Пока существует бандитский отряд “поручика Викентия”, ему нельзя демобилизовываться…”
…Я с сожалением отложил подшивку “Маяка” в сторону.
Меня заинтересовало, чт я прочитал, но, увы, это не имело никакого отношения к жизни и смерти учителя Клычева.
События тех лет, героические, страстные, бурные, хранились лишь в анналах истории, в документах. И в памяти тех людей… Кому удалось остаться в живых, естественно. Но та жизнь поросла травой многих лет.
Разговор Михаила Кузьмича с женщиной затянулся. И я невольно начал к нему прислушиваться. Голос Сенюшкина остался таким же: басистым и добродушным. Как и он сам. Мы в управлении над ним любили подшучивать:
“Тебе, Миша, в церкви, а не в уголовном розыске нужно бы работать! Больно задушевный ты человек…” Он не обижался:
“Нам всем у них обращению с людьми поучиться можно. В этом они артисты. И в нашем деле надо быть артистом!”
Женщина говорила о неурядицах в семье.
Да, Сенюшкин неисправим. Он и у нас все время разбирался в семейных историях. Вечно у него перед столом сидели какие-то мамаши, папаши пенсионеры. На расстоянии, что ли, они его доброту чувствуют!
— Я сначала, товарищ майор, не придавала значения тому, что Зикен — первенец мой, от первого брака — стал грубить. Думала, переходный возраст, пройдет. Возраст-то прошел, а Зикен таким же грубым и остался… Я его сейчас даже боюсь. Злой он какой-то. Пьет. Пьяным, почитай, каждый вечер домой приходит. На работах долго не задерживается — выгоняют. Шофером в таксопарке работал — выгнали. На почту устроился. И там не удержался. Где деньги достает, не знаю. А у меня еще двое, Гена и Боря. Они на него во все глаза смотрят и подражают. Вот тринадцатого июня, представляете, младший, Борька, пьяненький домой заявился. Всю ночь его рвало, а ему всего-то двенадцать годков, господи, горе-то какое!.. Спрашиваю, с кем был, — молчит. Помогите, товарищ майор! Люди говорят, что вы любите с мальчишками возиться. Уж хоть моих младшеньких-то спасите! Молиться за вас буду… — Женщина заплакала беззвучно, вздрагивая плечами.
— Не волнуйтесь, Зинаида Гавриловна, — мрачно произнес Сенюшкин, — займемся мы вашим Зикеном. Обещаю. Серьезно займемся. У вас кто участковый инспектор? Лейтенант Габибулин?
— Да…
— Ну вот и хорошо, — ободряюще произнес Сенюшкин. — Ему и поручу. Он человек ответственный.
— Только вы не говорите ради бога Зикену, что я была у вас! — испуганно попросила женщина.
— Не скажем, — пообещал Михаил Кузьмич.
Женщина поклонилась и робко выскользнула из комнаты. Михаил сделал пометку на листке перекидного календаря и встал.
— Ну, здорово! — Мы обнялись.
— А ты ничего, — заметил я. — Вроде бы и не похудел.
— Скажешь тоже! Два с половиной кило сбросил. Я ведь теперь по утрам бегаю. По немецкой системе.
— Ну, если у начальника уголовного розыска есть время бегать по утрам по немецкой системе, значит, в городе жители могут спать спокойно! Ты, главное дело, не переутомись!
Он захохотал. Потом спросил, как поживают наши. Я передал персональный привет от Вени Бизина. Михаил растрогался.
— А теперь, Михаил Кузьмич, к делу. Что там у вас получилось с учителем Клычевым, а?
— Мы же писали. — Он сразу потускнел. — И протокол присылали. И все такое. Значит, ты из-за учителя в гости пожаловал?
— Из-за него, Миша, — вздохнул я. — Так как же все случилось-то?
— В тот вечер у них банкет был, — начал Сенюшкин, — в педагогическом коллективе, По случаю награждения Клычева Почетной грамотой. Собрались они в ресторане “Весна”. Выпили, конечно, как следует. Клычев, видно, хорош был. Пришел домой и уснул. Крепко. А ночью, очевидно, проснулся. Ну, может, закурить хотел. А запаха газа-то не почувствовал спросонья. Ну и закурил… Когда машины приехали, уже ничего нельзя было сделать…
— Кра-а-си-во!..
— Чего? — не понял Михаил.
— Рассказываешь ты красиво, Михаил Кузьмич. Сам-то хоть веришь в то, о чем так красиво говоришь?
