиков врач, тогда он просто обязан был помочь несчастному юноше (хотя бы придержать голову). Но об этом ничего не говорится. Почему? В-третьих, с чего бы припадок эпилепсии называть подозрительным (цитировано слово в слово)?
Антон Федорович увидел во всём этом что-то нелогичное. В связи с чем и решил наведаться к господину Лютикову лично для прояснения упомянутых нюансов.
И вот уже наш письмоводитель уверенной поступью шагает мимо Десятинной и Андреевской церквей по Андреевскому же спуску в поисках дома господина Лютикова. Спуск, ведущий на Подол, здесь довольно крут и извилист, поэтому приходится всё время глядеть под ноги, дабы не покатиться кубарем вниз. Особливо это актуально зимою, когда мостовая превращается в ледяную горку. В это время года извозчики зачастую кобенятся, ломят двойную цену за подъем в Старый город.
Коллежский секретарь с интересом обнаружил, что по правой стороне спуска не хватает дома. Старую мазанку с флигельком снесли, место оградили забором. Вероятно, будут что-то строить. Зная, с каким размахом и изяществом в Киеве за последние годы возводят здания, можно было не сомневаться, что в первой русской столице появится еще один шедевр архитектурного искусства. Душа радовалась за город, который за пять лет успел стать для Антона Федоровича родным.
Иван Иванович Лютиков действительно оказался врачом. Он занимал небольшую квартирку в первом этаже небольшого домика. В своих тесных апартаментах он умудрился устроить личный кабинет, где принимал больных. И что совсем замечательно, Лютиков был невропатологом.
Но обо всём по порядку.
Сперва Антон Федорович долго держал руку на электрическом звонке, дабы известить хозяина квартиры о серьезности своих намерений. Внутри послышался легкий топот, шуршание.
«Стало быть, женщина. Служанка. Или ассистентка. Хотя скорее первое».
Ни первое, ни второе. Женщина в строгом домашнем платье приходилась Лютикову женою. Обручальное кольцо не оставляло сомнений.
– Добрый день, сударыня, – учтиво поздоровался Горский.
«Голову держит ровно, но с опаской, так и норовит отвести взгляд в сторону. Вероятно, из мещан».
– Здравствуйте, – тихо пролепетала она. – Прошу вас, проходите.
– Благодарю.
Перед тем как войти, коллежский секретарь несколько секунд осматривал внутреннюю обстановку.
– У доктора сейчас пациент. Вам придется подождать, – предупредила дама. – Прошу вас, присаживайтесь.
С этими словами она удалилась, оставив Антона Федоровича в крохотной передней наедине со старенькой банкеткой. Помещение оказалось настолько тесным, что если бы не замызганное треснутое окно, выходившее на спуск, впору было ощутить себя жуком, посаженным в спичечный коробок. Между тем здесь, точно в народной сказке, имелось три выхода. Первый, разумеется, на улицу. Второй – во внутренние, надо думать, жилые покои. Ну и за третьей, самой более-менее презентабельной дверью слышался мягкий неразборчивый баритон. Там, по всей видимости, проходил сеанс терапии.
Коллежский секретарь присел и тотчас почувствовал себя некомфортно. Если бы его сейчас кто-нибудь увидел, то непременно бы над ним посмеялся из-за комичности обстановки, в которой он очутился. Находиться в глупом положении Горскому ужасно не нравилось и ужасно его злило. Будто самая комнатка провоцировала пациентов на агрессию и необоснованное проявление ажитации.
«Здесь любому здоровому покажется, что он больной. Интересно, что это: намеренная проверка нервов до встречи с врачом или дефицит пространства?»
Исходя из скромных размеров домика, второй вывод звучал убедительнее.
В кабинете невропатолога начались физические упражнения. Скрип половиц перемежался с хрустом суставов. Несколько раз пациент умолял доктора «прекратить» и «сжалиться», неожиданно ойкал и резко выдыхал, точно его щекотали.
Антон Федорович терял терпение. Он хорошо понимал, что нервничать на приеме (пусть и деловом) у невропатолога не следует, однако ничего не мог поделать с тягостным чувством ожидания.
