— Отчего же не мог. Мог. Стрелка из него не получится. Это уж поверьте мне. Но попасть в человека на тридцати шагах — это не исключено. Вот ведь как подстроено — дуэль… А они со стороны… И бомбу бросать не нужно… Однако ж вы, Антон Игнатьевич, их разгадали? Наверное, умозаключение сделали?
— Да, братец, вот теперь приходится умозаключения делать, — удивляясь осведомленности хозяина заведения, сказал Бакунин. — А ты про умозаключения откуда взял?
— Из вашей книги.
— Так ты что же, читал мою книгу?
— А как же.
Бакунин не смог скрыть удовольствия.
— Ну и как тебе, братец, нашел что-нибудь интересное?
— Нашел. Читал я, читал да и думаю: дай-ка и я книгу напишу.
— Вот как? И о чем же ты будешь писать?
— А о стрельбе. Я когда вашу книгу читал, то так и понял: писать надобно о том, о чем знаешь.
— Это дельная мысль.
— А я о чем знаю? О стрельбе. Уж я об этом, кажется, столько знаю. И ведь в этом деле есть свои тонкости, то есть философия.
— Философия?
— Именно философия. Ведь вот сколько я хороших стрелков знавал. Все люди разные. И привычки разные у всех, и характер. А только вот суть одна. Не всякий может хорошим стрелком стать. Даже если долго упражняться. Вот Толзеев тот же — не станет. И вот князь, — Протасов повернулся ко мне, — стрелял сегодня неплохо, хоть и первый раз. А стрелком князю не стать. Тут особый характер нужен. Особый. Вот об этом я и решил написать. Ведь я, может, один об этом задумался. Подмечают, может, многие, а так, чтоб задуматься…
— Это ты, братец, прав, — Бакунин обнял хозяина заведения за плечо. — Обязательно напиши. Вот ты эти тонкости, философию эту подметил. А пройдет время — забудется. А все мы не вечны. Даже солнце. Нужно, чтобы все оставалось.
«Ну, — подумал я, — если сейчас дойдет до угасания солнца и переселения на другие планеты, значит, опять придется остаться без обеда». Но на этот раз пронесло. Словно что-то вспомнив, Бакунин замолчал и сказал:
— До свидания, братец.
— До свидания, Антон Игнатьевич. Благодарю за посещение. Истинную душевную радость доставили. До свидания, князь.
— До свидания, — попрощался и я.
— Хороший человек, — сказал Бакунин, выходя на улицу. — Вот этого господина Протасова и посадить бы в Думу. Ан нет, там сидят Толзеевы. Ну да ладно, князь, это все философия или, как господин Протасов изволил выразиться, тонкости. Давай-ка возьмем извозчика.
Пройдя минут десять, мы взяли подъехавшего к нам извозчика. Усевшись в коляску, Бакунин по-свойски спросил его:
— А что, братец, ты лошаденку свою с утра-то кормил?
— Кормил, барин, — ответил извозчик.
— Овсом или сеном?
— Как можно, барин. Известное дело — овсом.
— Ну коли овсом, так давай-ка с ветерком к ресторану Егорова. За ветерок пятак прибавлю.
Слова Бакунина возымели действие. Извозчик довольно быстро домчал нас до ресторана Егорова.
Глава двадцать четвертая
ОБЛАЧКО ТАЙНЫ
В ресторане Егорова Бакунина хорошо знали. Тут же явился хозяин и проводил нас в кабинет.
— Рады видеть, Антон Игнатьевич, — радушно, с поклоном поприветствовал нас хозяин. — Сегодня Маша поет.
— Братец, не до песен. Вот князь с голоду умирает. Второй день не обедавши.
— Как так, — всплеснул руками хозяин ресторана. — Обедать полагается каждый день. Это вы напрасно, князь, пренебрегаете.
— Это князь по молодости, — пояснил Бакунин, — в его годы я, бывало, и по три дня кряду не обедал.
— Врете, Антон Игнатьевич. Вы мне как-то говорили, что в молодости обедали трижды вдень.
— И такое бывало. Ну да ладно. Мы сегодня только пообедать. Ушицы нам. Уха у них, князь, отменная.
— Это верно изволили заметить, — улыбнулся хозяин.
— А как у тебя насчет поросенка?
— Специально для вас всегда наготове. С хреном прикажете или со сметаною?
— Видишь, князь, у них по Гоголю. Послушай, Спиридон, ты Гоголя-то читал?
