Квартира по улице Евлоги Георгиева обставлена довольно пышно, хотя все в ней не отличается свежестью. Как, впрочем, и сама хозяйка.
Женщина встретила меня весьма холодно. Но после того как я в прихожей предъявил ей соответствующий документ, стала немного приветливей, а сейчас сидит на диване против меня, гостеприимно скрестив ноги в тонких прозрачных чулках, почти улыбающаяся. Справедливости ради надо признать, что ноги у нее действительно как у молодой девушки, чего нельзя сказать о ее лице, которое, вопреки всем усилиям косметики, выдает возраст, близкий моему. Бегло изучаю глазами интерьер: стильная мебель серебристо-серого цвета, обитая светло-сиреневым бархатом, два неплохо сохранившихся персидских ковра, разостланных в холле и в комнате, несколько картин неизвестных мне, а может быть, и остальной части человечества, мастеров, хрустальные вазы для фруктов, фарфоровые вазы и огромное зеркало в золотой раме, которое, быть может, имело счастье отражать образ хозяйки в ту пору, когда она была гораздо моложе.
— У вас чудесная квартира, — признаю я. — Как видно, профессия парикмахера довольно-таки доходная.
— Не жалуюсь. Но если вы полагаете, что все это можно приобрести за деньги, заработанные на прическах... — Она наклоняет ко мне бюст и не без гордости поясняет: — Мой покойный муж был дипломат.
— Царский дипломат?
Бюст отступает на исходную позицию.
— Служил своей стране сколько хватало сил.
— В таком случае он, надо полагать, был весьма пожилым.
— Да, действительно, но вы же знаете, что любви все возрасты покорны.
И она снова наклоняет бюст, как бы желая внушить мне, что это правило не утратило своего значения и по сей день.
— Вы правы, — киваю я в ответ. — Только мы уходим в сторону от служебного разговора. А служебный разговор касается вашего почтового ящика.
Женщина держится безупречно — не глядит на меня с ошарашенным видом, на ее слегка удивленном лице нет ничего такого, что могло бы казаться подозрительным, и все-таки ее притворство не в состоянии скрыть сдерживаемого напряжения.
— Почтового ящика?.. Что с ним приключилось, с почтовым ящиком?
— С ним ничего не приключилось, — успокаивающе произношу я. — А вот в нем самом действительно происходят странные вещи: появляются и исчезают материалы и сведения совершенно секретного характера. Так что мой вопрос сводится к следующему: кто кладет эти материалы в ваш почтовый ящик и кто их забирает?
— Но об этом я ничего не знаю! — произносит женщина, вскинув брови и открыто глядя мне в лицо.
— Если принять во внимание, что это ваш первый ответ, то удивляться не приходится, ничего другого я и не ожидал, — говорю ей. — Так что сказанное вами мы просто не будем учитывать.
Физиономия дамы выражает сдержанную обиду.
— Я знаю, что люди вашей профессии никому и ничему не верят, но, ей-богу же...
— Погодите, — останавливаю я ее, — не будем напрасно тратить время, и не торопитесь составлять на нас служебные характеристики. И вообще, поймите, что по этому делу нам известно несколько больше, чем вы предполагаете, и если я пришел сюда, то не ради того, чтобы что-то узнать от вас, а для того, чтобы вы подтвердили то, что нам хорошо известно.
Я закуриваю, чтобы дать ей время перемолоть под своей прической сказанное, и развиваю свою мысль:
— Если бы ваш почтовый ящик был использован один-два раза, то ответ «ничего не знаю» можно было бы как-то понять. Но все дело в том, что ваш ящик использовался многократно, в течение долгого времени, и не найдется наивного человека, который бы поверил, что за все это время вы ни разу не наткнулись, пусть даже случайно, на один из этих материалов, а вы, оказывается, ни сном ни духом. С другой стороны, следует добавить, что не найдется наивного человека, который бы использовал для секретных целей чужой почтовый ящик без ведома его хозяина, потому что это не только опасно, но просто глупо.
Женщина молчит, уставившись глазами на носок своей изящной туфельки, — признак того, что мыслительная деятельность под прической продолжается.
