— А в чем дело? Опять что-нибудь случилось, товарищ майор? — с неподдельной невинностью и теплым участием спрашивает гость.
— А ты почем знаешь, что случилось?
— Но вы же говорите про хлопоты.
— Когда ты в последний раз видел Фантомаса?
Апостол накладывает на лицо печать глубокого раздумья, перемещает тяжесть своего скелета с левой ноги на правую и отвечает:
— Вчера.
— Не может быть.
— Тогда позавчера... Вчера или позавчера, во всяком случае, в «Ялте» он мелькнул перед глазами, но я не стал заходить, так как очень торопился.
— О, ты даже торопишься иной раз... И куда же ты так спешил?
— Хм... — Посетитель снова задумывается и снова перемещает центр тяжести скелета, на этот раз с правой ноги на левую. — К Бояну шел. Обещал занести ему книжку.
— Спешное дело, ничего не скажешь, — кивает Драганов. — И в котором часу это было?
— Не могу точно сказать. Наверно, около четырех.
— И с тех пор ты Фантомаса не видел? - Нет.
— И даже не знаешь, вчера это было или позавчера?
— Но вы же понимаете, товарищ майор, при моем психическом состоянии... — страдальчески изрекает Апостол.
— Раз твое психическое состояние плохое, давай мы тебя полечим! — предлагает Драганов.
— Мерси... Знаю я ваше лечение...
— А где морфий? — внезапно и резко спрашивает майор.
— Какой морфий? — вздрагивает долговязый.
— Тот самый, что Фантомас украл при взломе аптеки!
— Какой аптеки? — симулирует очередное вздрагивание Апостол.
— Пятьдесят ампул морфия! Пятьдесят! — подчеркнуто произносит Драганов, не обращая внимания на искреннее удивление, написанное на вытянутой бледной физиономии.
— А при чем тут я, если Фантомас залез в аптеку? -восклицает Апостол, пытаясь одновременно выразить и невинность, и беспомощность, и задетое честолюбие.
— Только Фантомаса мы сцапали, а вот ампул пока не обнаружили! -- уточняет Драганов. -- Значит, он передал их кому-нибудь из вас. Кому? Вот на это ты и должен мне ответить!
— Ни сном ни духом тут моей вины нет, уверяю вас, — все так же беспомощно бормочет молодой человек.
— Ты ни сном ни духом не знаешь, что творит твой ближайший друг?
— Во всяком случае, аптеку я с ним не взламывал.
— Ты скоро начнешь утверждать, что и с морфием ты не имеешь ничего общего...
— Этого я не говорю, — бубнит Апостол и отводит взгляд в сторону. — И потом, морфием ли я травлю себя или чем-то другим, да и вообще травлю я себя, нет ли, кого это касается, скажите на милость! Если я в один прекрасный день пырну себя вот сюда кухон-Ньш ножом, — он делает красноречивый жест по направлению к своему животу, — вы и тогда станете требовать от меня отчета? Где? На том свете?
— Мы не требуем от тебя отчета, а пытаемся тебя спасти.
— Я не прошу, чтобы вы меня спасали, — хмуро изрекает долговязый. — Начну кричать о помощи, тогда и спасайте.
— А когда ты обираешь аптеки, нам что?.. Сидеть сложа руки и любоваться тобой, да?
— Я же вам сказал, никакой аптеки я не обирал.
— А где ты берешь морфий?
— Где... С того дня, как вы меня накрыли с фальшивыми рецептами, я просто погибаю от наркотического голода.... Только вам этого не понять... — страдальчески произносит Апостол.
— Вот отправлю тебя в Курило, тогда ты узнаешь, что такое наркотический голод.
— Для меня вся София Курило... Весь мир... — восклицает долговязый с истерической ноткой в голосе.
— Вот как? А кто в этом виноват? Мы или такие вот, как ты? — спрашивает Драганов, не повышая тона. И прежде чем парень успел ответить, майор кивает появившемуся милиционеру: — Уведи его! Следующий!
