— Что это? — спросил я.
— Понюхай.
Я приблизил нос к крючку и сначала не уловил никакого запаха.
— Не чувствуешь легкий запах гари?
— Да, чуть-чуть, — ответил я, нюхая крючок еще раз.
Только после этого мы подошли к Иконникову. Выстрел был сделан прямо в сердце, в упор. На столе лежал лист писчей бумаги. На нем было написано: «Зачем я жил на белом свете?»
— Это самоубийство? — спросил я Бакунина.
— Нет, конечно. Записка без подписи, почерк, видимо, его. К крючку была привязана пропитанная спиртом нитка. С ее помощью снаружи был наброшен крючок. А нитка подожжена. Один из самых простых способов создать видимость, что все произошло внутри и никто не выходил наружу. Иконников, несомненно, причастен к убийствам. Остается только выяснить, как он воспользовался ситуацией или воспользовались им.
— Ну, судя по тому, что его убили, кто-то воспользовался им. Он ведь знал о дне дуэли, — сказал я. — Но зачем ему понадобилось строить мельницу?
— Причем задолго до того, как стал известен день дуэли. Весь вопрос: зачем убит князь, княжна?
— Мы поедем к Кондаурову? — спросил я.
— Не знаю, — ответил Бакунин. — Очень жаль, что я не успел поговорить с Иконниковым.
— И с Толзеевым, — добавил я.
— И с Толзеевым, — задумчиво повторил Бакунин. — Акакий, поищи замок. И забери револьвер.
Бакунин и Акакий Акинфович навесили дверь. Акакий Акинфович нашел замок, и мы навесили его на дверь. Через пять минут мы уже были в коляске.
— Давай, Селифан, на Гороховую, — сказал Бакунин. — Вот что, Акакий, мы довезем тебя до Гороховой, расскажешь обо всем приставу. А сам потом возьмешь извозчика и езжай к княгине. Осмотри комнату княжны. А мы с князем поедем домой.
— Антон Игнатьевич, — сказал Акакий Акинфович, — я рассказал доктору Воронову об убийстве Толзеева… Он и здесь подбросил интересную детальку…
— Он что же, и там успел побывать? — удивился Бакунин.
— Он там частенько бывал… Дело в том, что ресторан «Век», оказывается, имеет определенную репутацию у знающих людей.
— Это какую же?
— Вместе с обедом или ужином там можно заказать и даму… Поэтому посетители там особенные…
Бакунин задумался.
— Ты хочешь сказать, что, когда князь Голицын появился в ресторане, само его появление могло вызвать у Толзеева наглую язвительность?
Акакий Акинфович развел руками.
Всю дорогу до дома Бакунин молчал. Молчание продолжалось и за обедом. Обедали мы вдвоем. Карл Иванович и дядюшка уже давно отобедали. Судя по тому, что Бакунин запил обед рюмкой коньяка, весь вечер и всю ночь он собирался работать. Это можно было определить и по хорошему настроению Василия. Мне тоже нужно было по горячим следам сделать все записи. Видимо, главное событие отодвинулось на завтра. Но оказалось, я ошибся.
Глава сорок седьмая
СДЕЛКА
Бакунин первым ушел из столовой. Допив чай, я тоже вышел в коридор. По лестнице навстречу мне поднимался Милев. Внизу стоял растерянный Никифор.
— Здравствуйте, вы князь Захаров? — спросил Милев. — Мы с вами почти знакомы, по крайней мере могли видеть друг друга у Югорской.
— Да, я помню вас.
— Югорская много рассказывала мне о вас, князь. Я приехал по ее поручению. У нее очередной каприз или странность, право, не знаю что. Она вообразила, что не может жить без какого-то «Евангелия», которое вы обещали передать ей. Это связано с какой-то клятвой.
— Проходите в гостиную, — смутился я.
Мы оба вошли в гостиную.
— Присаживайтесь, — пригласил я Милева.
Милев сел в одно из кресел.
— Я, собственно, князь, только за этим «Евангелием» и приехал. Я понимаю, это нелепо, но она чуть не в обмороке, бредит.