«Мыслящий человек, – успокаивал себя коллежский секретарь, – из любого простоя извлечет выгоду. Стало быть, есть прекрасная возможность обдумать насущные дела, спланировать будущий день или просто разобраться в самом себе».
Но вот насущных дел у письмоводителя не нашлось, а рефлексировать в подобной обстановке отчего-то не хотелось. Единственное, что̀ занимало его в ту пору, а вернее кто, – пресловутые вокзальные карманники.
«Неплохо же Лютиков живет, коли может себе позволить серебряные «Жорж Фавр-Жако». Не золотые, конечно, но и не мельхиоровые. И что собственно он делал на вокзале?»
Чем больше Антон Федорович размышлял, тем больше личность Лютикова его отталкивала. При расследовании всякого дела самое губительное – это субъективизм. Необходим единый равный подход ко всем действующим лицам, чего добиться крайне непросто, а порою и невозможно. Коллежскому секретарю пришлось приложить немало усилий, чтобы успокоить разгулявшуюся фантазию.
– С вас рубль пятьдесят, – послышалось за дверью.
«Стало быть, прием окончен».
Горский напрягся. Очень скоро ему предстоит важная встреча.
Из кабинета доктора вышел довольно высокий и корпулентный мужчина, возраст которого угадывался с трудом. Он внимательно уставился на чиновника Министерства юстиции, как будто его здесь никак не могло быть. Вероятно, он испугался, что незнакомый молодой человек всё слышал, стал свидетелем чего-то строго интимного. Впрочем, очень скоро тучный господин удалился, потеряв к Горскому всякий интерес.
– Добрый день, – поздоровался Антон Федорович, войдя в кабинет.
– Добрый день! Присаживайтесь! – улыбнулся врач.
Иван Иванович Лютиков представлял собою классический тип эскулапа: сухопарый, с клиновидною бородкой на остром подбородке, в пенсне. Взгляд мягкий, но очень сосредоточенный. Белый халат выделяется снежным сиянием. В левой руке стальное перо, в правой – миниатюрный, точно игрушечный, молоточек. На безымянном пальце обручальное кольцо.
– Я собственно… – не успел проговорить Антон Федорович, как был насильно усажен на стул.
– Вы присядьте, присядьте! – ходил возле него доктор. – И самое главное, не нервничайте.
– Я нисколько не нервничаю, – вспыхнул письмоводитель. – Я…
– Вы главное успокойтесь, – продолжал выводить из себя Лютиков. – Нервы – материя очень деликатная – восстанавливаются медленно.
– Я к вам по делу, доктор, – поспешил сообщить письмоводитель. – Позвольте представиться, коллежский секретарь Окружного суда Антон Федорович Горский, – он встал, вытянувшись по струнке, как того и требовал этикет. Лютиков понял его отнюдь не правильно.
– Очень рад! Что же вы вскочили, милейший Антон Федорович? Присядьте, присядьте! И прошу вас, не волнуйтесь. Я вам помогу.
Письмоводитель раздраженно вздохнул.
– Как раз это мне и нужно!
Тем временем Лютиков уже приступил к осмотру. Сначала он покрутил перед лицом Антона Федоровича указательным пальцем и попросил ответить, не двоится ли у него в глазах.
– Не двоится. Но вы меня совершенно не поняли… – ответил Горский, желая, наконец, открыть глаза неугомонному доктору.
– Ага. Значит, двоится? – уцепился за двусмысленную фразу дьявол в пенсне.
– Да нет же!..
– Сколько пальцев? – он вновь помаячил перед коллежским секретарем своим длинным худым перстом.
– Один, черт возьми!.. – в сердцах крикнул чиновник.
– Дотроньтесь указательным пальцем кончика вашего носа!
– Господи, доктор, я здесь вовсе не за этим…
– А вы не спорьте, милейший Антон Федорович. Выполняйте!
Горский понял, что артачиться с полоумным невропатологом бесполезно, поэтому безропотно исполнял то, о чём просил его Лютиков.