— Никак нет. Мы уж коли что и читаем, то что-нибудь поосновательнее.
— Вот как. Ну и что ж ты читаешь поосновательнее?
— Я про Ваньку Каина люблю. Поучительная вещь!
— В каком же это смысле она поучительная?
— А в том, что, мол, не воруй, то есть не разбойничай.
— Это правильно. Значит так, неси уху и поросенка в сметане — так, князь?
Я молча кивнул, полностью полагаясь на вкус Бакунина.
— И все остальное — на твое усмотрение: закусочки, пироги.
— Водочки прикажете?
— Нет, братец, водочки не нужно, так только, графинчик, для пищеварения, как господин Павлов велел.
— А кто такой будет господин Павлов?
— Врач. Очень большой знаток по этой части. Величина. Европейского, братец, масштаба и более того.
— К врачам мы всегда с уважением. Все сей минут доставим, — хозяин поклонился и уже хотел уйти.
— Да, — остановил его Бакунин. — Может, Акакий подойдет, веди его сразу же к нам.
— Все исполним, — хозяин, наконец, ушел.
Усевшись поудобнее, Бакунин спросил меня:
— Ну, как тебе Кондауров?
— Необычный человек.
— Да, непрост, — согласился Бакунин. — Обратил внимание на его глаза? С такими глазами, брат, за парижскими актрисами не бегают. Они за ним сами толпой побегут. Очень сильный человек. Скрытен, закрыт. Это не Толзеев. Впрочем, теперь все от Толзеева зависит.
— Почему от Толзеева?
— Очень важно определить, как был сделан вызов.
— Но ведь Кондауров рассказал.
— Он не то рассказал. Или не хотел, или в самом деле не обратил внимания. Убийца или знал о месте и времени дуэли, или следил за ними. И есть третий вариант.
— Какой?
— Убийца или те, кто организовал убийство, сами все подстроили.
Подошел официант и принес графинчик с водкой и закуски.
— Уху сразу нести? — спросил официант.
— Сразу, братец, сразу. — Бакунин налил себе и мне по рюмке водки, и не успели мы закусить селедочкой, как тут же на столе появились две тарелки с янтарной ухой.
— Уха у них особенная, перед ней нужно еще рюмку, — Бакунин налил водку, мы выпили и взялись за ложки.
Уха в самом деле оказалась особенной и вкусной.
— Нужно знать время и место, — продолжал Бакунин. — Если предположить, что встреча князя и Толзеева была случайна, определить время и место или невозможно, или нужен источник информации.
— Про Иконникова все, что он сказал, как-то неубедительно, — заметил я.
— К Иконникову заедет Акакий, — ответил Бакунин. — Если встреча князя и Бакунина была подстроена, то убийца получил точку отсчета — вызов. И уже мог следить за князем и за Кондауровым. Кондауров берет Иконникова, едет искать место. Стоит проследить за ними — и место фактически определено. Можно готовить засаду. Учитывая, что стреляли из винтовки, засаду можно устроить подальше, а чем дальше, тем больше обзор. Все станет ясно после разговора с Толзеевым.
— А если он не захочет говорить?
— В сыскной части — заговорит. Я таких крикунов знаю. Как только доставят в сопровождении двух полицейских, сразу становятся как шелковые.
— И все-таки Иконников… И эта странная история, когда он вообразил себя князем… Уж больно подходит он для сообщника террористов.
— Ну, так давно бы подложил бомбу в кабинет князя. Или того лучше — в спальню. Преступления, князь, как молнии — идут кратким путем. Очень много здесь ходов… Кому-то нужно убить князя! Зачем, с какой целью? Кто заинтересован? Любое преступление строится по единой схеме. Анатомия детектива, так сказать. Есть некто Зет. У этого Зета есть нечто такое, Игрек, которое очень нужно некоему Иксу. И чтобы завладеть Игреком, Икс убивает Зета. Или обворовывает. Это, кстати, князь, и есть анатомия детектива. Во второй части некто Сыщик, зная, что убит Зет, определяет Игрек, то есть из-за чего убили, и, зная Зета и Игрек, вычисляет Икса — того, кто убил[40]. У нас Зет — это князь. Нам нужно определить, почему его убили, то есть определить Игрек. Тогда станет ясно, кто Икс. Чем обладал князь, чем таким, что у него мог захотеть отнять Икс? Деньгами? Наследством? Тогда нужно искать в одном месте. Властью? Тогда в другом. Нам бросается в глаза именно это — князь обладал властью. Государь сделал его фактическим правителем. Но тогда его убили бы более простым способом, пошли бы более коротким путем. Сегодня мне непонятно, с какой целью убили князя. Как только это прояснится, искать станет легче.