— Да-да, конечно, тут, собственно, какое-то недоразумение, что княжне вздумалось отдать его мне. — я еще больше смутился и даже покраснел. — Я сейчас принесу, оно у меня в комнате.
В гостиную вдруг заглянул Бакунин. Он увидел Милева и вопросительно взглянул на меня.
— Это господин Милев, — еще больше смутился я, — он приехал за «Евангелием», которое княжне передал французский посол, а оказалось, что на этом «Евангелии» князь Голицын клялся жениться на матери Югорской, а княжна отдала его мне на память о нашей встрече, — путано попытался объяснить я причину появления Милева.
— Ах, я забыл! — вдруг хлопнул себя по лбу ладонью Бакунин. — Минуту, я сейчас вернусь!
Бакунин выбежал из гостиной.
— Это господин Бакунин? — спросил Милев.
— Да.
— Как все знаменитости, он тоже со странностями, — усмехнулся Милев.
— Он очень оригинальный человек, — сказал я. — Посидите, я сейчас схожу за «Евангелием».
Милев кивнул мне в знак согласия, и я пошел к себе в комнату, взял из ящика стола «Евангелие» и вернулся в гостиную. Посредине гостиной стоял Милев с высоко поднятыми вверх руками. В трех шагах от него стоял Бакунин с револьвером в руке.
— Я стреляю без промаха. И без предупреждения. Одно ваше движение — и нам с вами уже никогда не удастся побеседовать. А ведь вы, должно быть, знаете много интересного, — с легкой насмешкой говорил Бакунин.
Увидев меня, он сказал:
— Князь, будь добр, душа моя, осмотри карманы нашего гостя. Постарайся найти револьвер и возьми его себе.
Я подошел к Милеву. Он холодно улыбнулся. Испытывая неловкость, но понимая, что действия Бакунина могли быть вызваны только чрезвычайными обстоятельствами, я обыскал Милева. В одном из его карманов действительно оказался револьвер.
— А теперь закатай ему до колен брюки, — сказал Бакунин и напомнил: — Я стреляю при малейшем движении.
Выполнив требование Бакунина, я обнаружил ниже левого колена пристегнутую к ноге перевязь с небольшим узким ножом.
— Отстегни, князь, и забери этот нож. Он теперь господину Милеву ни к чему. — Бакунин достал из кармана английские никелированные наручники. — А это надень нашему гостю на руки. Протяните руки вперед, господин Милев.
Милев повиновался, и я защелкнул наручники у него на запястьях.
— Пойдемте в кабинет, — пригласил Бакунин.
В кабинете, предназначенном для сыскной работы, Бакунин показал Милеву место за столом, я сел рядом с ним, а Бакунин подошел к ящикам с картотекой и достал одну из карточек.
— Давайте знакомиться, господа. Князь Николай Николаевич Захаров. Князь намеревается писать романы в духе Конан Дойла. Он помогает мне, чтобы изнутри увидеть реалии, так сказать, своих будущих произведений. Меня, надеюсь, представлять не нужно, я человек известный. А наш сегодняшний гость — Корнеев Семен Сергеевич. В настоящее время, как я понимаю, пользуется фамилией Милев. Вот здесь у меня в картотеке все подробности. Четыре убийства. Осужден на двадцать лет каторги. Спустя три года бежал. Пять лет как разыскивается полицией.
— Как вы меня узнали? — спокойно спросил Милев.
— Расследование вел мой близкий приятель. Я специально ездил в Оренбург по этому делу. Присутствовал в зале суда. У меня хорошая память. Ну, а вы тогда просто не обратили на меня внимания.
— Да, я вас не помню, — подтвердил Милев.
— Итак, речь идет о «Евангелии». Князь, душа моя, повтори еще раз все, что ты сказал в гостиной, — попросил Бакунин, садясь за стол рядом с Милевым.
— В тот вечер, когда я встретил у Югорской княжну, она подарила мне «Евангелие». По ее словам, это «Евангелие» ей передал французский посол, когда выражал соболезнование о смерти ее отца. Кажется, посол сказал княжне, что это «Евангелие» принадлежало князю Голицыну.