Следующий оказывается женского пола. Рослая девушка, хотя и пониже Апостола, и такая же расслабленная, однако причина этой расслабленности в чрезмерной полноте, вызванной застойной жизнью, леностью или просто нарушением обмена веществ. Лицо миловидное, белое, я бы сказал, болезненно-белое, чуть нахмуренное, апатичное и совершенно неподвижное. Словом, не имеющее ничего общего с артистической мимикой Апостола. Одета молодая особа в мини-юбку, не слишком подходящую для ее толстых бедер, отчасти прикрытых, впрочем, длинным летним пальто, которое чуть не касается пола — сообразно капризному весеннему дню. Если не считать белой кожи, все у этой дамы черное или почти черное — одежда, густые взлохмаченные волосы, глаза.
— Лиляна Милева...
Не говоря ни «да» ни «нет», она стоит перед столом в полной неподвижности, словно тут осталось только ее тело, а душа витает неведомо где.
— Садись, Лили, — предлагает майор со свойственной ему манерой сменять официальный тон сугубо дружеским.
Лили садится все с тем же апатичным видом, словно загипнотизированная, кладет ногу на ногу, и распахнувшиеся полы пальто обнажают ее импозантные бедра.
— Как живется? — по-свойски спрашивает Драганов.
— Обыкновенно...
Голос у нес низкий, хрипловатый, как у джазовой певички былых времен.
— Я хочу сказать, с морфием или без морфия?
— Вы же знаете, что я с этим покончила.
— Дай-то Бог, — кивает майор. — А позавчера вечером чем ты занималась?
— Позавчера? — Она слегка поднимает черные брови, но лицо ее остается все таким же безжизненным. — Кажется, была в кино.
— Ага, прекрасно... Что же ты смотрела?
— «Багдадского вора», — не колеблясь, уточняет девушка.
— Этот фильм в течение недели ни в одном кинотеатре не показывали, — в свою очередь уточняет Драга-нов. — Скажи это Апостолу, или Бояну, или тому, кто подучил тебя врать мне.
Она молчит, словно все это ее не касается.
— Ну а потом, после кино, в котором ты не была, чем ты занималась?
— Пошла домой.
— Одна?
— С Бояном... если это имеет такое значение.
— Никакого значения это не имеет... Раз с Бояном... Тем более что вы сговорились...
Майор замолкает на время, как бы раздумывая над тем, продолжать ему этот бесполезный разговор или прервать его. Потом спрашивает:
— И все же, в котором часу вы пришли домой?
— К одиннадцати.
— В твою мансарду?
— А куда же еще?
— И больше не выходили? Лили кивает.
— Странно... — тихо роняет Драганов.
Однако его замечание не производит на девушку никакого эффекта.
— Странно... — повторяет майор. — Потому что люди видели, как вы в полночь выходили из «Ягоды».
— И что же в этом странного? — по-прежнему невозмутимо реагирует Лили. — Просто у меня нет часов. -Она поднимает руку и сдвигает рукав. — Вот, поглядите, нет у меня их. Правда. И вообще я не слежу за часами. Хотя если бы я заранее знала, что вы меня вызовете, я бы взглянула на них, чтобы быть точнее в своих ответах.
— А ампулы?
Лили даже не спрашивает, «какие ампулы», а продолжает сидеть с безучастным видом, откинувшись на спинку стула, скрестив ноги, потупя взор, словно ей захотелось маленько вздремнуть.
— Ампулы, те, что Фантомас стащил в аптеке в ту самую ночь! — кричит Драганов, чтобы разбудить ее.
— Впервые слышу.
— Знаешь, Лили...
Она лениво поднимает темные глаза и как бы для того, чтобы избавить его от напрасных усилий, произносит:
— Ничего я не знаю.
Произносит спокойно, но так, что в этой фразе отчетливо слышится другое: «Ничего я вам не скажу».
Драганов нажимает на кнопку под столом и отдает появившемуся милиционеру распоряжение:
— Уведи ее! Следующий!
В этот раз следующий — Боян.
— Я полагал, что нам с тобой больше не придется встречаться, по крайней мере тут, в этой канцелярии, — вставляет Драганов после нескольких незначительных вопросов.
— И я так думал, — тихо отвечает парень. — Мне даже непонятно...
— А! Непонятно...
— Я вам честно говорю, что с этим уже покончил... Если не верите, пошлите меня на анализ...
— Ты лучше скажи, порвал ли ты с теми, что ждут тебя там, на улице?
