— Теперь можно и повеселиться. Ну — прозит!
— Прозит! — Они, не чокаясь, приподняли рюмки и медленно выпили тягучую жидкость.
Потом, глядя на Кульмана, сосредоточенно жевавшего ветчину, Вилли Гетлин решил, что можно завести разговор о более серьезном деле.
— Знаешь, я ищу толкового человека для одного важного поручения. Только надо еще не быть трусом. Можно много заработать.
— А что нужно сделать?
— Завтра в десять утра приходи ко мне, я живу на Ульрикагассе, 8. Нет, нет, не записывай, запомни так. Там все узнаешь. Да — как наш тайник?
— В порядке. Перед приездом сюда я его проверял.
— Отлично. Так я пошел, а ты можешь доедать, допивать и даже потанцевать. Не беспокойся — за все заплачено. (Зная, что получит от Боба много больше того, что он дал Кульману, Гетлин позволил себе этот широкий жест). Счастливо погулять, Зигфрид, до завтра!
...В тот же вечер Гетлин встретился с Бобом.
— Серьезное дело! Есть возможность поднять на воздух «Клариссу».
— Нужны дела, а не слова.
— Шеф, это реально. Сегодня Кульман привез вот это, — Гетлин вынул из бумажника листок, полученный пару часов назад. — Все эти сведения он собрал через своего нового знакомого, который работает в шахтоуправлении на «Клариссе». Я предлагаю дать Кульману наш чемоданчик, научить его, как обращаться с взрывателем, как устанавливать часовой механизм, а потом через того человека подбросить чемоданчик...
— Завтра в восемь утра инструктор привезет чемоданчик, он же научит Кульмана...
— Не надо, я сам ему все объясню. Пусть только привезут мне эту чертову игрушку. И еще. Кульман просит за это тысячу западных марок...
Боб недоверчиво посмотрел на Гетлина.
— Ладно. Но деньги Кульман получит только после взрыва, так ему и передайте.
В праздничную субботу 7 ноября, часов в одиннадцать утра, Эриха неожиданно вызвал Вернеман.
— По вашему вызову явился! — доложил Эрих, входя через минуту в кабинет комиссара.
— Здравствуйте, товарищ Вальтер! — откликнулся тот и, не приглашая сесть, приказал: — Немедленно берите себе в помощь товарища Фелльнера и поезжайте на «Клариссу». Там что-то случилось — кого-то задержали с подозрительным чемоданом. Доложите мне по телефону через полчаса.
И вот Эрих, вместе с Фелльнером, вошел в кабинет секретаря парторганизации шахты. Навстречу ему поднялся человек с трубкой в руке. Эрих бросил взгляд на щуплого парня, сидевшего на стуле посреди комнаты, на трех рабочих, что стояли сзади него, поздоровался. Потом, пожимая руку секретарю, спросил:
— Ну, что тут у вас произошло?
— Этот юнец, — секретарь ткнул трубкой в сторону молодого парня, — принес на шахту вот какую штуку... — с этими словами секретарь поднял из-за стола небольшой чемоданчик черного цвета и положил его на стол.
— Он, понимаете, оставил эту штуку в устье откаточной штольни и хотел убраться, — вмешался один из рабочих. — А мы трое, значит, я и вот они — Штарке и Корвиц, увидели его и — сюда.
— С багажиком вместе! — улыбнулся другой рабочий. — Что-то тут не чисто, а?
Вальтер легко опустил ладонь на черный прохладный дерматин чемодана, будто прислушиваясь к чему-то, а потом слегка кивнул настороженно замолчавшим рабочим:
— Хорошо, товарищи, разберемся... А теперь прошу оставить нас с задержанным. Вы все, вероятно, скоро понадобитесь. Товарищ секретарь может остаться... Ну, рассказывайте! — обратился Вальтер к задержанному, беря стул и садясь против него.
— А что я должен рассказывать?
— Вот про все это, — Эрих кивнул в сторону двери, куда вышли рабочие, потом показал глазами на чемоданчик.
— Я не знаю, зачем они меня задержали. Я работаю в шахтоуправлении, чемоданчик не мой.
— Но ведь они видели, как вы несли этот чемоданчик и оставили его...
— Врут!.. Ну, я пошел.
— Садитесь и бросьте валять дурака! Кстати — как ваша фамилия?
— Виндпфенниг.