Аккурат к концу монолога Бакунина подали поросенка. И, словно учуяв ароматы, исходящие от нежной запеченной корочки, в кабинет вошел Акакий Акинфович. Было ровно половина пятого.
Глава двадцать пятая
ОБЛАЧКО ТАЙНЫ
(Продолжение)
— Ну, братец, успел, — обрадовался Бакунин. — Ушицы тебе принести?
— Уха у них чудесная, я знаю, — сказал Акакий Акинфович, не отрывая взгляда от поросенка.
— Ну так что, ухи? — переспросил Бакунин.
В этот момент подошел официант с ножом и вилкой, чтобы разрезать поросенка. Акакий Акинфович махнул рукой.
— А, так и быть, обойдусь без ухи.
Бакунин налил Акакию Акинфовичу рюмку водки, он выпил, и мы втроем принялись за поросенка.
— Ну, рассказывай, — промолвил Бакунин после нескольких минут усердной работы челюстями.
— Револьвер в пруду. Забросил с испуга. Первый раз он попал в такую историю. Кто-то из знакомых объяснил ему, что, мол, судить будут не того, кто стрелял, а того, чей револьвер. Вот он и принял меры. Бежал, а револьвер в пруд. Ребятишки два часа ныряли, пока достали. Револьвер я осмотрел, самый что ни есть обычный револьвер. Заехал к Иконникову. Странный он какой-то. Вроде как блаженный. Ничего из него не вытащил. Смотрит тебе в глаза, а сам как будто на небесах обитает.
— Ну, и больше нигде не был? — спросил Бакунин.
— Да заходил, кое с кем поговорил, но узнать ничего не узнал. Кое-что обещали, но только завтра. А у вас?
— У нас, брат, разговоров было много. И все интересные. Но тоже пока ничего не вырисовывается. Вот только с этим заведением по стрельбе все ясно. В германские шпионы хозяин не годится. И вообще к этому делу отношения не имеет. А Кондауров очень интересен. И княжна тоже. За ними что-то кроется. Только вот что? Непонятно. Наследство все отходит княжне. Мы с ней поговорили, она в князя по уши влюбилась.
— Антон Игнатьевич! — возмущенно воскликнул я.
— Видишь, князю она тоже не безразлична, — прокомментировал мой возглас Бакунин.
— А что, дело молодое, — согласился Акакий Акинфович.
— Ты, Акакий, вот что. Узнай подробно все о наследстве, — сказал Бакунин, доедая то ли третью, то ли четвертую порцию поросенка.
— Завтра обещали, я уже говорил.
— И потом, есть такой модный доктор. Переломы, вывихи лечит. Он Кондаурову гипс наложил по новой методе. Узнай, что за доктор. Надо к нему зайти. Это в первую голову. Но это завтра. А князю — вот еще сегодня — к госпоже Югорской. Ты, Акакий, о такой и не слыхал.
— Не приходилось, — подтвердил Акакий Акинфович.
Я вопросительно посмотрел на Бакунина.
— Ведь ты княжне пообещал быть сегодня на приеме.
— Я ей этого не обещал.
— Ну как же, я сам слышал.
— Княжна спросила, буду ли я у Югорской нынче вечером. Я ответил: не знаю.
— Врешь, князь. Ты сказал «не знаю» не так, как сейчас: твердо и даже раздраженно. Ты сказал «не знаю» — растерянно, смущенно. На языке влюбленных это значит: «да, обязательно буду». Так что нужно идти.
— Конечно, князь, раз уж обещались, — поддакнул Акакий Акинфович, не пропустив случая скрыто-простодушно подъязвить.
Я уже заметил, что его скрыто-простодушная язвительность в отношении меня была не такой, как в отношении дядюшки. В отношении меня она казалась, да и была на самом деле — более добродушной. Но удержаться от язвительности вообще он, конечно же, не мог. Видимо, язвительная желчь выделялась у него при любой малейшей возможности, что, в свою очередь, видимо, было результатом долговременного общения с дядюшкой.
