Охотник хотел что-то сказать, но в этот момент получил пулю в затылок, ткнулся лицом в стенку окопа и сполз на дно. Японцам удалось проплыть в Тунайчу с моря через узкий пролив, и теперь два баркаса, заполненные солдатами в песочной форме, заходили со стороны озера в тыл партизанам, поливая их свинцом. Но у Гротто-Слепиковского уже был готов ответ – не прошло и полминуты, как на северном редуте возник пулемет «Максим» – единственный козырь отряда.
Короткими, экономными очередями каторжане обстреляли ближнее суденышко. За борт с криком полетели несколько десантников, и баркас, потеряв управление, заюлил на месте. Второе судно, не дожидаясь участи товарищей, поспешно скрылось за мысом.
Японцы, отчаявшись взять укрепления лобовой атакой, отступили под матерные крики партизан. Но не успели защитники обрадоваться маленькой победе, как на лагерь вновь обрушился артиллерийский обстрел. Взрывы уничтожили весь правый фланг укреплений. Снаряд разворотил один из блиндажей, толстые бревна веером торчали из земли. Что случилось с сидевшими внутри ранеными и женами вольнопоселенцев из отряда, лучше было не думать.
Когда обстрел наконец закончился, Георгий сидел на земле и пытался отряхнуть от грязи звенящую, словно медный чан, голову. Борис подошел и что-то прокричал брату прямо в лицо, потом снова и снова. Родин помотал головой, прогоняя лишние звуки. И только с четвертого раза разобрал:
– Енька! Стрелять перестали, сейчас в штыки пойдут! Винтовка твоя где?
Георгий что-то промычал в ответ и принялся выкапывать из-под осыпавшейся земли свою заветную «мосинку», подарок матросов с крейсера «Новик». Из леса, изредка постреливая, наступали японцы, их было не менее двухсот человек. Партизаны же к тому времени потеряли убитыми четверть отряда, а из оставшихся каждый второй был ранен. Несмотря на это, отсиживаться в окопах – верная смерть, нужно было прорываться из окружения. Гротто-Слепиковский взвел курок револьвера и, перекрестившись, скомандовал:
– За мной, братцы! Вперед! Ура!
И, спрыгнув с насыпи, устремился навстречу врагу. Его поддержало пять десятков каторжных глоток, и над сахалинской тайгой разнеслось басовитое грозное: «Урра-а-а!» Из тайги с криком «Банзай!» хлынули японские десантники.
Две силы сшиблись на опушке леса. Высокие плечистые русские, снаряженные берданками и тяжелыми, длинными винтовками Мосина, лучше подходившими для штыковой атаки, поначалу стали одерживать верх. Они буквально смели первые ряды низкорослых япошек, словно северные великаны в битве с мелким лесным народцем. Каторжники стреляли, кололи, крушили черепа врагов прикладами в битве за жизнь и свободу. Но численное превосходство постепенно дало о себе знать – из тайги прибывали все новые и новые солдаты, и скоро у каждого русского было по четыре противника. Вновь грохнула артиллерия, в лагере начали рваться снаряды, отрезая путь к отступлению. Ожил и снова застучал пулемет, брошенный на склоне сопки.
Гротто-Слепиковский в упор выпустил последнюю пулю, свалив с ног нападавшего десантника, отбросил в сторону ставший бесполезным револьвер и потянул из ножен кортик. Но в этот момент сзади грохнуло, и отважный капитан, иссеченный осколками, повалился в заросли папоротника.
Братья Родины, стараясь подороже продать свои жизни, спина к спине отражали атаки десятка японских солдат. Патроны давно кончились, штык был сломан, поэтому Георгий орудовал винтовкой как дубиной, не подпуская к себе врага на расстояние укола штыком. С тыла его прикрывал Борис, вооруженный трофейной японской саблей. Солдаты прыгали вокруг этой смертоносной мельницы, пытаясь взять на мушку опасного русского. Но тут среди партизан пронеслась весть: «Капитана убило! Убило капитана!» Это известие подорвало дух оборонявшихся, и они начали бросать оружие на землю, поднимая руки. Японцы сомкнули кольцо вокруг оставшихся в живых защитников крепости.
Все было кончено.