— Но мне даже в голову не приходило, что это могут быть секретные материалы... — изрекает наконец она вполголоса с некоторым оттенком раскаяния.
— Вот! Это второй ответ, не являющийся для меня неожиданностью, — констатирую я. — Но прежде чем я выскажу свое мнение о нем — а у нас с вами все же наблюдается некоторый прогресс, — позвольте вас спросить: что же это были за материалы, по вашему мнению, раз вы не подозревали об их секретности?
— Хм, любовные письма!
В этом доме любовные дела, судя по всему, не утратили своего значения.
— Любовные письма от кого и кому?
— Понятия не имею.
— Вы что, решили вернуться к началу?
— Я вам говорю вполне откровенно: не знаю. Была у меня одна клиентка, замужняя женщина, затеявшая какую-то авантюру на стороне, так вот однажды она попросила меня разрешить ей пользоваться моим почтовым ящиком для связи со своим дружком... Потом этой авантюре пришел конец... Но как-то раз клиентка снова обращается ко мне с той же просьбой, только уже имея в виду не себя, а свою знакомую. Словом, с той поры, если случалось что-то находить в ящике, адресованное не мне, я оставляла его там и, конечно, нисколько не удивлялась, если оставленное со временем исчезало.
«Мыслительная деятельность под прической закончилась явно не в мою пользу», — устанавливаю в уме. А вслух произношу:
— Как зовут вашу знакомую?
— Иорданка Бисерова... Данче...
— Адрес?
— Кладбище. Она умерла.
Да. Ее мозг явно срабатывает мне во вред.
— Вам была дана возможность подумать, — тихо отмечаю я, — но, как видно, этого времени оказалось недостаточно, и, вероятно, придется отвести вас в более спокойное место и предоставить вам больше времени -сколько вам понадобится для того, чтобы вы смогли уразуметь, что, обманывая органы власти, вы только усугубляете свою вину.
Она молчит, и мотор под прической, напоминающей Дворец в стиле барокко, снова заработал на максимальных оборотах.
— Не забывайте, — говорю, — что нам уже все известно и что ваши признания могут принести пользу не столько нам, сколько вам.
— Тогда зачем вы меня спрашиваете? — тихо, хотя и с некоторым вызовом, говорит она.
— Ага, вы хотите, чтобы мы вас ни о чем не спрашивали? Вы хотели бы делать все, что вам заблагорассудится, а мы должны смотреть на это сквозь пальцы и не задавать вам вопросов? Или вам было бы угодно, чтобы мы перед вами расшаркивались: «Нам стало известно то-то и то-то и у нас нет недостатка в доказательствах, и все же не будете ли столь любезны дать свои подтверждения?»
Я гашу окурок в массивной пепельнице розового венецианского хрусталя. Хрусталь с острова Мурано. Старая история... Времен Любо...
— Впрочем, если вы не в состоянии дать себе отчет в том, что происходит, я готов кое-что подсказать вам. К примеру, напомнить про одно имя... Я имею в виду не Данче, прости ее Господи, а, скажем, Жюля Берте-на... Жюль Бертен, вы хорошо слышите?..
— Но я понятия не имела о характере этих материалов! — мученически изрекает хозяйка.
— Сейчас я спрашиваю вас не о характере, а об источнике!
— Но зачем меня спрашивать, если вы и без того все знаете!.. Верно: Бертен попросил оказать услугу. Я бывала у них дома, делала его жене прически... Мы постепенно сблизились, и... однажды он попросил оказать ему эту услугу.--
— Переправлять его любовные письма?
— «Личные письма» — так он их назвал... Чисто интимного характера...
— А что вы получили за свою услугу?
— А, давал мне там кое-что... По мелочам...
— Но ведь Бертен давным-давно уехал, а ваш ящик продолжает служить...
— Да вот перед самым отъездом он доверительно сказал мне, что, в сущности, ящиком пользовался не он, а какой-то его друг, который хотел бы пользоваться им и в будущем.
— А как же с вознаграждением?
— А, находила время от времени кое-что — опять же в ящике... Мелочь какую-то...
— И вы не имеете представления, кто он такой, этот приятель Бертена?
