Впервые вымытый за последние полгода Муть блаженствовал после обеда на тщательно накрахмаленной простыне и вспоминал слова опытного зэка, учившего его уму-разуму в колонии строгого режима. Прав был старый рецидивист, поведавший тогда еще вовсе не самому Мути, а просто Вале Александрову, древнюю истину словами классика: «Весь мир — бардак, все люди — бляди!» Когда Александров выложил зэку историю своей болезни, от которой не было иного лекарства, кроме ударного труда на лесоповале, мудрый рецидивист успокоил его, затянувшись самокруткой:
— Ты что, малоразвитый? Или в школе плохо учился роману «Как закалялась сталь»? Врубись, кореш, в слова, на которых нас воспитывали: для этого дела нужна братва отважная! Вот эта самая братва тебя сюда определила. Чтоб ты скумекал, чего стоишь в жизни. Все остальное — муть и тлен. Не дрейфь, земеля, все там будем… А сейчас… Все правильно, должен же кто-то на них бесплатно вкалывать, раз со сталинизмой покончено.
— Жизнь — муть, — выдал из себя философское изречение заключенный Александров и обрел свою пожизненную кличку за минуту до того, как краснорожие конвойные погнали его вместе с прочими бандитами, убийцами и расхитителями сокровищ социалистической родины искупать ударным трудом вину по поводу того, что им выпало огромное счастье родиться в Советском Союзе.
До того, как из последних сил справляться о плановыми заданиями за колючей проволокой, лишь бы избегнуть карцера, Муть вовсе не помышлял стать разнорабочим на очередной гигантской стройке коммунизма, за которую сегодня позабыли все, кроме мотавших на ней срок. У него хватало других переживаний…
Родители Мути погибли в автомобильной катастрофе. Осиротевший аспирант посылал судьбе бессильные проклятия и шатался по четырехкомнатной квартире, не в силах заснуть. Но время издавна считалось лучшим лекарем, а напряженная учеба отвлекала Александрова от дурных мыслей.
В отличие от других студентов, он мог отдавать себя наукам целиком, не подрабатывая ночами на разгрузке вагонов. Александров очень хорошо грыз гранит науки и поэтому поступил в аспирантуру без помощи папы.
Родители оставили ему дом — полную чашу и солидные сбережения в сберкассе, которых с лихвой хватило бы на несколько лет беззаботной жизни. Валя должен был заниматься еще каких-то два года, и он прекрасно понимал — уж кто-кто, а он сумеет себя обеспечить, ведь многие преподаватели сулили ему блестящее будущее…
Это самое будущее вряд ли мечталось аспиранту в пейзажах лесоповала при карцере, хроническом недоедании и прочих прелестях переисправления, чтобы выйти на свободу с чистой совестью перед родиной. Александрова забрали в один ранний вечер, когда в его квартире неожиданно погас свет…
— Вот, свежие, — оторвала Муть от воспоминаний нянечка, положив на тумбочку у кровати несколько пахнущих типографской краской газет.
Хотя Муть предпочел бы этой свежатине еще пару пирожков, он благоразумно промолчал, выдерживая генеральную линию жизни, которая научила его слишком многому.
— Давай шевелись, старая, — заорал в спину нянечки здоровенный бугай с огромной охапкой цветов, — через полчаса чтобы все было, как в аптеке…
— Успеем, сынок, — тихо ответила пожилая женщина, заботливо поправляя одеяло на груди Мути. — Вам еще чего-нибудь, папаша?
— Спасибо, — прошептал Муть, не обратив никакого внимания на это обращение, хотя еще не успел позабыть, когда появился на свет Божий, чтобы всей своей жизнью искупать чьи-то грехи.
Муть впервые за долгие годы почувствовал себя солидным человеком. Папаша… Ну да, ему уже почти сорок, мог бы вполне стать отцом по-настоящему, если… Прав был старый зэк, определенный по блату в библиотеку, после того, как бревно перебило ему ногу. Тогда он сказал:
— Не дрыгайся лишнего, Муть, все перемелется. И прими судьбу, как есть. Иначе сам себя изнутри выешь. А этого, кроме них, никому не надо…
— Кому? — не понял Муть, хотя ему в свое время и прочили блестящее будущее.