— Вспомни точнее слова посла.
— Кажется, княжна так и повторила их: «Это «Евангелие» вашего отца».
— Зачем же княжна подарила его тебе? — спросил Бакунин.
— На память. Она говорила, что уезжает и мы никогда больше не увидимся. Но оказалось, по словам Югорской, что «Евангелие» княжна принесла ей, потому что когда-то князь Голицын поклялся на этом «Евангелии» жениться на ее матери.
По лицу Милева скользнула улыбка.
— И вы явились, чтобы доставить Югорской этот предмет, который дорог ей как память? — спросил Бакунин Милева.
Глава сорок восьмая
СДЕЛКА
(Продолжение)
— Господин Бакунин, — хладнокровно и уверенно начал Милев, — я могу назвать вам убийцу князя Голицына и его дочери. Я знаю, как с помощью этого «Евангелия» можно получить в швейцарском банке десять миллионов золотых рублей. Четверть этих денег — два с половиной — вы отдадите мне. А еще одну четверть — Югорской.
— То есть вам — половину, — спокойно констатировал Бакунин. — На чем же основан такой расчет?
— Эти деньги — та добыча, которая досталась нам, потому что ее упустил из рук тот, кто убил князя Голицына. К ней причастны четверо. Вы, князь, Югорская и я. Никто из нас не может заполучить эти деньги в одиночку. Есть только один выход — получить их и разделить поровну. Каждый волен сделать со своей частью то, что захочет. Можно вернуть свою долю в государственную казну. Можно оставить себе. Это цинично. Или эти деньги навсегда останутся в швейцарском банке. Вы принимаете мое предложение?
— Не торопитесь. Вы хотите заключить со мной сделку. Я могу пойти на это. Но мы не в равных условиях. Во сколько вы оцените те семнадцать лет каторги, которые вы не досидели?
— Не думал, что вы станете считаться, — усмехнулся Милев. — Как же вы предлагаете разделить эти деньги? И зачем вам больше двух с половиной миллионов — вы не успеете их прожить.
— А если я хочу их вернуть в государственную казну?
— Я не поверю этому. Если бы вы хотели вернуть деньги в казну, то не стали бы даже обсуждать мое предложение.
— Вы наблюдательны, — рассмеялся Бакунин. — Однако условия ставлю я. Вы с Югорской получаете два миллиона. И никаких других условий.
— А во сколько вы оцените то, что я назову вам убийцу князя Голицына?
— Убийцу князя Голицына я уже знаю. Единственное, что мне нужно, это знать, как получить деньги.
— А это самое главное.
— Да. Но два миллиона и полная свобода — хорошая цена за согласие.
— Предположим, я согласен. Какие гарантии вы можете мне дать?
— Никаких.
— Это верно. Тогда слово дворянина.
— Нелепо давать слово дворянина о соблюдении честности в бесчестном деле.
— Нелепо. Но на нелепостях стоит мир.
— Вы склонны к философичности?
— Я хочу жить, господин Бакунин. А выжить без философического отношения к жизни в наше время невозможно.
— Хорошо. Я даю вам слово дворянина в том, что, если мы с вашей помощью получим в швейцарском банке по этому «Евангелию» десять миллионов золотых рублей, я отдам два миллиона вам.
— Ну что ж, для меня этого достаточно. В свою очередь заверяю вас, что если вы нарушите слово, я рано или поздно, отбыв свой срок каторги, убью вас не вызывая на дуэль.
— Поверим друг другу, — подвел итог Бакунин.
Я слушал весь этот разговор, ни минуты не сомневаясь, что Бакунин ведет его с целью выведать у Милева какие-то сведения. Слово дворянина, данное им, несколько смутило меня.
— Итак, — продолжил Бакунин, — князя убил Кондауров Григорий Васильевич.