— Поверьте, я действительно не имею представления!
Не знаю почему, но на сей раз я склонен ей верить.
— У меня создается впечатление, что вы слишком полагаетесь на свою неосведомленность, — говорю я. -Однако все ваши ссылки на неосведомленность ни в коей мере не уменьшают вашу ответственность. Вы сознательно за соответствующую плату стали орудием подданного другой страны, точнее, западного шпиона, способствовали его шпионской деятельности и продолжаете оказывать такое же содействие другим шпионам, вплоть до сегодняшнего дня.
— Но я понятия не имею... Я...
— Как вы не поймете, что ваше «понятия не имею» в данном случае пустой звук. Вы совершили тяжкое преступление, за что враг вам заплатил. Теперь настало время вам расплачиваться. И если они действительно давали вам по мелочам, то должен вас заверить, что мы мелочиться не станем.
Она сидит словно в оцепенении и, судя по всему, только сейчас начинает сознавать, как глубоко ее засосало болото.
— Вы запрячете меня в тюрьму?
— А вы что думали? Оштрафуем на два лева?
— И сколько же мне сидеть?
— Я полагаю, немало. Но это суду решать, не мне.
Я молча закуриваю, чтобы она могла немного собраться с мыслями.
— Зря вы смотрите на меня таким убийственным взглядом, — говорю ей. — Вы сами себе обеспечили тюрьму. Нам остается только снабдить вас транспортом. Что касается меня, то я даже готов в какой-то мере облегчить вашу участь, но при двух условиях.
— Говорите же! — отзывается она раньше, чем можно было ожидать.
— Во-первых, если вы запомните эти слова «в какой-то мере», потому что я не чудотворец и не люблю давать невыполнимых обещаний. Во-вторых, если вы поможете мне обнаружить человека, который пользуется вашим почтовым ящиком.
— Но как вам помочь? Как?
— Погодите! Спокойно! Ящик использовался двояко: одни время от времени приходили к нему что-то взять или положить, а другой доставлял соответствующие директивы и уносил то, что приносили другие. Следовательно, этот другой имел дело с ящиком значительно чаще. Постороннему пользоваться этим ящиком рискованно, а еще более рискованно пользоваться им часто. И потом, Бертен остановил свой выбор именно на вас, по-видимому, не случайно. Скорее всего, выбор пал на вас именно потому, что в этом же доме проживает человек, который может запросто пользоваться вашим почтовым ящиком.
— Но зачем ему пользоваться моим, когда у него есть свой? — спрашивает Касабова с некоторой долей логики.
— Из опасения, как бы кто-нибудь не проверил его ящик, или просто выдает ваш ящик за общий. Поэтому подумайте хорошенько и скажите мне, кто из жильцов вашего дома способен пойти на такое дело.
— Не вижу таких, — отвечает женщина, немного подумав. — Тут живут большей частью люди рассудительные, они не станут играть с огнем.
— А как же вы рискнули?
— Подвели меня...
— Раз подвели вас, с таким же успехом могут подвести и другого. Прикиньте получше. Начните с первого этажа и квартира за квартирой поднимайтесь до самого верха.
— Коко! — восклицает женщина, едва дав мне договорить. -- Если найдется в нашем доме такой, то это именно он, и никто другой.
— Никто другой?
— Никто, уверяю вас! Я пятнадцать лет здесь живу...
— А кто он такой, этот Коко?
— Ничтожество. Повеса. Квартира досталась ему от матери, так он, представьте себе, продает две комнаты своему двоюродному брату ради того, чтобы купить «мерседес»! Есть у него голова на плечах? Потом начал тайком развозить пассажиров с вокзала, зарабатывать деньги, только его накрыли два-три раза, и пришлось ему отказаться от этого дела. Кончилось тем, что он продал свой «мерседес», а деньги пропил со своими дружками. А теперь нанялся в таксисты.
— А не могли бы вы сказать, какую жизнь он ведет, чем занимается?