– Прекрасно! – воскликнул Иван Иванович. – Теперь сожмите руку в кулак. Отлично… Другую! Превосходно… А теперь окажите мне сопротивление!
Доктор уперся ладонями в длани Горского и попробовал того продавить. Письмоводитель, как и положено здоровому человеку, применил мышечную силу.
– Очень хорошо-с! – одобрительно кивнул Лютиков. После этого он пробил своим миниатюрным молоточком по сухожилию двуглавой мышцы под обоими локтевыми суставами. Рефлексы не заставили себя ждать. Ну и под конец осмотра невропатолог взял со стола тонкую кисточку и принялся водить ею по рукам «пациента».
– Прекратите, щекотно! – отмахивался Антон Федорович.
– Вы вполне здоровы, – недоуменно заключил Иван Иванович, почесав затылок. – Зачем же вы пришли?.. Вас беспокоят головные боли, мигрени?
– Слава Богу, хотя бы теперь вы дадите мне слово, – успокоился коллежский секретарь. – Вы, пожалуйста, присядьте, Иван Иванович, присядьте.
Лютиков сконфуженно опустился в кресло. Глаза его внимательно глядели на Горского.
– И самое главное, не нервничайте, – письмоводитель позволил себе немного мести. – Нервы – материя деликатная.
– Да-да, конечно… Я вас слушаю.
– В июне сего года на железнодорожном вокзале у вас украли часы, – после короткой паузы начал письмоводитель. – Серебряный хронометр фирмы «Жорж Фавр-Жако». Верно?
– Ах, вы пришли за этим… Но я уже давал подробные показания полиции. Или же… быть может… вы их нашли?.. – слабая надежда промелькнула в голосе Лютикова.
– Увы, нет. Не нашли. Пока не нашли. Но очень рассчитываем с вашей помощью их найти.
– Едва ли я смогу вам чем-либо помочь, так как всё, что̀ помнил, я уже рассказал.
– И тем не менее мы имеем основания полагать, что вы нам поможете.
– Кто это «мы»? Вы явно не из полиции.
– Я помощник его высокородия судебного следователя Воскресенского. Прибыл по его поручению, – прибавил Горский для большей убедительности.
– Вот как?.. Что ж, я сделаю всё от меня зависящее.
– Итак, – Антон Федорович закинул ногу за ногу, сцепил руки в замок, – читая ваши показания, я обратил внимание на некий эпизод, который вы охарактеризовали как подозрительный. Припоминаете?
– Эпизод?.. – нахмурился доктор. Сняв пенсне, он долго тер переносицу, вспоминая события минувшего месяца. – Ах да!.. В тот день, когда у меня пропали часы, на вокзале один молодой человек изображал эпилепсию.
– Изображал? Что вы имеете в виду? – не понял Горский.
– Знаете, Антон Федорович, я за свою врачебную практику повидал немало больных этим недугом. Поверьте мне, я знаю, что̀ говорю.
– Но как вы определили, что человек притворяется? Вы пытались ему помочь?
– Сперва, разумеется, хотел помочь, но, подойдя ближе, засомневался. Очень уж неправдоподобно корчился тот юноша. Почти не закатывал глаз. Так редко бывает. К тому же ему уже держали голову, поэтому моя помощь не требовалась.
– Вы точно уверены, что это была всего лишь инсценировка?
– При довольно длительном припадке в семь-восемь минут, он неимоверно быстро пришел в себя без характерного для выхода из эпилепсии состояния оглушенности и сонливости. Всё это жалкий спектакль, свидетелем которого, к глубочайшему моему сожалению, мне довелось стать.
– И вы все эти восемь минут за ним наблюдали?
– Хотелось понять, действительно ли он притворяется.
– И вы в этом убедились?
– Всецело.
– Скажите, а когда вы обнаружили пропажу часов?
– В вагоне, в тот самый момент, когда тронулся поезд. Хотел сверить время отправления…
– Вот как? Стало быть, вы уезжали? Но в ваших показаниях об этом не упоминается.