Сенюшкин заерзал по стулу и виновато посмотрел на меня:
— Ты на что намекаешь?
— А разве я намекаю, Миша? Я думаю. Думаю вслух…
— Вам хорошо… сомневаться… оттуда…
— Э-э, Кузьмич, я тебя не узнаю! Ты что, обиделся?
— С чего ты взял? — возразил он. — Поверь, Витя, это — дело мертвое. Пожар, понимаешь? Пожар, он на то и пожар, что пожар.
— Все ясно, — усмехнулся я. — Вот теперь все ясно Поэтому давай-ка еще разочек посмотрим протокол осмотра и схему. Не возражаешь?
Не отвечая, он тяжело поднялся со стула, подошел к сейфу, открыл его и достал документы: протокол, схему, фотографии. Я отложил в сторону протокол, и мы склонились над схемой, составленной экспертами.
“Не вяжется, — сказал Минхан, когда мы у себя рассматривали такую же схему. — Несуразица получается”.
— Вот этим крестом обозначен труп Клычева, верно?
— Точнее сказать, то, что осталось от трупа, — проворчал Сенюшкин.
— Здесь большая комната? — ткнул пальцем.
— Да.
— А как в ней была расположена мебель?
— Мы эту работу провели, — обрадовался он. — Опросили всех, кто раньше бывал в доме учителя.
— Что было здесь?
— Ясно же, что было! — раздраженно отозвался Михаил. — Кресло-диван, написано же…
— Вот именно, — подтвердил я. — Скажи, если бы, не дай бог, ты оказался в положении Клычева…
— Не фантазируй, Виктор, — устало перебил Сенюшкин. — Клычев был под градусом. Это уже установлено. На банкете ему стало плохо с сердцем. Пожар случился ночью… Со сна, пока очухался… Во-первых, он мог растеряться, во-вторых, могло стать еще хуже с сердцем. Вообще парализовать…
В его словах была логика. О банкете мы не знали, об этом в протоколе ни слова. И что Клычеву на банкете ста/io плохо с сердцем, тоже не знали. Это, разумеется, кое-что меняло.
Но Минхан совсем о другом говорил. О центре комнаты,.
— Подожди, Миша, давай по порядку. Предположим, с сердцем Клычева, когда он вернулся домой, все было нормально. Отпустило. Вдруг пожар. Он вскакивает с постели и что делает?
— Не знаю, я там не был.
— Вместо того, чтобы ринуться из горящего дома, он садится на диван и ждет, когда огонь сожрет его?
Сенюшкин курил, полузакрыв глаза. Но я знал, что он внимательно слушает меня.
— Второй вариант рассмотрим. Клычев был настолько пьян, что вообще не мог двинуть ни ногой, ни рукой… Скажи, он был настолько пьян?
— Нет, — покачал головой Михаил. — Свидетели показали, что Клычев домой шел без посторонней помощи.
— Так-так… А теперь вернемся к тому, что ему совсем худо стало с сердцем. Допустим. Парализовало его. И он остался лежать там, где лежал, то есть на диване. Согласно протоколу, пожар возник на кухне, верно?
— Да.
— Почему же она меньше всего пострадала от него?
— Потому что там было меньше мягких вещей, дерева; железа больше — газовая плита, ванна рядом и так далее.
— Но из кухни в большую комнату ведет коридор, заставленный книжными полками, и они почему-то не догорели до конца, хотя, казалось бы, дерево, бумага. Это, Михаил Кузьмич, на основании протокола.
Он тяжело запыхтел.
— Дальше… Комната. Тоже вокруг много дерева. И что же? Кресло-диван, стоящее ближе к центру комнаты, сгорает дотла, а вместе с ним и Клычев. Короче, центр комнаты прогорает до черноты, если угодно, в то время как остальное лишь обгорает. Значительно, правда, но все-таки обгорает. Кстати, а был взрыв?
— Какой взрыв? — переспросил Михаил.
— Обыкновенный. Если была большая утечка и скопление газа, должно было рвануть. А взрыва-то не было. Во всяком случае, по протоколу… Так не было?
Сенюшкин сидел нахохлившись и гримасничал, это у него такая привычка, когда он усиленно размышляет.
— Не было… Это точно.
— У вас эксперты-то как?
— А что?..
— Тогда объясни, пожалуйста, что означает на этой фотографии сие? (Между прочим, почему мы не получили фотографий?