— Почти... Кроме Лили.
— Да, Лили... Я так и не понял, что она смотрела позавчера в кино...
— Она вообще в кино не была. - А она говорит, что была.
— Не знаете женщин. Стоит испугаться, и сразу начинает врать.
— Что-то я не заметил ее испуга.
— Такая уж .она, виду не показывает.
— А чего ей пугаться?
— Она знает столько же, сколько и я... Но раз вызвали...
— Значит, ты даже не догадываешься, зачем вас вызвали?
— Понятия не имею.
— А когда ты в последний раз видел Фантомаса?
— Давно я его не видел.
— Но ты же был позавчера в «Ягоде»?
— Мы были там вдвоем с Лили.
— А что ты знаешь об ограблении аптеки?
— Какой аптеки?
— И о каком «ограблении»?.. — дополняет Драганов.
— Но я вам честно говорю...
Боян постоянно подчеркивает это свое «честно», и держится он куда естественней, чем Апостол, и все же я не могу отрешиться от мысли, что мой подопечный врет нисколько не хуже Апостола.
— Ладно, ступай, — досадливо машет рукой майор.
Однако парень не торопится уйти и в какой-то нерешительности посматривает на Драганова.
— Мне только хотелось вас попросить...
Он замолкает, и Драганов в свою очередь смотрит на парня.
— В чем дело?
— Мне хотелось вас попросить, чтобы вы не сообщали товарищу Боеву... Тем более что я и в самом деле ничего не знаю про эту аптеку и... почти порвал со всей этой компанией... и вообще...
— А почему ты боишься товарища Боева?
— Я не боюсь. Неловко мне.
— Ладно, ступай, — повторяет майор.
Видали! Неловко ему.
Сегодня тоже все послеобеденное время проходит в служебных разговорах с Бориславом, только на сей раз к теме «Томас» прибавилась еще одна — «Чарли».
— Ужасно нечистоплотный тип... — замечает мой приятель.
— Что конкретно ты имеешь в виду?
— Все... Особенно его ноги.
Борислав вытаскивает из какой-то папки несколько снимков и через стол бросает их мне.
— Смотри, он босой! — изумляюсь я, взглянув на первый снимок.
— Только когда в парадной форме, — уточняет мой коллега.
Гражданин Чарлз Уэст - в дружеском общении Чарли — заснят во всем своем величии в момент, когда он выходит из посольства. Худой и высокий, конечно, не то что Апостол, он одет с артистической небрежностью — рубаха в крупную клетку, распахнутая почти до пояса, мятая кожаная куртка и такие же мятые ковбойские штаны. Лицо в основном представлено большущим острым носом. Остальная же его часть в большей или меньшей степени скрыта буйной кудрявой растительностью — длинной косматой шевелюрой, всклокоченной бородой и свисающими усами. Гитара, висящая на плече, и босые ноги счастливо дополняют его парадный вид.
— О! Наш герой моторизован, — замечаю я, переходя к следующей фотографии, на которой Чарлз Уэст восседает на своем мотоцикле.
— Приволок это старое барахло из Турции и газует на нем туда-сюда.
— И где его резиденция?
— Живет на улице Патриарха Евтимия у одной старушки, сестры его матери.
— А чем он занимается в последние дни?
— Все тем же: шляется по кафе. 1Йо всяком случае, в посольство он не наведывался, если тебя это интересует.
Борислав тянется к сигаретам, закуривает с рассеянным видом, как бы машинально, не сознавая этого. Потом говорит, выбрасывая вместе со словами и соответствующее количество дыма:
— Пока что эта фигура не играет никакой роли. Самый банальный случай — бродяжка из богатой семьи. Один из тех скитальцев, коих тысячи шляются по белу свету, потому что это модно — скука и наркотики не дают им покоя.
— У нас наркоман ничего не найдет.
— Пожалуй. Но этот нашел Марго.
— Марго не находка. Таких всюду хватает, как говорится, хоть пруд пруди.
— Знаешь, когда человек влюблен, ему начинает казаться, что с его возлюбленной никто не может сравниться.
— Наркоманы не очень-то сильны в любви.
— Может, это и не любовь... Дружба, привязанность. Что бы там ни было, для меня эта фигура не имеет никакого значения.