— Душа моя, — Бакунин откинулся на спинку стула, — не смущайся. В твои годы я иногда влюблялся по два раза вдень…
— Да вы и сейчас, — дружески поддержал Бакунина Акакий Акинфович, естественно, с долей самой утонченной язвительности.
— Вот-вот, я и сейчас, если что, — сделал вид, что не заметил этой язвительности, Бакунин, хотя, конечно же, он ее заметил.
Язвительность Акакия Акинфовича была Бакунину что слону дробина после многолетних обстрелов дядюшки, которые вполне сравнимы с пушечной картечью.
— Князь, душа моя, — продолжал Бакунин, находясь на верху блаженства после сытного ресторанного обеда, — ведь мы с тобой ведем расследование. А в этом деле важны не только факты и сведения. Важна, — Бакунин поднял вверх палец, но Акакий Акинфович вставил слово и успел закончить то, что собирался произнести Бакунин:
— Интуиция, — Акакий Акинфович с самым невинным видом вытер губы салфеткой.
— Правильно говорит Акакий — интуиция, — согласился Бакунин. — Чувствую, князь, все неспроста. В доме Голицыных — неспроста. И вокруг сестры — какое-то облачко тайны. И вокруг княжны.
— Вокруг княжны? — изумился я.
— Именно вокруг княжны.
— Вы думаете, она может быть причастна к убийству отца?
— Я не утверждаю. Но что-то не так в доме Голицыных. — И сказав эту сложную, составленную из «Гамлета» и «Анны Карениной» фразу, Бакунин так поразился ею, что даже сам задумался над смыслом сказанного, а потом добавил: — Может, здесь кроются какие-то другие тайны. И убийство князя просто совпадает со всем этим. А может, и нет. Поговори с княжной. Иной раз одно словечко, один взгляд могут навести…
— На умозаключение, — опять влез Акакий Акинфович.
— Вот-вот. На умозаключение. Поэтому, князь, душа моя, поезжай к Югорской. А мы с Акакием домой. Только заедем сначала к Полуярову. Нужно, чтобы он доставил завтра в часть Толзеева.
— Зачем? — Акакий Акинфович посмотрел на Бакунина какими-то деланно невинными глазами.
— Он, наглец, даже разговаривать с нами не стал, — ответил Бакунин, не замечая взгляда Акакия Акинфовича. — Теперь от разговора с ним очень многое зависит. Когда узнаем, как был сделан вызов, — поймем самое главное. А завтра в части Толзеева уж как-нибудь разговорим.
— Да он уже в части. У Полуярова. Только говорить ничего не хочет, — вздохнул Акакий Акинфович.
Бакунин подозрительно взглянул на него и угрожающе начал:
— Акакий…
— Господин Толзеев убит. Полтора часа тому назад. В ресторане «Век». Прямо за столиком.
— Так что же ты молчал! — крикнул Бакунин.
— Скажи я об этом — уж точно остался бы без жареного поросенка, — рассудительно пояснил Акакий Акинфович. — А в ресторан я уже съездил. С официантом поговорил. Толзеев обедал. Столик в кабинете у окна. Окно открыто. Вдруг пуля — в лоб. Толзеев лицом в салат. Ни выстрела, ни звука. Все та же таинственная пулька. Только не совсем та.
Акакий Акинфович достал из кармана пулю и положил ее на стол перед Бакуниным. Бакунин взял ее, внимательно осмотрел и сказал:
— Винтовочная. А нарезы, конечно же, такие, как и у той — револьверной, готов поспорить.
— Чего уж тут спорить, — смиренно согласился Акакий Акинфович.
— Ты бы помолчал, поедатель жареных поросят. И все-таки едем в ресторан. Нужно осмотреться. А что рассказал официант?
— Так, ничего особенного. Только, говорит, ветер налетел, просто шквал…
— Ветер? — удивился Бакунин. — Ты что, опять шутки шутишь?
— Официант так говорит. Налетел, мол, ветер, шторы рвет. Хотел, мол, окно закрыть. Толзеев не разрешил — душно. А ветер шторы разметал, и как раз тут и…
— Ветер… — задумчиво повторил Бакунин.
— Ветер, — подтвердил Акакий Акинфович.
— М-да. Ну что ж, едем. А тебя, князь, ждем дома. Толзеев уже ничего не расскажет… Но след ведет к Югорской…
Мы ушли из ресторана ровно в шесть часов.
Глава двадцать шестая
ТЕОРИЯ КАРЛА ИВАНОВИЧА