— Да, и княжну тоже, — сказал Милев. — Князь взял у частных швейцарских банков тайный кредит. Кондауров с помощью Иконникова подделал документы, и кредиторы получили более высокий процент. За это они и заплатили десять миллионов золотых рублей. Григорий Васильевич действовал якобы от имени князя и якобы через его дочь. И чтобы скрыть все, вынужден был убить и князя и княжну. Случайно ключ к деньгам — «Евангелие» оказалось в ваших руках. Мы с Югорской решили воспользоваться этим. Вот и все, — закончил Милев.
— Но какова роль Иконникова? — спросил Бакунин.
— Иконников уникум. Он может подделать любой почерк, любой документ. Для этого ему нужно побыть некоторое время вместе с тем, чей почерк нужно подделать. Он вживается в образ этого человека, начинает говорить, как он, и писать его почерком. Причем в таком случае никакая экспертиза не может отличить подделки. Ее и нет на самом деле. Иконников принимал наркотики. Это привело его в салон Югорской. В наркотическом состоянии он и выговорил нам свою тайну.
— И вы не побоялись встать на дороге у Кондаурова?
— Может быть, я бы и не рискнул вмешаться в это дело… Если бы «Евангелие» не попало к вам. Кондауров, поняв, что проиграл, бежал. Я следил за ним. Он заказал билет на пароход. Уже полчаса, как его нет в России. И я решил, что «Евангелие» легкая добыча, которую грех упускать. Ну, а что касается того, как получить деньги с помощью «Евангелия», я расскажу вам на пороге банка, в Швейцарии. Кстати, господин Бакунин, снимите с меня это, — Милев положил на стол руки в наручниках, — очень неудобно беседовать.
— Почему же? — Бакунин пожал плечами. — Они ничуть не мешают говорить.
Милев испытующе посмотрел на Бакунина.
— Вы дали слово дворянина… — угрожающе начал Милев.
— Да, — перебил его Бакунин. — Я дал слово дворянина в том, что если я с вашей помощью получу в швейцарском банке по «Евангелию», которое княжна подарила князю, десять миллионов золотом, то отдам вам два миллиона. И я не собираюсь нарушать свое слово. Но ведь я могу разгадать эту загадку и без нас. Мне приходилось решать загадки и посложнее. К тому же, господин Милев, я не верю многому из того, что вы сказали. Я не верю, что княжну убил Кондауров. Зачем ему было убивать ее? Григорий Васильевич умный человек. Вместо того, чтобы убивать княжну, он попытался бы выудить у князя «Евангелие». И потом, признайтесь, вы ведь не знаете, каким образом с помощью «Евангелия» получить деньги. Это знает только тот, кто давал кредит, и сам Кондауров. Больше никто. Ни Иконников, ни княжна. Следовательно, это неизвестно ни Югорской, ни нам. Вы пытались обмануть меня, чтобы иметь шанс бежать, возможно, бежать, заполучив «Евангелие». То есть убив меня и князя. Ну, разве стоит для этого снимать с вас наручники. И потом, я не верю, что Кондауров покинул Россию. Сегодня он имитировал самоубийство Иконникова. Он не покинет Россию, пока не уничтожит убийцу княжны и не вернет «Евангелие», уж поверьте мне, я знаю таких людей. Слова Бакунина подтвердились немедленно.
Глава сорок девятая
СЕМИЗАРЯДНАЯ ВИНТОВКА И ИРОНИЯ СУДЬБЫ
Звякнуло пробитое оконное стекло, Милев вдруг откинул голову назад, и мы с Бакуниным увидели, как во лбу его образовалась небольшая дырка, тут же заполнившаяся кровью. Я успел оглянуться в сторону окна. В стекле тоже зияло отверстие от пули. В следующую секунду Бакунин метнулся к выключателю и крикнул:
— Князь, на пол, под окно, — и тут же выключил свет в кабинете.
Как только свет погас, я пригнул голову, шагнул к окну и, присев на корточки, спрятался под подоконником. Вновь звякнуло пробитое оконное стекло, и в тишине я услышал, как пуля ударила в стену. В то же мгновение рядом со мной оказался Бакунин. И снова по звуку пробитого стекла мы догадались о еще одном выстреле.
— Считай интервалы, — сказал Бакунин.