— Как, простите? — переспросил Эрих. Это была действительно необычная фамилия: «Ветряная копейка». Выдумают же.
— Хм! Если не нравится Виндпфенниг, можете звать «Штурмгрошен».
— Не паясничай, щенок! — сказал секретарь, отгоняя левой рукой дым от лица. — Тут каждая секунда дорога. У тебя голова все-таки не из этого сделана! — и он постучал пальцем по трубке.
Эрих с какой-то внутренней неприязнью смотрел на развязного парня. Тоже еще — не «ветряная копейка», так «штурмовой грош». А, впрочем, эта развязность, пожалуй, к лучшему.
— Отвечайте, только быстро! — резко бросил он. — Ваше имя?
— Гейнц.
— Когда родились?
— В 1932 году.
— Где?
— Здесь, в Шварценфельзе.
— Кто отец?
— Работал на «Клариссе».
— Кем?
— Не знаю, он погиб в 1944 году, мне было десять лет. Он был инженером.
— Кто дал вам этот чемодан?
— Того человека... — тут парень понял, что проговорился, но было уже поздно: слово сорвалось с языка.
— Ну, продолжай! — Вальтер наклонился к парню и в упор глядел в его косящие от страха глазки. — Да не дрожи ты, мальчишка! Отвечай, если тебе дорога жизнь!
— Я не знаю этого человека...
— Но ты признаешь, что чемодан твой?
— Да, да, только я не знаю, кто этот человек. Он дал мне сто марок и сказал, что если я положу чемодан туда, где вагонетки выходят из-под земли, то получу еще столько же. Я видел этого человека только один раз.
— Что в чемодане?
— Не знаю.
— Как открывается чемодан? — с этими словами Вальтер повернулся к столу, чтобы взять чемоданчик.
В этот же миг парень бросился к двери, но Фелльнер преградил ему дорогу.
— Э, брось, не дурачься! — и он положил чемоданчик под ноги парню.
— Что здесь?
— Сколько сейчас времени?! — вместо ответа вскрикнул парень.
— Одиннадцать часов тридцать две минуты.
— Тот человек сказал, — в двенадцать будет взрыв!..
— Фелльнер, наручники! — крикнул Эрих. — Быстро, все в машину.
В мгновенье щелкнули стальные замки наручников. Эрих схватил чемоданчик, крикнул: — «До свидания!» — и все трое ринулись вниз по лестнице. Они даже не расслышали, как секретарь бросил вслед:
— Осторожнее, товарищ Вальтер!
...Вот и кончилась черта города. Шоссе шло все в гору, с обеих сторон к нему подступали деревья. Фелльнер, включив сирену, гнал машину, как самоубийца. Эрих сосредоточенно смотрел на часы — красная секундная стрелка бежала круг за кругом, отсчитывая то, что уже не возвращается.
Гейнц совсем потерял голову от страха. Он то молился, то плакал и просил прощенья...
До двенадцати оставалось семь минут, когда Эрих Вальтер велел тормозить. Он был очень бледен.
— Фелльнер, если через десять минут после взрыва я не вернусь, поезжайте к комиссару и все доложите. Не упустите задержанного!
Выскочив из машины с чемоданчиком, он бросился в лес. Овраг! Нужен какой-нибудь овраг! А вокруг ничего подходящего. Но вот на счастье неглубокая яма, неизвестно кем и для чего выкопанная — опасная ноша летит туда.
Отбежав в сторону метров двадцать, Эрих ничком повалился под толстое дерево. Сердце бешено колотилось, в ушах глухо стучало, глаза заволакивала дымка, по лицу струился пот.
— Почему же нет взрыва? — нетерпеливо приподнял он голову. — Неужели... — И в тот же миг земля дрогнула, вверх полетели черные комья, обломки веток, коры. Подождав еще минуту, Эрих подполз и заглянул в яму. Края ее осыпались, а вокруг клубилось удушливое облако от сгоревшей взрывчатки.
Эрих с трудом поднялся и, устало переступая отяжелевшими ногами, побрел к машине.
...Но Зигфрид Кульман пока ни о чем не знал.
В субботу утром он уехал к своему другу в Мариенфельд за картошкой (надо же на всякий случай обеспечить себе алиби), а вернулся очень поздно. Сам он взрыва не мог слышать, расспрашивать было нельзя. Тем более глупо было идти ночью к Виндпфеннигу. Приходилось сдерживать себя. Завтра в газетах что-нибудь да напишут, а тогда можно будет спокойно сходить и к Виндпфеннигу.
