– Общая обстановка была нагнетена до предела, – начал пространно отвечать Упоров. – Один из информаторов сообщил, что видел на столе у моего начальника бумагу, на которой были записаны мой домашний адрес, а также подробный распорядок моего дня, время и маршруты моих поездок на работу и с работы, места, где я чаще всего бываю. Такая бумага могла означать только одно – меня хотят устранить физически. К тому же я имел информацию, что Аверин дал указание Пограмкову, чтобы тот подключил все свои коррумпированные связи для моего увольнения из милиции. Вскоре мне передали устный разговор, который произошел между Авериным и Таммом. Аверин сказал: «Его надо стереть в порошок». Речь шла обо мне. А буквально через несколько дней эту фразу, как сообщил другой информатор, дословно повторил один из моих начальников, который тоже сказал, что меня надо стереть в порошок. У меня не было оснований не доверять моим источникам, так как их информация всегда подтверждалась. Так, один информатор сообщил, что в обмен на мое молчание мне хотят предложить роскошную квартиру. И действительно, через несколько дней начальство предложило мне квартиру. Но я отказался. Особенное напряжение я стал ощущать с августа 1997 года. Я получил информацию о том, что солнцевские лидеры дали распоряжение своим людям сделать все, чтобы не допустить меня до показаний в суде. Это означало, что они получили разрешение на мое физическое устранение.
– Скажите, свидетель, а вы лично от кого-нибудь получали угрозы? – последовал вопрос судьи.
– У нас говорят, что солнцевские не угрожают. Они уничтожают. Я знал, что в среде нашей милиции есть люди, связанные с солнцевскими. Один из таких людей подошел ко мне и сказал напрямую, что если я не откажусь от дачи свидетельских показаний, то меня убьют. Я сменил место жительства, стал осторожнее, но вскоре опять обнаружил за собой слежку. Через несколько дней я убедился, что следящие за мной люди хорошо знают мой новый адрес. Я попросил у себя на работе обеспечить меня охраной, но мне было отказано.
– Когда вы уехали в Швейцарию?
– 14 октября 1997 года.
– Один?
– Вместе с членами семьи.
– Но кто-то из членов вашей семьи остался в Москве.
– Остались мои родители, которые по состоянию здоровья и в связи с работой не могут уехать из России.
– А они тоже подвергаются угрозам?
– К счастью, солнцевским не известны ни домашний адрес, ни места работы моих родителей. Хотя отцу уже звонил какой-то неизвестный, интересовался, где я нахожусь. Я очень за них боюсь. Но я понимаю, что здесь, на суде, я должен сказать всю правду.
– Почему вы думаете, что этот неизвестный действовал по поручению солнцевских?
– Этот номер телефона не был известен никому у меня на работе, его не знали даже мои друзья. Понадобиться он мог только тем, кто желал моего устранения.
– У меня больше нет вопросов к свидетелю, – провозгласила госпожа президент суда. – Прошу вас, господин прокурор.
– С какого момента солнцевские приобрели вес в Москве? —
приступил к своим вопросам прокурор Жан Луи Кроше.
– Как рэкетиры они стали известны в 1988 году, а уже в 1991 году мы классифицировали их как устойчивую группу, а в 1992 году – как организованную преступную группировку.
– Значит, вы заметили эволюцию?
– Все заметили.
– Чем вы можете подтвердить, что вам угрожали именно солнцевские?
– В 1989 году со мной в одном отделе работал Александр Едунов. Его уволили за связь с криминалитетом, в частности, он был связан с солнцевскими. Этот Едунов выкрал из отдела кадров мою фотографию и передал ее солнцевским. Позже он предлагал мне деньги, а когда я отказался, стал мне угрожать. В остальных случаях угрозы поступали от анонимных лиц. Но чаще всего солнцевские предпочитали действовать. Так было, и когда они хотели похитить мою дочь. Солнцевские передали мой домашний адрес ореховским, и те направили в мою квартиру несколько человек. К счастью, в квартире оказалась бабушка моей жены, она подняла крик, и бандиты вынуждены были покинуть квартиру, чтобы не привлекать внимание соседей, которые могли вызвать милицию.