– Послушайте, господин Горский, какая разница: уезжал я или прибывал? Неужели это каким-то образом поможет найти вора?
– Возможно, что и поможет. Ничего нельзя исключать, – строго парировал письмоводитель. – Значит, вы уезжали. Позвольте осведомиться, куда?
– Ездил в уезд к одному давнему знакомому. Очень уж он меня просил. У него, знаете ли, расстройства серьезные. Вот и отправился…
– Постойте, но в вашем заявлении указана одна и та же дата: в день, когда вас обокрали, вы и обратились в полицию.
– Этого не может быть, так как я прибыл в Киев лишь на следующее утро. Тогда и обратился в полицию.
– Но я своими глазами видел…
– Стало быть, ошибка. Бывает.
– Ошибка… – лицо Антона Федоровича озарилось надеждой. – Значит, у вас украли часы, когда вы находились в зале отправлений?
– Этого я вам сказать не могу. Вероятнее всего да, но обнаружил я пропажу лишь в вагоне. Стало быть, украсть хронометр могли и на дебаркадере, и в зале отправлений, и на улице перед вокзалом, и, может быть, еще где.
– Гм. Вы можете описать того молодого человека? Как он выглядел? – взволновался Горский, подходя к самому главному.
– Столько времени прошло…
– Попытайтесь вспомнить, Иван Иванович. Это чрезвычайно важно.
– Ну… субтильный такой… лет двадцати двух – двадцати трех. Ну, как вам где-то.
– Мне двадцать семь…
– А вы неплохо сохранились!
– Глаза, волосы?
– Ох, не помню. Шатен, кажется.
– Во что был одет?
– Мешковатые брюки, поношенный сюртук песочного цвета…
– Высокий?
– Признаться, не знаю, так как видел я его уже лежачим. Оценить не сумел.
– При нем были какие-нибудь вещи?
– Кажется, никаких… Я бы заметил.
– Кругом, вероятно, собралось немало зевак?
– Вы правы: обступили так, что не подойдешь. Будто эпилепсии никогда не видели!
– Многие действительно с нею не сталкивались.
– Это отнюдь не оправдание, господин Горский, – Лютиков прислушался к скрипу входной двери. Вероятно, прибыл очередной пациент. – Полагаю, я ответил на все ваши вопросы, – он встал, показывая, что разговор окончен.
– На все. Благодарю вас, – намек врача Антон Федорович понял правильно.
– С вас, кстати, рубль с полтиною, – напомнил эскулап.
– За что же?? – ахнул коллежский секретарь.
– Как же? За осмотр!.. Ну хорошо, так и быть, раз вы пытаетесь найти мои часы, с вас рубль.
Покрасневший письмоводитель никак не рассчитывал расставаться с целковым. Но деваться было некуда, а спорить Антон Федорович посчитал ниже своего достоинства. Проныра-доктор знал, как заработать.
Положив на стол серебряный рубль, Горский откланялся. У самой двери он вдруг обернулся.
– Вы точно помните, что обратились в полицию на следующий день после кражи? – спросил он.
– Вот вам крест, – Иван Иванович усердно перекрестился.
– Благодарю вас, доктор!
Серебряный рубль был потрачен не зря.
2. Антреприза
После встречи с влиятельным господином нервы Кондратия Яковлевича вернулись в устойчивое состояние. Безусловно, он не мог быть полностью доволен разговором, ибо моментального решения не последовало, но не стоит желать журавля в небе, когда нет и синицы в руках. Всему свое время. Покровитель всегда держит слово, а значит, что-нибудь обязательно для него придумает.
Воскресенский умиротворенно пил чай, поглядывая на высокие тополя Бибиковского бульвара. За окном камеры сновали прохожие, проезжали экипажи, ругались извозчики, грохотали трамваи. Приличная публика прогуливалась по аллее, отдыхала на скамейках. Городская суета многих господ страшно угнетала, а Кондратия Яковлевича напротив – ободряла. В этой суете он ощущал гармонию, чувствовал себя в своей тарелке.