— Таких фигур, которые бы не имели никакого значения, в жизни не бывает. Так же, как в шахматах.
— Понимаю. Но я имею в виду данный момент.
Данный момент... Откуда нам знать, что подготавливается в данный момент. Быть может, этот косматый и бесхарактерный Одиссей уже превратился в инструмент для осуществления операции, об истинных целях которой сам он понятия не имеет. А может, мы готовимся устроить облаву в лесу, в котором давным-давно нет дичи, устраиваем засаду для призраков, может, мы вообще зря вторглись на территорию Драганова.
Оставив на работе свои координаты на случай каких-либо непредвиденных обстоятельств, мы торопимся в «Болгарию» чего-нибудь поесть. У широкой витрины нашелся свободный столик. Лениво жуя и запивая пивом сосиски, мы наблюдаем за движением прохожих по бульвару. Скоро вечер, в такое время люди обычно выходят на прогулку. На тротуаре в мягком свете заходящего солнца медленно дефилирует молодежь парами или группами, прохожие болтают, смеются, иные посматривают в нашу сторону, и мы невольно чувствуем себя на положении манекенов, рекламирующих в витрине сосиски и пиво — это, мол, вкусно и питательно.
Как бы то ни было, но после того, как ты занимался больными людьми и их болезнями, приятно видеть вокруг себя такой жизнерадостный и здоровый народ. «Их всего несколько десятков», — говорит Драганов. И может быть, он, Драганов, даже не подумал о том, что для него это сравнительно малое число не имеет никакого значения, потому что он на всю жизнь осужден заниматься этими несколькими десятками, по восемь, а то и по десять часов в сутки проводить только с ними, видеть воочию их драмы и катастрофы, потому что фактически они неотделимы от его собственного существования.
Мы выходим на улицу в сумерки. В невообразимой сутолоке на улице Бенковского находим оставленную нами служебную машину. Я сажусь за руль, и через десять минут мы останавливаемся на узенькой, скверно освещенной улочке.
— Это и есть тот самый дом? — спрашивает Бори-слав, вылезая из машины.
— Это его родной брат, — поясняю я, потому что весь здешний квартал состоит из почти одинаковых, очень неухоженных жилых зданий, построенных где-то в начале войны.
Мы входим в парадную дверь, попадаем на неосвещенную лестничную площадку, откуда через черный ход — во двор, пересекаем его, чтобы вскоре очутиться в другом таком же дворе, после чего проникаем, опять же черным ходом, на второй этаж. Кнопка звонка подает сигналы морзе, тихо раскрывается дверь, мелькает лицо одного из наших людей.
— Что нового? — обращаюсь к лейтенанту и его помощнику, которые здесь дежурят.
— Ничего, ждем...
На экране телевизионного устройства видна просторная гостиная — не наша, а та, что в доме напротив. В ней наступает оживление. Входит Марго, сопровождаемая Апостолом и Пепо. Кавалеры запросто располагаются в креслах, а Марго тем временем направляется в нашу сторону, вероятно для того, чтобы опустить шторы. Напрасный труд, только как ей об этом скажешь. Наши окна тоже давным-давно зашторены, однако для телевизионных устройств это не помеха.
— Дай что-нибудь выпить, — требует долговязый.
— Вы прошлый раз все выдули, — отвечает Марго, снова появляясь в поле зрения. -- Впрочем, на кухне, кажется, есть немного коньяку.
— А я пас.
— Дело твое, но тут должны стоять бутылки и бокалы...
— Ты считаешь, что сюда могут нагрянуть люди Дра-ганова? — спрашивает Марго.
— Едва ли... хотя не исключено, — отвечает Апостол. — Попробуй догадайся, что им взбредет на ум. И все же мне не верится, чтоб они стали ночью колесить по городу ради нас. Пока не расколется Фантомас, Драганов нас не станет донимать. А Фантомас ни за что не расколется.
— Фантомас — могила! — соглашается Пепо.
— Заботитесь только о себе, — тихо замечает Марго. — А вы представляете, каково сейчас ему, бедняжке?
— Почему «только о себе»? — возражает долговязый. — Так случилось. Нынче очередь Фантомаса. А завтра или послезавтра придет наш черед.