– Вы вели оперативно-разыскную работу против солнцевских и поэтому думаете, что угрозы исходили именно от них?
– Я убежден в этом.
– Расскажите о деле председателя кооператива «Фонд» Вадима Розенбаума.
– В кооперативе «Фонд» несколько лидеров солнцевских занимались, по сути, рэкетом. Они не работали, но получали ровно в два раза больше, чем любой сотрудник кооператива.
– Откуда это известно?
– Я читал об этом в материалах дела, возбужденного в 1989 году против Михайлова, Аверина, Люстарнова и других.
– Почему они тогда не были осуждены?
– Ну, это вопрос не ко мне, а к заместителю прокурора Москвы, который, по моему мнению, развалил дело.
– На допросе во время предварительного следствия вы сказали, что солнцевских сейчас насчитывается 500 человек. Вы подтверждаете это?
– 500 человек – только активисты, всего более 1500 человек.
Есть также более двадцати независимых друг от друга бригад.
– Существует ли структура этой организации, есть ли в ней свои руководители?
– Да, есть высшие руководители, структура в виде пирамиды.
– Что сообщали ваши информаторы по поводу того, кто является руководителем этой группировки?
– Они все называли имя Сергея Михайлова по кличке Михась. Всего же в состав руководства «Солнцевской» ОПГ входят примерно двадцать человек.
– Знаком ли Михайлов с адвокатом Пограмковым?
– Да, имя Пограмкова упоминается с 1989 года в связи с защитой Михайлова по делу кооператива «Фонд». Впоследствии мы не раз замечали, что Пограмков является адвокатом «Солнцевской» группировки.
– По-вашему, Пограмков оставался независимым адвокатом или он интегрировался в «Солнцевскую» группировку?
– По мнению многих в РУОПе, Пограмков является членом этой группировки и играет в ней далеко не последнюю роль.
– Михайлов оставался лидером преступной группировки, уехав из России и живя на Западе?
– Да, мы получали постоянную информацию о том, что Михайлов ведет за границей активную криминальную деятельность и продолжает руководить «Солнцевской» преступной группировкой.
– У меня остался последний вопрос, – провозгласил прокурор. – Известно ли вам, что Аверин и Тамм стали организаторами защиты Михайлова после его ареста, что они подкупают свидетелей и журналистов?
– Да, мне это известно, но у меня нет каких-либо документов или видео и аудиокассет.
Перед тем как предоставить возможность допроса свидетеля защите, президент суда объявила перерыв. Журналисты попытались еще раз атаковать адвокатов, однако и эта попытка успеха не принесла. Каждый из репортерской братии трактовал услышанное на свой лад. Большинство сошлись во мнении, что и этот раунд господин Кроше проиграл. Уж если, отвечая на вопросы судьи и прокурора, свидетель не предоставил ни одного доказательства, то уж адвокаты его сейчас просто-напросто изничтожат вопросами. Обозреватель швейцарского информационного агентства Наоми Каппел, которая в своем сообщении поведала читателям, что всем свидетелям обвинения будут выданы бронежилеты, не скрывала своего раздражения:
– Я думала, у этого господинчика Кроше есть в рукаве пара сюрпризов, из тех, что вытряхивают фокусники. Он так многозначительно молчал все эти два года, что я не сомневалась, они с этим русским майором приготовили Михайлову настоящую бомбу. А вместо бомбы какое-то бормотание о секретных информаторах. И это теперь называется главный свидетель обвинения! Да адвокаты сейчас просто цирк устроят из этого Уо-поу-ро-фф, – по складам произнесла Наоми не поддающуюся произношению русскую фамилию и, отставив чашку с остывшим кофе, направилась в зал суда.
Допрос Упорова после перерыва продолжил адвокат Алек Реймон.
– Господин свидетель, у вас есть юридическое образование?
– Да.
– Вы знакомы с нормами международного права?
– Знаком.
– Объясните, почему ваша информация попала женевскому правосудию не по официальным каналам, хотя российской стороне посылались запросы, а лишь стала известна из ваших свидетельских показаний?
– Я объясняю это высоким уровнем коррупции в России.