А пока он с удовольствием вспоминал о знакомстве в поезде с очень красивой девушкой, — у нее такая смуглая матовая кожа. А волосы! Они какие-то бронзовые. Она, правда, слишком строга, но все-таки...
ГЛАВА ПЯТАЯ
Инга Келлер, пленившая воображение Кульмана своими бронзовыми локонами и необыкновенной, матовой смуглостью кожи, была в самом деле человеком незаурядным.
Старый Бернгард Келлер рано приметил склонность дочери к рисованию. Это было для него большим счастьем, потому что сам он тридцать лет отдал чудесным вазам, декоративным блюдам, фарфоровым фигуркам и сервизам: Бернгард Келлер был главным художником фарфоровой фабрики «Бауман и сыновья».
Девочке едва исполнилось шесть лет, когда она выпросила у матери бумагу, запретный отцовский карандаш и с увлечением принялась выводить какие-то линии, высунув от усердия розовый язычок. Вечером Бернгард обнаружил на рабочем столе беспорядок: недоставало карандаша с грифелем-лопаткой. Кто посмел взять карандаш?!
Мать, ни слова не говоря, положила на стол каракули Инги. Несколько минут Бернгард, насупившись, рассматривал рисунок, потом, усадив дочь на колени, спросил:
— Что это?
— Я не знаю. Я видела это у тебя в книжке. Наверно, зверь.
— Почему зверь?
— А вот хвост, и лапы, и пасть, и он весь изогнулся, а из глаз сверкает молния...
Да, Бернгард ясно увидел очертания китайского дракона!
С этого дня судьба Инги была решена.
Где-то там, за стенами квартиры, содрогалась мостовая от мерного шага штурмовых отрядов, где-то охотились за людьми и создавали концлагери, грозовые предвоенные тучи заволакивали небосклон — и все это было, казалось, неизмеримо далеко. Бернгард Келлер, высидевший три года в окопах первой мировой войны, не желал больше ничего знать о политике. Он рисовал, он учил этому дочь.
Остальное его не касалось.
В тринадцать лет Инга могла часами листать страницы «Истории искусства», молча изумляясь, как оживал камень под рукой человека: вот граненые кружева Кельнского собора, а вот нежное лицо Уты — кажется, это не камень, а матовая, чуть просвечивающая кожа. И рядом с ней — князь Эккехард. Разве не ясно, что это был хитрый, злой владыка, на его одутловатом лице застыла змеиная улыбка...
Потом в жизнь ворвалась война — с победными реляциями, с бедными нормами продуктов, а позже — с ночными бомбежками.
Инга с ужасом смотрела на рассыпавшиеся в прах улицы ее родного города... Отец, поплотнее завесив шторы светомаскировки и закрыв двери в коридор, ворчал, что надо кончать это безумие, потому что следующий раз бомба может угодить в фабрику.
Но фабрика уцелела. Это казалось чудом, потому что соседние дома были превращены в руины.
Потом — поражение...
Оккупация...
Постепенно возвращались старые опытные рабочие, производство наладили, к удивлению Бернгарда Келлера, русские даже оказали помощь. Потом кто-то вздумал устроить опрос — должны ли фабрики, заводы и крупные мастерские стать народным достоянием. Это возмутило Келлера. Как? Отобрать у человека то, что ему принадлежит по закону? Бернгард не задумывался, что он сам своим тридцатилетним трудом, своим талантом и трудолюбием — вместе с рабочими — создал для сыновей давно умершего Баумана их богатство. На референдуме он голосовал против национализации. Большинство рабочих и служащих проголосовало «за».
А Инга стала уже девушкой. Но — странной. Она чуждалась подруг и шумных молодежных компаний. Даже очень близкие люди казались ей слишком примитивными.
И вот — эта нечаянная встреча в поезде. Кто был тот человек? Он сказал, что у него свой марочный магазин. Но что-то еще было в его светлых нагловатых глазах, что невольно приковывало к нему внимание. Что это? В ее присутствии парень явно робел — это щекотало самолюбие.
И Инга — из любопытства, а, может быть, от скуки, решилась после первого свидания на второе, потом на третье.
Да, он ее не на шутку заинтересовал.