— Эх, скубент, — вздохнул старый зэк, — ничему-то тебя жизнь не учит. Им это надо… Братве отважной. Они люди грамотные, не то что ты…
— А зачем им это?
— Для порядка. Чтобы каждый понимал свое место в жизни. И для отмазки. Мне тут один бывший поп все так грамотно рассказал. А теперь — я тебе. Ты врубись, скубент, в главной поповской книжке еще хрен его знает сколько лет назад было написано: он был изъят за грехи ваши и мучим за беззакония ваши. А ты все правды ищешь. Правда она на небесах, а мы пока грешную землю топчем…
Муть оторвался от давних воспоминаний; бомж с интересом смотрел, как и без того чистенькая палата вылизывается с такой тщательностью, словно сюда на экскурсию должен пожаловать сам майор Панасенко, бог и царь привокзального отделения милиции. Иногда, когда у майора было хорошее настроение, он милостиво позволял не гонять бомжей из пустых товарных вагонов, загнанных в тупик. Главное, чтоб в зале не дрыхли на полу, в глаза не бросались, а там — черт с ними…
— Тумбу под телевизор — в тот угол, — орал бугай на двух не менее накачанных, чем он сам, бычков. — И по-быстрому, а то если Леонид Александрович станет чисто недовольный, так вы у меня неделю на подсос присядете… Лампочки, лампочки не протерли! А ну, по-быстрому! Сучок, давай антенну…
— Так телевизор еще не притарабанили, — огрызнулся тот, кого называли Сучком.
Бугай решительно попер ему навстречу.
— Ты мне тут покомандуй! — вызверился он на Сучка. — Врубись, типа мозгами: Леонид Александрович чисто включит телевизор, а в нем ни черта нет? Так на хер… Короче, притарабань телик из кубрика другой плесени или лепил! Настрой его, чтоб все эти метры-дециметры были как в натуре, а потом — выкини его им взад. Давай, бери ноги в руки или, бля буду, я тебе яйца оборву для усиленного питания этих козлов… Старая! Окна протри, чтоб двери тоже блестели, чисто как сопли на солнце! А то типа темновато свет сюда летит…
Тоща тоже было темно, вспомнил Муть, натягивая одеяло поближе к подбородку. И громкий стук в дверь. Они так грохали в нее, словно хотели выбить… А потом свет зажегся. Мусора были уже вместе с понятыми, а я, дурак, спросил, есть ли у них постановление на обыск. Вот и получил, без постановления, на всю катушку. Игорь, сука, заложил. Откуда они могли узнать, что именно в тот вечер мы будем смотреть кино… Сука комсомольская! Как я тогда мечтал достать его… Поздно…
В тот вечер менты без всяких прокурорских постановлений с прочими формальностями на глазах у понятых врубили свет, и только после этого видеомагнитофон выдал из себя кассету, благодаря которой подающий большие надежды аспирант очутился там, где каждому дано наиболее остро почувствовать на себе материнскую заботу родины.
Кассета с фильмом «Однажды в Америке» была направлена на комиссию спустя две недели после того, как обвиненный в распространении порнографии, изгнанный еще до вынесения приговора из комсомола аспирант Александров переступил порог камеры предварительного заключения.
Комиссия, состоящая из сплошных искусствоведов в виде ветеранов партии, директора музея, скромных тружеников в штатском и начальника управления охраны памятников культуры, дала единодушное определение: фильм «Однажды в Америке» — самая что ни на есть разнузданная порнография, а вина гражданина Александрова усиливается еще и тем, что, кроме всякой разной гадости, на этой кассете есть сцены, пропагандирующие культ насилия и жестокости.
По такому поводу председатель комиссии, отставной генерал по охране памятников легко согласился с отставным генералом, командующим литературным музеем: это чересчур усугубляет вину гражданина, ставшего на путь предательства наших идеалов и пособничающего американской агрессии, специально засылающей такие гнусные кино в нашу страну.