– Вы спонтанно появились перед швейцарскими властями в качестве свидетеля?
– Нет, меня сюда направили в командировку от РУОПа Москвы для оказания практической помощи правосудию Женевы. Когда я ехал в Швейцарию, я не знал, что мне придется выступать в качестве свидетеля.
– А ваше московское начальство разрешило вам быть свидетелем по этому делу?
– Быть свидетелем – мое неотъемлемое гражданское право.
Кто может мне разрешить или запретить?
– Я настаиваю, чтобы вы ответили на мой вопрос, и прошу госпожу президента суда призвать свидетеля отвечать на вопросы в той редакции, в какой они заданы, – упорствовал мэтр Реймон. – Итак, господин Упоров, я повторю: получили ли вы от своего начальства разрешение выступать по этому делу в качестве свидетеля?
– Мое начальство не знало, что я буду свидетелем.
– Кто командировал вас в Швейцарию, господин Упоров?
– Мое начальство.
– Пожалуйста, конкретно.
– Начальник РУОПа по Москве Николай Иванович Климкин.
– Вы получили для поездки какие-либо документы, удостоверяющие ваши полномочия?
– У меня при себе было удостоверение личности. Это документ, подтверждающий, что я являюсь работником РУОПа.
– Я понимаю, что такое удостоверение личности, – усмехнулся адвокат Реймон. – А вот вы, господин Упоров, меня понять явно не желаете. Я спрашиваю, был ли вам вручен документ, подтверждающий ваши полномочия в Женеве?
– Я был командирован для того, чтобы оказать помощь швейцарскому правосудию. Полагаю, что эта миссия ни в каких специальных документах не нуждалась.
– Разве господин Климкин не дал вам письма для женевских следователей? – вновь вмешалась в допрос президент суда Антуанетта Сталдер.
– Не знаю. Не помню. Мой отъезд готовил не сам начальник, а другой сотрудник.
– Но как-то вы попали к следователю Зекшену, узнали, в каком он находится здании, в каком кабинете, – продолжила судья.
– Меня в аэропорту встретил полицейский. Он сказал, что в телефонном разговоре с Москвой ему меня отрекомендовали как человека, хорошо знающего «Солнцевскую» ОПГ. Полицейский спросил, так ли это. Я подтвердил, что уже много лет занимаюсь расследованием преступлений «Солнцевской» ОПГ и готов рассказать все, что знаю, чтобы помочь швейцарскому правосудию. И тогда полицейский спросил меня, согласен ли я все это рассказать в качестве официального свидетеля. Я ответил согласием. После этого меня отвезли к следователю, который представился как Жорж Зекшен.
– Из ваших слов я поняла, что женевская полиция была осведомлена о вашем приезде. Так ли это?
– Да.
На протяжении двух лет появление майора московского РУОПа Николая Упорова было покрыто тайной. Ни адвокаты, ни сам Сергей Михайлов не могли добиться ни от следователя, ни от прокурора внятного ответа, когда, как, по чьему заданию и в качестве кого прибыл в Женеву человек, ставший официальным свидетелем. Конечно, защита предполагала, что Упоров вступил в некий сговор со следствием, однако это были лишь предположения. И вот только теперь, на суде, отвечая на методичные вопросы, Упоров вынужден был пролить свет истины на свое загадочное появление и не менее завуалированную миссию.
– Итак, господин Упоров, – снова обратился к свидетелю адвокат Реймон, – вы приехали в Женеву, не имея никаких официальных полномочий, и только здесь приняли решение стать свидетелем обвинения – официальным свидетелем.
– Я не знаю всех тонкостей процедуры. В Женеву я приехал один, со мной не было никакого начальства, так что все решения я принимал самостоятельно, посоветоваться мне было не с кем. Я считаю, что я вправе был принимать любые решения, так как указание выехать в Швейцарию я получил от своего начальника.
– Письменно?
– Устно.
– Как же все-таки это происходило, кто финансировал поездку, кто оформлял визы в швейцарском посольстве и авиабилеты?
– Не знаю. Накануне моего отъезда мне на работе вручили билет до Женевы, виза в паспорте уже была проставлена.
– Господин Упоров, в следственном досье нет ни одного документа, подтверждающего, что вы являетесь сотрудником РУОПа. Как это могло получиться?
– Не знаю, могу лишь повторить, что у меня при себе было удостоверение личности, которое я при знакомстве с полицейскими предъявил.
– Чем вы можете объяснить, что в досье нет также ни одного документа, который мог бы подтвердить все вами рассказанное. В досье отсутствуют также какие-либо рапорты полицейских или их отчеты о «Солнцевской» группировке.
– Я помню точно, что готовил подробный рапорт о «Солнцевской» ОПГ. Этот рапорт я передал своему начальнику. Что было дальше с этим документом, мне неизвестно. Начальник мне не докладывал.
– Да, но у вас наверняка сохранилась копия этого документа. И раз вы приехали в Женеву с инициативой помочь, то почему вы не взяли этот рапорт с собой?
– Я привозил какие-то документы, но не помню точно, передал ли я их Зекшену. – Упоров после этой фразы умолк и продолжил лишь спустя несколько минут: – Да, теперь я вспомнил точно, я передавал Зекшену документы, а почему они отсутствуют в досье, я не знаю.
– Вернувшись в Россию, вы составили письменный отчет о своем пребывании в Женеве?
– А у меня его никто и не требовал.
– Вы сказали сегодня, что участвовали в задержании членов
«Солнцевской» преступной группировки. Их было, по вашим словам, 30—50 человек. Они были осуждены?
– Да, были возбуждены уголовные дела, потом суды выносили обвинительные приговоры.
– Тогда тем более непонятно, почему все эти документы российские власти не передали швейцарскому правосудию.
– Я уже объяснил, что в России очень сильна коррупция.
– Коррумпирован весь правоохранительный аппарат? – изумился Реймон.
– Не весь, но многие, в том числе и руководители.
– Вы сказали, что прокурор развалил дело Михайлова по кооперативу «Фонд». Заместитель прокурора Москвы тоже коррумпирован?
– Я не уверен в этом на все сто процентов.
– Но подозреваете его в этом?
– Это мое сугубо личное мнение, я на нем не настаиваю.
– После возвращения из Женевы вы дали интервью газете
«Коммерсант». Какая в этом была необходимость, ведь полицейские стараются как можно реже встречаться с прессой для сохранения тайны следствия?
– Журналисты обратились к Климкину и сказали, что у них есть копия протокола моего допроса в Женеве. Я не знаю, как попала к ним эта копия, но она была или умышленно искажена, или допущены ошибки во время перевода. Я считал своим долгом встретиться с журналистами и рассказать им всю правду.
– Вы поставили в известность об этом свое руководство? Может быть, после встречи сообщили об ее итогах, как это делается полицейскими всего мира.
– Я не считал себя обязанным докладывать о своих встречах с прессой, тем более что я всегда говорил правду.
Было уже восемь часов вечера, когда судья объявила очередной короткий перерыв. Обычно репортеры первым делом бросались к своим телефонам, потом атаковали автоматы, наливающие кофе и чай. Сейчас я обратил внимание, что у автоматов с напитками почти не было очереди – кое-кто из журналистов покинул Дворец правосудия. После перерыва в зале вообще не было ни одного представителя российской прессы. Им не нужен был свидетель, не столько обвиняющий, сколько оправдывающийся. А за дело взялся адвокат Паскаль Маурер. Невысокого роста, кудрявый и очень подвижный, он внешне никак не походит на почтенного адвоката, тем более воз-главляющего коллегию адвокатов Женевы. Сидеть на одном месте для Маурера – сущая мука. Он бегает по залу, без всякого смущения здоровается с многочисленными знакомыми, но при этом ни малейшая деталь не ускользает от его внимания. Всякий раз, когда Маурер замечает какое-либо несоответствие или несуразицу, он резко отбрасывает отороченный мехом горностая конец своей адвокатской мантии и морщится, как от острой зубной боли. Если Реймон в своем допросе свидетеля походил на танк, угрюмо продвигающийся вперед и ломающий все препятствия, то Маурер брал с наскока.