Глава 3
Японцы, словно суетливые желтые муравьи, заполонили лагерь. Они деловито обшаривали окопы и блиндажи в поисках выживших. Кругом звучали грубые окрики, стоны раненых и редкие выстрелы. Братьев Родиных, в числе прочих понурых, грязных и окровавленных, со связанными за спиной руками партизан, погнали на берег Тунайчи. На пленных презрительно покрикивали, а особо медлительных пихали прикладами.
Каторжники устало огрызались, но брели вперед. Слишком много выпало на их долю, и теперь, когда все было потеряно, огонь, придававший им сил к борьбе, угас, а в глазах не было ничего, кроме обреченности. Борис Родин, напротив, отчаянно выискивал возможность для побега. Он достаточно хорошо понимал японский и из разговоров солдат догадался – если ничего не предпринять в ближайшие минуты, то живыми им уже не уйти. Борис лихорадочно шарил вокруг единственным зрячим глазом. Второй заплыл ужасным кровоподтеком после того, как бывшего офицера попытались связать японские солдаты. Получив несколько мощных ударов, они обозлились и угостили его прикладом винтовки.
Теперь, когда избежать плена не удалось, нужно было найти хоть какую-то зацепку, любую надежду на спасение. Если неприятель узнает, что к нему в руки попал человек, еще совсем недавно носивший мундир полковника секретного отдела русской разведки, то тогда уж лучше сразу кинуться грудью на штык, потому что иначе не избежать многочасовых допросов и пыток, в которых азиаты были большими мастерами.
Пленных тем временем уже вывели на берег и строили шеренгами, подготавливая к допросу. К ним, важно вздернув нос, вышел японский офицер. Кривоногий потомок гордых самураев ежесекундно вытирал от пота свое круглое, как достопамятный нянюшкин блин, лицо и тяжело дышал. Было видно, что злоба распирает его, словно кипящий чайник. Еще бы ему было не злиться, командование приказало проучить партизан, донимавших своими вылазками десантный корпус, но эта простецкая с виду операция против шайки лесных разбойников обошлась чуть ли не в четверть батальона убитыми и ранеными. Теперь эти грозные противники, доставившие столько неожиданных хлопот, стояли на прибрежном песке жалкие и оборванные, многие были контужены, ранены и истекали кровью. Но офицера это, казалось, ни капли не смущало. Он раздраженно пошевелил черной щеточкой усов и в нетерпении прикрикнул на пленных, коверкая на свой лад русские слова:
– Субаяку! Быстро, быстро! Быстро стройся, гайдзин!
Услыхав, что офицер говорит по-русски, Георгий Родин немедленно встрепенулся. Несмотря на то что в последний год в его руках чаще оказывалась винтовка, а не стетоскоп или скальпель, Родин в первую очередь оставался врачом, который чтил клятву Гиппократа не меньше воинской присяги. Молодой доктор не мог спокойно смотреть, как страдают от ран его боевые товарищи, и при первом же случае, поравнявшись с надутым и красным, как индюк, распаренным от жары японцем, немедля обратился к нему:
– Я врач и требую, чтобы вы позволили мне оказать пленным первую медицинскую помощь. Вы офицер японской императорской армии и обязаны соблюдать кодекс обращения с военнопленными!
В ответ японец расхохотался, ощерив мелкие крысиные зубки и схватившись за стянутый портупеей живот. Наконец, отсмеявшись, он ответил, надменно скривив рот:
– Ты сильно глупый, русико доктор! Этот гайдзин не военный. Где их мундир? А? Это обычный вокоу, разбойники! Бандиты! Им не нужен твой помощь, потому что по приказу императора Мэйдзи их ждет расстрел! Глупый доктор хочет лечить мертвецов! Ха-ха-ха!
Но новый приступ смеха длился недолго, потому что Родин, стиснув от ярости зубы, поддел своим рваным сапогом кучку песка и ловким движением отправил его прямо в красную смеющуюся физиономию. Японец взвыл от ярости, отплевываясь и вытирая слезящиеся глаза:
– Ааарр! Глупый доктор! Ты за это заплатишь! Я сразу увидел, вы оба не похожи на разбойник! Вы похожи на шпион! Вы не умрете так просто, как остальные гайдзин, сперва я проведу специальный допрос! О, у меня есть пара способ, как развязать любые языки!