— Есть у нас один парнишечка, — махнул он рукой — Ничего поручить нельзя. Не знаю, как от него избавиться, хотел его в ОБХСС спихнуть, но там тоже не пижоны сидят. Не вышел номер… — Он напряженно рассматривал фотографию. — Что, спрашиваешь, обозначает?.. Это… это… ключ крана на стояке, что еще? Стой!.. Черт возьми!..
— Вот так вот, Михаил Кузьмич, Не было взрыва, потому что его и не могло быть. Положение риски на кране показывает, что Клычев, придя домой, перекрыл газ на ночь. А щель ниже крана. Ты не переживай… Фотография плохого качества, руки бы этому фотографу… Я сам случайно, машинально, пожалуй, обратил снимание. Значит, Миша, будем мы все это дело разворачивать в обратном направлении. Правильно?
— Убийство, думаешь?
— Боюсь, да. С дальнейшей инсценировкой. Но ведь мы с тобой недоверчивые, а? Мало ли что мы думаем.
Помолчали, покурили.
— Просьба к тебе, — сказал я после паузы. — Надо выяснить точную дату рождения Пономарева Павла Ивановича, родившегося в Салтановске, насколько я понял. Родители — Пономаревы Иван Алексеевич и Ангелина Федоровна.
— Педагоги, что ли?
— Знаешь их?
— Мы здесь все друг друга знаем. Ладно, выясню.
Он направился к двери.
— Вэче — этот телефон? — вдогонку спросил я.
— Да, звони. Я скоро вернусь.
Я набрал номер телефона Полковника. Тот оказался на месте. Выслушав мой краткий доклад, он поинтересовался:
— За этим только и звонишь? Или еще чего-нибудь нужно?
— Нужно, Кирилл Борисович, — ответил я. — Надо узнать, кто такой Симаков в республиканском издательстве и чем закончились его переговоры с Клычевым по поводу рукописи.
— Ты думаешь, Шигарев, я что-нибудь понял? — проворчал Полковник.
Но раздражения в его тоне я не почувствовал. Когда он раздражается, то обязательно добавляет словечко “деятель”.
Надо сказать, из-за этого слова мы в отделе и стали Кирилла Борисовича Полковником с большой буквы называть. Само собой, он об этом не знает. А все благодаря фантазии Вени Бизина. Он как-то сказал: “Братцы, наш полковник Кирилл Борисович Хазаров — заслуженный юрист республики. Жаль, конечно, что нет звания “заслуженный деятель милиции”, особенно если учесть, что Хазаров слово “деятель” любит употреблять, когда на “ковер” вызывает. А как вы посмотрите на то, чтобы считать его Заслуженным Полковником?..” Постепенно “Заслуженный” отпало, а “Полковник” осталось. Клички — они ведь просто так не возникают!..
— Думаешь, я что-нибудь понял? — снова ворчливо повторил по телефону Кирилл Борисович.
— Да я пока и сам мало что понимаю, Кирилл Борисович.
— Хорошо, — сказал он. — Наведем справки.
Я положил трубку, и тут же вернулся Сенюшкин.
— Тебя кто интересует-то — сын или его родители?
Я подробно рассказал о разговоре с Кобзевой и Барманкуловым, ну, естественно, об убийстве Галицкой.
— Ладно, вызову участкового инспектора по их улице, лейтенанта Габибулина. Заодно он займется семьей Хромовых.
Увидев, что для меня эта фамилия — пустой звук, добавил:
— Женщина у меня сидела, помнишь?
— А-а, Зикен и его братья7
— Во-во! Память у тебя еще ничего. Паспортистки на обеде, придут, я тебе скажу, когда сын Пономаревых родился. Лады?
— Лады-лады… Да-а, насчет банкета в “Весне” мы ничего не знали… Слушай, Миша, а может, между ними — между Пономаревым и Клычевым — там что-то произошло, а?
Он пожал плечами.
— Городской телефон? — Я потянулся к аппарату.
— Да. Параллельный. Люблю параллельные.
— Странный у тебя вкус, — заметил я, набирая номер телефона Барманкулова, — возьми трубочку. Послушаешь…
Барманкулов был у себя.
— Между Пономаревым и Клычевым? — переспросил он. — Но позвольте, ведь ни Ивана Алексеевича, ни Ангелины Федоровны на банкете не было!
— А как прошел тот вечер? Как вел себя Клычев?
— Он был остроумен, шутил, много танцевал. Может быть, даже чересчур много, потому что у него заболело сердце.
— Он не был пьян?
— Ну что вы! Навеселе — да. Но не более того.
— Он ушел домой один?
— Мы ушли вместе. Я с женой, Ряхшиевы и он. Они жили рядом со Святославом Павловичем, а мы через три квартала.
— Словом, ничего странного в тот вечер вы не заметили за ним?
— Нет, не заметил.
— Благодарю вас, Хайрулла Жакенович.
Сенюшкин мрачно слушал наш разговор. Что и говорить, ему не очень-то хотелось оказаться с нераскрытым убийством. А мы к загадке с Галицкой получили дополнительно еще одну — с Клычевым.
— У тебя сколько сотрудников?
— А!.. — отмахнулся он от меня, как от комара-кровопийцы.
— Миша, вызывай этого Пономарева. Пощупаем его.
— Сейчас Габибулин его приведет, если он дома.
5
Пономарева дома не было, но лейтенант Габибулин видимо, отличался завидной самостоятельностью мышления. Не застав Пономарева он привез в горотдел его жену. И вот перед нами, заметно рассерженная, стоит изящная брюнетка.
— Я что, арестована? — хмуря брови, резко спросила она.
— Почему вы так решили? — удивился я.
— Ваш бравый лейтенант был настолько категоричен, что ничего кроме своего “Следуйте за мной гражданка Пономарева!”, не объяснил. Вот я и решила, что арестована.
— Он у нас… шутник, — хмуро заметил Сенюшкин. — Верно, товарищ Габибулин?
Габибулин был смущен. Он помялся немного и спросил:
— Я свободен товарищ майор?
— Побудьте в другой комнате, — строго ответил Михаил. — Я вас вызову.
Озадаченный лейтенант вышел осторожно закрыв дверь.
— Ангелина Федоровна, конечно, нелепо все получилось. Вы уж нас извините, пожалуйста. Но раз мы встретились мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Если вы не возражаете.
Она настороженно переводила взгляд с меня на Михаила.
— Скажите, вам понравился тот вечер в ресторане “Весна”?
— Какой вечер? — вздрогнула она.
— Ну, банкет педагогов, — уточнил Сенюшкин.
— Я там не была, — поспешно ответила она.
— Зачем же так волноваться, — добродушно заметил я. — А почему вы не пошли на банкет? Клычев ведь приглашал вас?
Тут мог получиться прокол, если Клычев ее не приглашал. Она опустила голову, и мы с Михаилом переглянулись. Я угадал.
— Я себя неважно чувствовала, — тихо произнесла женщина.
— Веская причина, — кивнул я. — А другой не было?
Ее взгляд выражал откровенный испуг.
— Скажите когда родился ваш сын?
— Мой сын? — Она побледнела. — В июле тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. А зачем вам это?
— Если вы не возражаете, я потом отвечу на ваши вопросы.
И тут случилось то, чего мы с Сенюшкиным не ожидали. Она расплакалась. Я дал ей воды. Она наконец успокоилась.
— Вы меня арестовали? — Ее голос слегка дрожал.
— Я уже сказал, что ничего подобного.
— Но ваши вопросы напоминают допрос!
— Всего лишь беседа.
— Ах, беседа!.. Так вот беседовать с вами у меня нет ни малейшего желания!
Хуже всего в нашем деле разговаривать с женщиной!..
— Напрасно, Ангелина Федоровна.
— Что вам от меня нужно?
— Скажите, где был ваш муж в ночь с четвертого на пятое июня?
Она молчала, уставясь куда-то поверх меня.
— Молчание тоже ответ. Мы должны его понимать так, что вы не знаете, где он был? Другими словами, его не было дома?
Молчание. Неужели она уже избрала своей тактикой молчание? Только этого недоставало.
— Ну что ж… Я вынужден сказать вам неприятную вещь. Это касается вашего мужа, Ивана Алексеевича Пономарева.
— Что? — выдохнула она, вся напрягаясь.
— У нас появились некоторые основания подозревать его в совершении одного преступления.
— Нет! — Пономарева вскочила. Глаза ее расширились от ужаса.
Не знаю как сложился бы наш разговор дальше, не вмешайся в него Сенюшкин. Он ласково дотронулся до руки женщины.
— Милая Ангелина Федоровна, мы же вам не хотим ничего плохого. Слово даю. Но помогите нам разобраться.