Последний раз они встретились в субботу перед рождеством. Сидели на скамейке в сквере на Тауэнциенплац.
На площадь вышла колонна резервной полиции, и над домами пронеслось:
Зигфрид проводил внимательным взглядом колонну и следовавшую за ней ораву ребятишек.
Им овладело чувство зависти и не менее острой ненависти к этим ладным, плечистым парням.
Тут, неожиданно для себя, он сделал глупость.
Повернувшись к Инге и кивнув в сторону уходящей колонны, он сказал:
— Подумаешь — им атом не страшен! Да они и от этого разбегутся!..
На широкой ладони Зигфрида Инга рассмотрела пистолет, на вороненом стволе которого поблескивали тусклые блики.
— Зачем это? — Инга невольно отшатнулась. — Оружие? — Девушка резко поднялась и пошла прочь.
Зигфрид оторопело посмотрел ей вслед, ничего не понимая, потом бросился догонять.
— Инга, Инга, подождите!
Услыхав его голос, Инга побежала не оборачиваясь, с бульвара на мостовую, перебежала на другую сторону улицы.
Пивная в Мариенфельде была самая обычная. И вывеска — точно такая, как у всех остальных немецких пивных — огромный красный щит с надписью: «Берлинер Киндль». И еще нарисована кружка, из которой и выглядывает этот самый киндль с лукавой улыбающейся мордашкой и торчащим рыжим хохолком.
Кульман вошел в пивную, осмотрелся — кроме Гетлина, других посетителей не было. Ну кто, в самом деле, потащится в такую погоду в пивнушку! Гетлин, не откладывая журнала, настороженно следил из-за него за Кульманом — поймет ли тот, что надо сесть за соседний столик? Парень, между тем, подошел к стойке, похлопал озябшими руками по своим щекам, сказал: «Уф-ф!», — и медленно направился к столику, за которым сидел Гетлин.
— У вас тут удобно — у самого камина! Вы не разрешите? — нарочно громко, чтобы слышал хозяин, произнес он. — А впрочем, я лучше устроюсь рядом.
Он сел вполоборота к Гетлину за соседним столиком.
— Хозяин, мне погреться! И кружку пива!
Гетлин облегченно вздохнул. Не глядя на Кульмана, он зашептал:
— Не оборачивайся. Не смотри на меня. Здесь есть казармы?
— Есть. Мой друг — помните, с мотоциклом? — он возил меня сюда. Это было как раз около казарм.
— Говори коротко и не так громко. Кто там находится?
— Подразделение фопосов[11].
— Надо выяснить, чем они вооружены.
— Летом у них были винтовки и автоматы. Пулеметов я не видел.
— Устарело. Ш-ш-ш... Идет хозяин...
Гетлин поднес к губам кружку с пивом и стал медленно тянуть густую темно-коричневую жидкость. Сделав несколько глотков (хозяин, поставив перед Кульманом стопочку вина и кружку пива, ушел к себе за стойку), Гетлин продолжал:
— На этой неделе там появились танки. Проверь, где размещены, что за экипажи — русские, или фопосы? Я получил срочное задание Боба. Если удастся — познакомься с кем-нибудь из них. Все сделаешь сегодня, кроме знакомства. Данные завтра привезешь мне в Берлин к восьми утра, не позже! Все. Я выйду первым. Останешься один — продолжай шептать что-нибудь, — стихи, молитву, проклятья, что хочешь. Для хозяина. Понял?
Гетлин встал — хозяин поднял голову, — двинулся было из-за стойки, но Вилли остановил его:
— Не трудитесь, пожалуйста, я сам подойду.
Хозяин благодарно кивнул.
— Вот, получите. Теперь в расчете?
— Да, да, пожалуйста, заходите к нам еще.
— Если попаду в эти края — обязательно.
Гетлин потуже замотал шею клетчатым коричневым шарфом, приподнял воротник пальто и ушел в снегопад.
Эрих Вальтер, прыгая через ступеньки, одним духом влетел на второй этаж. Пальто его набухло от сырого снега, целый день летевшего косой стеной на землю: поля шляпы со всех сторон опустились, — фетр больше не вбирал в себя влагу, и она холодными каплями стекала на лицо, за воротник. Но Эрих не замечал этого. Он был горд своей удачей и потому стремительно распахнув дверь, еще с порога крикнул: