Варвара Клюева
Мастер дежавю
— Почему ты мне не сообщила?
Я пожалел о своих словах, едва они сорвались с языка. Бессмысленный вопрос, ответ на который очевиден. Мама хотела меня уберечь. Оградить сыночка от кошмара, от невыносимого бремени, легшего на ее плечи. Мне бы не упрекать ее, а в ножки поклониться, спасибо сказать за самоотверженность и заботу. Да вот беда: моя благодарность начисто растворилась в чувстве вины. Пока я плавал с океанологической экспедицией по южным морям, собирая материал для диссертации, мама два месяца бессменно дежурила в больнице у постели лежащего в коме отца, а потом еще полгода была домашней сиделкой при инвалиде, потерявшем память. И если, слушая мамин рассказ по дороге из аэропорта, я больше ужасался первому, то теперь, когда увидел виноватую улыбку отца, не узнавшего родного сына, начал догадываться, что последние полгода, пожалуй, были для матери испытанием пострашнее. Каково это — изо дня в день вглядываться в дорогие черты, скованные напряжением от чувства неловкости? Понимать, что родной человек не знает, куда деваться от твоего внимания — внимания назойливой незнакомки?
Мама прикрыла дверь кухни, где мы сидели вдвоем, и сказала тихо:
— Зачем, Андрюша? Что изменилось бы? Ты не смог бы нормально работать, рвался бы сюда, подвел бы людей, измучился сам. А чего ради? Чем бы ты помог?
— Ну… Подменял бы тебя в больнице, привез бы какие-нибудь лекарства.
— Раздобыть лекарства теперь не проблема. Только ничего нового для лечения травматической амнезии за последнее время не изобрели. А все старое мы уже перепробовали.
— И что теперь делать? Что говорят врачи?
— Советуют ждать и надеяться.
Я встал, сунул руки в карманы, прошелся туда-сюда по кухне, остановился у окна.
— Уродов-то этих хоть посадили? Тех, что сбросили лед папе на голову?
— Даже дела возбуждать не стали. Отец сам виноват: зашел за ленту ограждения, несмотря на предупреждающую табличку.
— Зачем?
Мама пожала плечами.
— Должно быть, задумался и не заметил. Ты знаешь, каким он становится рассеянным, когда обдумывает свою очередную гениальную идею… Обдумывал. Физику с математикой он тоже больше не помнит. И это, наверное, самое страшное. Если бы мне сказали, что память вернется к нему только частично, и спросили бы, чего я больше хочу: чтобы он вспомнил меня или физику, я бы выбрала физику. Без нее Леня — уже не Леня.
Когда до меня дошел смысл ее слов, я покрылся холодным потом.
— Он что, вообще не помнит физику?
— Похоже на то. Я стараюсь не терзать его вопросами, но несколько раз подглядела, как он листает учебники. Просмотрит несколько страниц и хватается за голову.
Я отлепился от подоконника, покружил по кухне и снова сел к столу.
— Мама, мы должны что-то предпринять! Ему необходимо помочь.
— Как?
— Не знаю. Погоди, у меня вертится в голове смутная мысль… Вот. Если я ничего не путаю, все бульварные писаки и сценаристы мыльных опер возвращают память своим героям по одной и той же схеме. Герой попадает в обстоятельства, схожие с теми, при которых потерял память, в мозгу у него что-то щелкает, и все становится на свои места. Должно быть, эта схема имеет какое-то отношение к действительности: иначе зачем бы им всем поголовно за нее держаться? Но даже если это полная туфта, мы ничего не теряем, верно? Я к тому, что можно попытаться выяснить и воспроизвести все, что произошло с папой в тот злополучный день. Вдруг у него тоже что-нибудь щелкнет?
О шансах своей затеи на успех я старался не думать. Самая страшная часть любой беды — чувство беспомощности, понимание, что ты ничего не можешь изменить, как бы страстно того ни желал. До тех пор, пока есть надежда что-то поправить, трагедия еще не трагедия. Не говоря уже о том, что «в минуту душевной невзгоды» гораздо легче действовать, чем ждать и надеяться.
В теории мой замысел выглядел просто. Поговорить со всеми, кто видел отца и так или иначе общался с ним в тот роковой день, попросить их по возможности подробно вспомнить, что они делали в присутствии отца и что делал он, какой была обстановка, что происходило фоном. А потом, опираясь на эти воспоминания, написать подробный сценарий и воспроизвести для отца последний день его «мирной» жизни. Благо, на дворе стоит ноябрь, со дня на день выпадет снег, а значит, и декорации будут подходящими.
На практике задача оказалась трудно выполнимой, если выполнимой вообще. Начать с того, что отец был физиком-теоретиком, работал в академическом институте, и строгому расписанию не подчинялся. Если бы несчастье случилось с ним во вторник или в пятницу, собрать свидетельства было бы проще, потому что в эти дни в институте проводились научные семинары, которые сотрудники посещали в обязательном порядке. Но уборка снега и сосулек с крыши институтского корпуса, ставшая причиной несчастного случая, проводилась в четверг. В этот день папины коллеги появлялись на работе, когда бог на душу положит, а то и не появлялись вовсе. К тому же, беда случилась больше восьми месяцев назад, а за такое время многое забывается и безо всякой амнезии. Даже маме, которая, казалось бы, должна была запомнить этот день на всю жизнь, пришлось искать свое учебное расписание за прошлый семестр, чтобы ответить на простой вопрос, говорила ли она с отцом утром.
— Нет, утром мы не разговаривали, — решила мама, полистав еженедельник. — Семнадцатого февраля я вела первую пару, то есть из дома ушла не позже восьми. А Леня редко встает раньше девяти, он же у нас безнадежная «сова».
Трое молодых коллег отца, делившие с ним рабочую комнату в институте, не смогли вспомнить, когда он в тот день приехал на работу и чем занимался. Они обещали подумать, покопаться в своих записях и перезвонить, если что-нибудь удастся выяснить, но у меня создалось впечатление, что они не очень-то верят в успех. Примерно так же отреагировали на мою просьбу соседи и немногочисленные друзья отца.
Я ждал от них известий, а тем временем усиленно раздумывал, что могло бы подстегнуть их память. Понадобись мне самому восстановить события восьмимесячной давности, у меня не возникло бы трудностей, поскольку в экспедиции я вел дневник. А до экспедиции? Компьютер! Ну, конечно! Если бы меня попросили вспомнить, что происходило в моей жизни до отъезда, я полез бы в компьютер, просмотрел бы почту, рабочие файлы, записи в ЖЖ и ВКонтакте.
Я поспешил к отцу.
— Папа, ты не возражаешь, если я воспользуюсь твоим компьютером?
Человек с родным лицом и незнакомо несчастными глазами оторвал взгляд от экрана телевизора и вежливо ответил:
— Конечно, забирайте… Забирай. Мне он совершенно ни к чему.
Я вообще-то собирался посмотреть нужные данные в этой же комнате, но тут сообразил, что отец тяготится моим присутствием, кивнул и забрал ноутбук со стола. Провод зацепился за стопку книг, несколько упали на пол. Чертыхнувшись, я вернул ноутбук на место и наклонился, чтобы их подобрать. Увидел свой старый учебник по геофизике, и сердце защемило от жалости. По образованию я геолог, наши учебные пособия по физике с точки зрения специалиста — детский лепет. Должно быть, папа совсем отчаялся разобраться в любимом предмете, если дошел до чтения такого примитива. Мрачный и подавленный, я взял комп и ушел к себе. А десять минут спустя ворвался обратно в страшном возбуждении.
— Папа, зачем ты стер все файлы и удалил письма годичной давности?
— Я ничего такого не делал, — испуганно отрицал отец. — Даже не прикасался к этой штуке. Я не знаю, как она работает.
Мама, которой я немедленно позвонил, подтвердила:
— Ни разу не видела папу за компьютером с тех пор, как он вернулся из больницы. И, судя по пыли, которую я каждую неделю стираю с крышки ноутбука, наедине с собой Леня им тоже не пользуется.
— А сама ты туда не лазала?
— Я не настолько дурно воспитана. — Мамин голос заледенел. — Хотя ты, судя по всему, не видишь ничего дурного в том, чтобы…
— Мам, перестань! — перебил ее я. — Папа никогда ничего не скрывал. Вход в систему у него вообще не запаролен. А почтовый пароль он сам сообщил мне лет пять назад и с тех пор его не менял. У них на работе тогда полетел сервер, а ему срочно понадобилось какое-то письмо. И позапрошлым летом, когда вы ездили на дачу, он звонил мне, просил заглянуть в его ящик. Не было у него секретов, понимаешь?
— Значит, потом появились — раз он удалил свои файлы и письма.
— Если бы у него появились секреты, он сменил бы пароль и навесил бы дюжину других — куда только можно. Когда люди хотят что-то скрыть, они не уничтожают свою работу. Папины файлы стер кто-то другой.
— Кто? Зачем? — заволновалась мама.
— Хотел бы я знать. Похоже, кто-то решил воспользоваться папиным несчастьем и свистнул его рабочие материалы. К нему кто-нибудь приходил после выписки из больницы?
— Ну… да. Несколько раз заходил Павлик Гусев, потом эта троица — Заславский, Немерова и… как же его? Все время забываю фамилию. Внук академика, тоже физика…
— Лашкевич?
— Точно, Лашкевич. Один раз даже начальство изволило приехать — замдиректора Ступин. Соседи заходили… Кажется, все. Но ты же не думаешь, что они?..
— Мам, давай обсудим это вечером, когда ты вернешься. Пока.
Я повесил трубку и записал названные матерью имена. Павел Гусев — папин друг и бывший однокурсник. Дима Заславский, Полина Немерова и Рома Лашкевич — молодые сотрудники отца и его соседи по комнате в институте. Замдиректора Ступин. Все физики и даже теоретики. В принципе, любой из них мог решить, что рабочие выкладки папе больше не понадобятся. Зачем же пропадать добру, если можно с толком им распорядиться? Я даже не слишком осуждал такую точку зрения. Во всяком случае, мстительного чувства по отношению к воришке не испытывал. Но у этого человека были основания не желать, чтобы к отцу вернулась память. Он не скажет правды о том, что происходило в тот четверг, и постарается запутать других. Его нужно разоблачить.
Вопрос: возможно ли это? Если вор не дурак, он должен выждать какое-то время. Убедиться, что память к отцу не возвращается. Да и работу нужно довести до конца. Вряд ли в компьютере была готовая статья. Написание статьи — последний этап работы; сначала результаты докладывают на семинаре, а воровать то, о чем папа уже докладывался, не имело смысла. Короче говоря, папины идеи и наработки, скорее всего, еще не опубликованы. А разоблачить вора, который не начал сбывать краденое, очень непросто.
Может быть, отложить разоблачение на потом? Но тогда как воссоздать события 17-го февраля? Воспоминания любого из этой пятерки могут оказаться ложными, ведь неизвестно, у кого из них рыльце в пушку.
С другой стороны, кто сказал, что воссоздавать нужно все события того дня? Может быть, нескольких минут, предшествовавших падению глыбы льда, будет достаточно. Мама говорила, что дело не стали возбуждать, потому что отец зашел за ограждение, несмотря на предупреждающее объявление. Значит, нашелся свидетель, который эту картину наблюдал. Только вот как его найти?
Тут меня осенило. Жена одного из моих одноклассников — следователь прокуратуры. Наверняка ей будет проще простого узнать имя свидетеля по своим каналам.
Я сделал пару телефонных звонков. Еще через полчаса Лена, жена Витьки Савченко, мне перезвонила.
— Свидетелей не было, — сообщила она деловито. — Рабочий, убиравший крышу, вниз не смотрел и ничего не слышал. Но институтские корпуса оборудованы камерами видеонаблюдения, и одна из них зафиксировала несчастный случай. Тебе повезло — запись сохранилась. Диктуй «мыло», я тебе ее сейчас перешлю.
Просматривая запись в первый раз, я был слишком взволнован, чтобы замечать детали. Во время второго просмотра у меня появилось смутное подозрение. На третий раз оно переросло в уверенность.
Папа не был жертвой несчастного случая. Кто-то покушался на его жизнь.
Вечер. Расчищенная дорожка, обрамленная сугробами, освещена фонарями. Перед дорожкой щит с крупной надписью: «ОСТОРОЖНО! ИДЕТ УБОРКА КРОВЛИ!», вдоль дорожки красно-белая лента ограждения. Вдали беззвучно падают снежно ледяные глыбы, взрывая осколками сугробы. Вот в поле зрения камеры попадает сутулая папина спина. Отец останавливается перед щитом, огибает его и идет по протоптанной справа от дорожки тропе. Пройдя около пятидесяти метров, останавливается, чтобы прикурить. Потом поднимает голову, смотрит куда-то влево и вверх и вдруг ныряет под ограждающую ленту. Делает четыре шага и падает, сбитый с ног бесформенной массой, обрушившейся ему на голову.
И все можно было бы списать на случайность — увидел человек что-то любопытное и подошел поближе, забыв об опасности — если бы не одно «но». Кучность и частота падения глыб — приблизительно раз в минуту — говорит, что крышу убирал один человек. А два последних куска льда упали с разницей секунд в десять, причем упали на расстоянии полутора десятка метров друг от друга.
Я просмотрел запись в четвертый раз, потом торопливо оделся и поехал в папин институт.
Сидя в офисном кресле в центре небольшой комнаты, служившей рабочим кабинетом отцу и трем его коллегам, я внимательно наблюдал за лицами молодых людей, столпившихся у монитора за одним из компьютерных столов. Несколько раньше, когда я сообщил о пропавших папиных файлах и письмах, на этих лицах отразились почти одинаковые чувства — удивление и недоумение. Потом, по мере того, как я рассказывал о других своих открытиях и выводах, реакция становилась более индивидуальной. Живое подвижное лицо записного остряка Заславского приобрело выражение нескрываемого скепсиса, лукавую скуластую мордашку Полины Немеровой исказило негодование, добродушная физиономия Ромы Лашкевича помрачнела. Теперь, когда они во второй раз просматривали запись, присланную мне Леной Савченко, маятник опять качнулся в сторону однообразия: на всех трех лицах сквозь тающее недоверие проступал ужас.
— Ради чего? — спросил потрясенный Лашкевич. — Вы в состоянии вообразить работу по физике твердого тела, ради которой стоило бы пойти на убийство? Совершить революцию в этой области так же невозможно, как в классической механике!
— Господи, неужели это может быть правдой? — Полина подняла на меня умоляющий взгляд. — Леонид Карлович — лучший из всех, кого я знаю. Неужели какая-то мразь собиралась его убить?
— Думаю, это не те вопросы, которые занимают сейчас нашего гостя. — Записной остряк первым оправился от потрясения и взял привычный шутовской тон. — Ему гораздо интереснее, кто эта мразь. И сдается мне, ответ на этот вопрос он надеется найти здесь, в этой комнате.
— Ты намекаешь, что Андрей подозревает одного из нас? — уточнил нечуткий к юмору Лашкевич.
— Это правда? — накинулась на меня Полина. — Ты действительно думаешь, что один из нас обокрал Леонида Карловича и сбросил на него груду льда?
Я трусливо ушел от прямого ответа.
— Ну, у меня есть некоторые основания так думать. Видите ли, я подсчитал число шагов, пройденных папой вдоль дорожки до того самого места, где он вдруг свернул к зданию. Повторив его путь, я поднял голову под тем же углом (мы с папой примерно одного роста) и увидел окна вашей комнаты. Это, конечно, не доказательство. Сюда мог пробраться кто-нибудь посторонний. Но постороннему сначала пришлось бы раздобыть ключ, а это показалось мне малореалистичным. В общем, начать я решил с наиболее правдоподобной версии. Вы сидели с папой в одном кабинете. Вы чаще других виделись и разговаривали с ним, он прекрасно ко всем вам относился. У вас были самые высокие шансы выяснить, над чем он работает, и узнать его почтовый пароль. У вас есть ключи от комнаты, на окна которой он смотрел перед тем, как шагнул под глыбу льда. Вы физики и работаете в той же области, что отец. Разве я не прав, решив рассмотреть ваши кандидатуры?
— Но мы не знали, над чем он работает! — возмутился Лашкевич. — То есть знали, разумеется, но это ни для кого не секрет. Геллер в соавторстве с Немеровой и Заславским писал цикл статей об электронно-фононном взаимодействии в кристаллических решетках. Там при всем желании не накопаешь ничего сенсационного.