В результате искусствоведческой экспертизы пойманный с поличным Александров был посажен не просто за то, что распространял порнографию сам на себя; он травил этой гадостью окружающий мир. Валя откровенно признался следователю, что смотрел фильм «Однажды в Америке» вместе с Игорем, и очень скоро убедился в народной мудрости: чистосердечное признание увеличивает срок наказания.
Свои пять лет колонии строгого режима с конфискацией имущества бывший аспирант получил в тот самый исторический день, когда комиссия искусствоведов вынесла обвинительный вердикт еще трем потенциальным зэкам, а начальник областного управления по охране памятников культуры выступил с очередным предложением по усилению воспитания советского патриотизма из-за постоянно плодящихся разносчиков порнографии.
Отставной генерал по такому поводу запросто предложил снести памятник Дюку де Ришелье и вместо него поставить монумент товарищу Котовскому, что станет действенной ответной мерой против империалистов, пытающихся разложить советских людей не только порнографией, но и жестокостью.
И, конечно же, капиталисты не оставили без внимания самых маленьких, пропагандировал искусствовед, порнографию для них пока не догадались поставлять, но вредные мультфильмы, которые мы сегодня видели… Это же с ума двинуться мозгами, какая-то толстая мышь с ненашим именем всю дорогу лупит и выворачивает наизнанку кота. А почему? Потому что кот черный, как угнетаемое население ихней Америки. Вдобавок его зовут Том, как того единственного положительного героя во всей американской литературе, а именно — негра-раба.
Вот этого нашего хвостатого брата по классу гнусная мышь под музыку жирных[18] постоянно трюмит и уродует с такой силой, что налицо явная пропаганда насилия с садизмом, а потому, кто смотрит такие мультфильмы, льет воду понятно на чью мельницу и вполне заслуживает срока. От двух до пяти, учитывая детскую направленность кассеты.[19]
Когда отмотавший свой пятерик за просмотр фильма «Однажды в Америке» гражданин Александров вернулся в Одессу, вместо паспорта у него была справка об освобождении. Валя наивно пошел к своему дому, однако в просторной квартире Александровых давным-давно проживал скромный работник милиции.
Правильно. Паспорт-то у кандидата в зэки отобрали еще до посадки, а вместе с паспортом — прописку. К тому же квартира была вовсе не Александрова, а принадлежала государству, против которого этот антисоветчик активно сражался с помощью порнографии.
И только тогда, бредя от своего дома со справкой об освобождении за пазухой, Муть окончательно понял, как был прав старый зэк, читавший наизусть стихи: «Если тебя ни за что посадили — так это кому-то же нужно».
Кому-то нужно, размышлял окончательно понявший все теперь уже на веки вечные бомж. Кому-то надо было побороться с порнографией, кому-то очень понравилась моя квартира, а кто-то чересчур хотел продвинуться по комсомольской линии и заработать прекрасную партийную характеристику. Муть, не разбирая дороги, шел по улицам Одессы, а на каждом углу его зазывали в кинотеатры афиши, рекламировавшие фильм «Однажды в Америке»…
Муть открыл глаза от ярких бликов. Посреди палаты стоял холеный человек в кашемировом пальто, небрежно накинутом на плечи, а вокруг него суетились люди с фотоаппаратами и телевизионными камерами.
— В наше непростое время, — говорил человек, привычно смотря в зрачки фотообъективов, — мы делаем все возможное, чтобы помочь страждущим. И вот сегодня, несмотря на острую нехватку средств, фирма «Гиппократ» открыла новое отделение. Специально для людей, волею судьбы оставшихся без крыши над головой. Храни их Бог! Пусть ангел любви не даст нам всем зачерстветь, осеняя своими крылами важное дело благотворительности. Я попрошу теперь сказать несколько слов главного врача фирмы «Гиппократ» господина Моргунова.
— Нам сейчас очень трудно, — откровенно признался доктор. — Налоги прямо-таки заедают. Но мы решили экономить. На себе. Лишь бы не на больных. И приобрели специально для наших подшефных телевизор. Чтоб они смотрели последние новости. Кстати, спасибо фирме «Секрет красоты», улица Шухеревича, 3. Она пошла к нам навстречу. Эта фирма продала прекрасный телевизор «Фунай» со скидкой в тридцать процентов, когда узнала, для кого он надо.
Доктор щелкнул пультом, и экран телевизора засветился ровным голубоватым светом. Телевизионщиков и газетных репортеров не интересовало, что демонстрирует «Фунай», они только успевали снимать обстановку повальной благотворительности вокруг себя.
Моргунов заботливо поправил одеяло на груди Мути и вложил в его руку пульт дистанционного управления.
— Держите, отец, — сказал доктор. — Вот по цифрам пальцем щелкайте, и десять программ как на ладони. Наверное, когда-то такого представить не могли. Чтоб даже на старости лет такое счастье… Аж десять программ.
Репортеры успели запечатлеть исторический момент, когда Муть щелкнул дистанционным управлением и с явным интересом уставился в телевизор. На голубой экран «Фуная» вылезло изображение человеческой руки, тыкающей микрофон навстречу особе при галстуке.
По-быстрому отсняв осчастливленного обездоленного и еще нескольких ему подобных вместе с общими планами благотворительности, журналисты заспешили вслед человеку в кашемировом пальто. Как каждое благое дело с прочими презентациями, это благотворительное мероприятие «Гиппократа» должно было закончиться ставшим давно привычным торжественным банкетом в честь убогих и обездоленных.
Муть как основного виновника торжества на этот банкет не приглашали, потому что он и так был счастлив до невозможности. А усиль эту радость, вдруг сердце не выдержит, особенно если отощавший бомж увидит, что стоит на столах в зале для совещаний.
Александров, приподнявшись на локте, пристально вгляделся в экран телевизора и удивился, как похож пропагандирующий в нем на благодетеля в кашемировом пальто. Такой же важный вид, холеное лицо, уверенные манеры…
…— наша парламентская комиссия не оставит в стороне и эти вопросы, — с суровым видом гарантировала важная персона.
— Скажите, Игорь Иванович, — обратился к ней появившийся целиком журналист, — как повлияет последний из принятых законов на укрепление правопорядка?
— Игорь! Сука! — тихо выдохнул Муть и с силой сжал пульт дистанционного управления, невольно переключив канал.
— Оставь, — скомандовал блаженствующий на соседней койке коллега.
На экране в клубах дыма скакало какое-то явно бесполое существо. Муть попытался определить по одежде или голосу — это певец или певица, однако у него ничего не получилось. Бомж слишком давно не видел телевизора и отстал от реалий жизни. Вдобавок его снова стали тревожить мысли о. прошлой жизни…
Игорь, стукач-комсомолец, вот где теперь ты, а где я. Бегал ко мне из общаги, кино смотрел, в холодильник, как в собственный, лазил. Осчастливил меня, теперь всей стране тоже самое гарантируешь…
Муть прихватил сигарету с пачкой свежих газет и вышел в коридор.
— Миленький, — шагнула ему навстречу нянечка, — у нас тут не положено. Иди в сортир, голубчик, там всегда читают. И курят опять же.
Войдя в туалет, сорокалетний старик дрожащими руками прикурил сигарету и развернул газету. Он давно ничего не читал, хотя в свое время этому эрудиту прочили блестящее будущее. Вот оно и пришло. О такой счастливой белой полосе бомж даже не смел мечтать.
Муть прочитал начало материала на первой полосе и недоуменно подумал: может, газета старая? Да нет, она пахнет полузабытым запахом свежей краски, словно возвращая его в прошлое, когда он сам перечеркнул свою судьбу, решившись посмотреть ЭТОТ обвешанный всякими «Оскарами» трижды проклятый фильм «Однажды в Америке». Совершенно свежая газета, вовсе не похожая на те, которые Муть подкладывал под бок перед ночевкой на полу зала касс железнодорожного вокзала.
Те газеты были надорванными, измятыми, дразнящими обоняние жирными следами селедки и иногда приставшими к бумаге крохотными кусочками сваренных вкрутую яиц, заставлявших Муть глотать слюну во время отхода к кратковременному сну до появления стражей порядка.
Муть смотрел на ноябрьский номер свежей газеты, но почему-то вспоминал другой, давний ноябрь, когда он впервые переступил порог камеры.