Он что-то коротко гаркнул солдатам, и братьев, предварительно хорошенько отдубасив, потащили в сторону единственного уцелевшего блиндажа, где через несколько мгновений бросили в сырую, пахнущую землей и порохом тьму. Сзади хлопнула тяжелая деревянная дверь.
Родины остались вдвоем. Борис с трудом сел, привалившись к стенке так, чтобы не мешали связанные руки, и ухмыльнулся разбитым ртом:
– Да, Енюха, столько колотушек я со времен военного училища не получал. А впереди еще что похуже ждет.
В подтверждение его слов, со стороны озера раздался ружейный залп, затем еще один. Георгий поежился. Перспектива оказаться в руках японских мастеров пыточных дел была не самой приятной. Нужно действовать срочно, пока солдаты заняты на берегу.
Судя по голосам, возле двери блиндажа остались дежурить всего двое пехотинцев с винтовками. Это шанс, и его нельзя упустить. Но что же предпринять? Нужно как-то заставить стражу открыть дверь и войти внутрь, а дальше уже придется действовать наудачу. Неожиданно Родину вспомнился случай из его медицинской практики, произошедший в старокузнецкой больнице незадолго до его командировки на Сахалин. Врач усмехнулся и пробормотал:
– А что, может сработать… Да-да…
Борис удивленно взглянул на брата:
– Неужели придумал чего?! Давай выкладывай, у тебя с детства голова из нас троих самая светлая была.
Георгий наклонился к уху Бориса и быстро зашептал. Тот слушал затаив дыхание, потом пару раз тихонько хохотнул и сказал: «Ай да Енька!» Георгий закончил и толкнул брата плечом:
– Ну что, понял?
Тот кивнул в ответ.
– Тогда с Богом! Была не была!
И Борис немедля принялся голосить, словно базарная бабка, у которой цыгане увели поросенка:
– Ой, батюшки! Что же делать-то?! Помогите! Брат помирает! На помощь!
Георгий, подыгрывая, принялся сипеть, хрипеть и сучить ногами, виртуозно симулируя асфиксию. Это было несложно, поскольку эти симптомы молодому врачу были прекрасно известны. Солдаты, которым был дан приказ сохранять пленникам жизнь, чтобы ненароком не лишить своего командира удовольствия провести «специальный допрос», немедленно открыли дверь и, выставив вперед штыки, щурились в темноту, непрерывно тараторя что-то вопросительное. Борис обратился к ним с мольбой на нарочито ломаном японском, мешая его с русскими словами:
– Помогите, родненькие! Брат перстень золотой хотел проглотить, чтобы на допросе не нашли, а он возьми и застрянь у него в горле! Здоровый, сволочь, фамильный, с камнем! Помогите достать, а то у меня руки-то связаны. Не губите брата!
Георгий с готовностью захрипел, замотал головой и встал на корточки. При слове «золотой» солдаты переглянулись с интересом, и один из них, поставив винтовку к стене, отстранил рукой Бориса, чтобы поглядеть на злополучную фамильную драгоценность. В этот момент Георгий резко разогнулся, как пружина, и боднул охранника в живот вихрастой головой. Японец, крякнув, отлетел, словно кегля, ударился о бревенчатую стену и обмяк. Старший Родин тем временем одним ударом ноги выбил у оставшегося противника винтовку, а другим врезал ему снизу в челюсть. Солдат рухнул на земляной пол и затих.
Братья ловко перерезали свои путы штыками винтовок и, прихватив оружие, по-пластунски выползли из блиндажа. Кругом тихо, видно, все враги наслаждались зрелищем казни несчастных ополченцев. А до густого леса – рукой подать.
Георгий на секунду замер на опушке, с комом в горле вглядываясь, как на берегу методично шел расстрел его недавних однополчан. Борис положил ему руку на плечо:
– Пойдем. Им уже не помочь. Нужно спешить, пока не хватились.
Родин рассеянно кивнул, и они тяжелой рысью двинулись вдоль опушки, оглядываясь всякий раз, когда под ногами хрустел случайный сучок. Но далеко уйти не успели.
На первой же поляне беглецы столкнулись нос к носу с красномордым усатым офицером, который выходил из-за куста, поправляя портупею. Борис мгновенно вскинул винтовку, собираясь угостить врага свинцом, но его младший брат положил руку на ствол и молча покачал головой – выстрел неминуемо привлек бы внимание солдат, суетившихся на берегу не более чем в ста шагах от поляны.
Вместо этого Георгий шагнул вперед, держа короткую японскую винтовку двумя руками, словно посох для палочного боя. В памяти всплыли уроки драки на палках, данные юному Женюсику его суровым дедом Григорием Евдокимовичем на заснеженном дворе родинского дома. Даже фантомно заныли синяки и ссадины, оставленные когда-то клюкой его неумолимого наставника. Японец осклабился и изящным, отточенным движением, неожиданным для пухлого коротышки, извлек из ножен катану, великолепной работы бритвенно-острый меч с гардой, богато украшенной красными кистями:
– А-а-а-а… Снова ты, глупый иши-доктор! Ты уже надоедай мне! Теперь готовься встретить смерть. Я убью тебя оружием моих предков во славу императора! Ассс!
Потомок самураев сделал стремительный глубокий выпад, так что Георгий едва успел парировать, подставив винтовку. На винтовочном ложе осталась глубокая зарубка, доставшая аж до железа. Родин покачал головой и снова встал в защитную стойку. В этот раз, когда офицер неожиданно атаковал, широко махнув мечом сбоку, параллельно земле, он уже был готов к обороне.
Георгий резко присел, словно в русской плясовой, так что меч только просвистел у него над головой, срезав пару каштановых прядей, и одновременно коротко ткнул противника прикладом в колено. После этого Родин, выпрямившись и чуть отступив в сторону, полоснул штыком по руке, сжимавшей меч. Японец взвизгнул и выронил оружие. Русский боец спокойно смотрел, как его противник, тяжело дыша, попятился, неловко принялся здоровой левой рукой тянуть из кобуры упрямый револьвер, словно позабыв про то, что это оружие считалось «бесчестным».
– Это тебе за погубленные христианские души, за моих боевых товарищей! – процедил сквозь зубы Георгий и обрушил на широкое лицо офицера винтовочный приклад.
Братья неслышно, словно июльский ветерок, скрылись в тайге. Путь предстоял неблизкий: обойти Тунайчу по восточному берегу и до темноты преодолеть по тайге почти пятьдесят верст, чтобы попытаться разыскать партизанский отряд капитана Быкова на условленном месте встречи.
Солнце стояло в зените, превращая сахалинскую тайгу в душную влажную баню. От болот поднимались гнилые испарения, а от полчищ слепней и гнуса просто спасу не было. Беглецы с трудом волочили ноги. Ужасно хотелось пить, после бессонной ночи, боя и тумаков японских солдат болело все тело. Но близость погони заставляла братьев поторапливаться, лезть через склон новой сопки, форсировать очередное зловонное болото.
А преследователи уже наступали на пятки. Японские разведчики, под видом гражданских год за годом проникая на остров, успели прекрасно изучить местность, а благодаря муштровке специалистов искусства ниндзюцу через тайгу двигались бесшумно и стремительно, словно тени.
Перед темневшим впереди еловым бором братья остановились перевести дух, тревожно вглядываясь в заросли. Внезапно с верхушки гигантской стройной сосны заухал филин. Через мгновение, будто в ответ ему, из кустов неподалеку захрюкал кабан. Несколько секунд тишины, и снова уханье филина. Борис чертыхнулся и пальнул с колена в зеленую сосновую крону. Оттуда с отчаянным криком свалился в кусты ежевики «филин», одетый в зеленый маскировочный костюм. Из тайги зазвучали ответные выстрелы – это вслед за разведчиками беглецов настигали пехотинцы императорской армии.
Глава 4
Вскоре начало казаться, что японцы палили со всех сторон. Пули то и дело расщепляли кору, срезали тонкие ветки, свистели над головами. Борис отшвырнул бесполезное ружье – и через минуту, сделав три последних выстрела, ругнувшись, так же поступил и Георгий. Их теснили из леса на открытое место, загоняли, как диких зверей…
Георгий крутил головой, пытаясь высмотреть хоть какое-то убежище. Поваленное дерево, старая медвежья берлога, волчья нора – сойдет все, что угодно, пусть грязное, вонючее, затянутое паутиной и плесенью. Главное – притаиться, чтобы пропустить мимо японский отряд. Пусть уйдут дальше, минуют их – хотя бы на версту, а там уже можно затеряться в лесу, смешать свои следы со следами японцев…