Минут пять спустя я уже сожалею, что задал необдуманный вопрос. Я наверняка не стал бы его задавать, вспомни вовремя, что имею дело с парикмахершей. Касабова изрыгает такой мощный поток всевозможных сведений, что я уже чувствую себя утопленником, попавшим в водоворот нескончаемых сплетен о ночных попойках, азартных играх, о связях то с той, то с другой, которая потом таскалась с тем-то, вы, должно быть, слышали о нем, он в прошлом году попал в катастрофу возле Панчерева, даже газеты писали, но вышел сухим из воды, потому что у женщины, которую он сшиб, оказалось только два сломанных ребра, ему, конечно, пришлось платить, но что толку от его денег, когда тебе переломают ребра, и так далее, и так далее...
— Вы о ком, о Коко?.. — время от времени спрашиваю я, чтоб как-то всплыть на поверхность.
На что неизменно следует ответ:
— Нет, о его дружке, но не об этом, про которого я только что говорила, а о другом. А что касается Коко, то не бойтесь, вы и о нем сейчас узнаете. Только этот Сте-фо, вы себе представить не можете, что это за проходимец, ввязался в драку с Коко из-за Лены, а у Лены губа не дура, ведь ему дядя слал доллары, а доллары он менял на сертификаты, потом выменивал левы по четыре за доллар, и деньжищ у него было целая прорва, только потом дядя перестал слать ему доллары, и, как только закрылась кормушка, все пошло прахом, и Лена ему говорит: «Чао, бамбино», а сама снова норовит вернуться к Коко, да не тут-то было, осталась она с носом, потому что, должна вам сказать, Коко не из тех, что сидят и ждут сложа руки, нет, он уже снюхался с этой, с Жаннет, тоже мне Жаннет, да она самая обыкновенная Иванка, а поди ж ты, хочет, чтобы ее звали Жаннет, ну и, конечно, нигде не работает да отцовские денежки транжирит.
И я снова чувствую, что бурный водоворот захватил меня и уносит в глубь, в пучину этого словесного моря.
— Довольно, хватит! — наконец собрался я с духом. — Надо отдать вам должное, характеристика получилась исчерпывающая, вы обладаете исключительным даром речи. Не знаю только, насколько вы владеете умением молчать.
— Когда это необходимо...
— Необходимо именно теперь. Необходимо нам, а тем более вам. Если вы хотите еще какое-то время .провести здесь, в этой уютной квартире, а не в тюрьме, и если вы по-настоящему желаете, чтобы я исполнил свое обещание, вам просто-напросто следует забыть, что между нами был какой бы то ни было разговор, и вообще забыть, что я к вам приходил.
— Ладно. Забуду.
— Но имейте в виду, — добавляю я, — не вздумайте опустить что-нибудь в почтовый ящик.
— Что именно?
— Вы знаете что: призыв о помощи, сигнал или какой намек. Не считая оперативных работников, никто, кроме вас, не знает об этой истории с почтовым ящиком. Так что, если противник что-либо пронюхает, мы ни на йоту не станем сомневаться, что в предательстве повинны вы. И тогда...
— Нечего мне объяснять, — прерывает меня женщина. — Устою перед соблазном, не стану делать себе харакири.
— Я бы хотел вас видеть, — слышу в трубке голос Бояна.
— Что-то очень важное?
— В данный момент не особенно важное, но может стать важным, — неопределенно говорит он.
— Хорошо. Мы увидимся в семь.
И я даю ему адрес одной служебной квартиры.
Ныне понедельник, и операция на вилле Раева в ночь с субботы на воскресенье прошла нормально, так что мне не ясно, зачем Бояну срочно понадобилось встретиться со мной. Но даже если нет серьезного повода, встретиться с парнем нелишне хотя бы ради того, чтоб как-то поддержать его морально.
Квартира, как было сказано, служебная, обставленная стандартной мебелью двадцатилетней давности, громоздкой, тяжелой, мрачной, внушающей уважение разве что своей уродливостью. Словом, как будто я нахожусь в обычной домашней обстановке, с той лишь разницей, что у меня не такой застоявшийся воздух. Я вытягиваюсь на твердом, как доска, диване, объятый неповторимым чувством холостяцкого уюта, и, вероятно, начинаю дремать, потому что, когда от двери доносится звонок, я машинально поднимаю левую руку, чтобы поднять трубку несуществующего телефона.