— Теоретически такое, наверное, возможно, — согласился Бакунин, — хотя тоже не просто. О подобной новинке обязательно появились бы сообщения. Мне кажется маловероятным, что Толзеев ставил цель убить Голицына и предпринимал для этого какие-то шаги или использовал какие-либо хитроумные приспособления.
— Ну помилуй, — развел руками дядюшка, — может, Толзеев и не собирался убивать Голицына, пока тот не вызвал его на дуэль. Голицын не сделал бы вызов из-за пустяка. Или из-за глупых и беспардонных заявлений Толзеева в Думе. Тогда бы ему пришлось всю Думу на дуэль вызывать. И не такой Голицын человек — уж если он вызвал, значит между ними произошло что-то серьезное. И уж если тебя вызвал такой человек, как князь Голицын — человек решительный и серьезный и к тому же прекрасный стрелок, тут уж подлец вроде Толзеева на что угодно пойдет, чтобы спасти свою шкуру. А как тут спастись? Где выход? А выход только один — опередить, самому убить князя. И тут уж для подлеца Толзеева все средства хороши.
Увлекшись, дядюшка не заметил, как от своей версии о террористах перешел на версию Акакия Акинфовича.
Карл Иванович молчал на протяжении всего разговора, но внимательно выслушивал все, что говорили другие.[18]
Наконец Бакунин сделал вывод:
— Построить умозаключение невозможно.
— Это почему же? — спросил дядюшка.
— Очень много неизвестного.
— Но так ты же гений раскрытия преступлений с помощью ума. У тебя есть твой знаменитый метод, — наигранно простодушно, но довольно-таки язвительно сказал дядюшка.
— Метод требует фактов.
— Как лошадь овса, — неожиданно изрек Карл Иванович, — замечательная русская поговорка, нет, приговорка: «Погоняй овсом»[19].
— Это вы, Карл Иванович, верно подметили, — повернулся к нему Акакий Акинфович, — лошади, они любят овес.
Хотя Акакий Акинфович отвернулся от дядюшки, словно желая показать, что слова свои адресует именно Карлу Ивановичу и никоим образом дядюшке, но и дядюшка и все остальные поняли намек на недавний спор, когда, пользуясь тем, что дядюшка возражает на любой довод, его ловко подвели к отрицанию того, что лошади едят сено и овес. Я давно заметил, что Акакий Акинфович не менее язвителен, чем дядюшка, но язвительность его особого рода, мягкая, эдакая исподтишка, как будто простецкая, вызывающая улыбку, а иногда и хохот. От такой язвительности трудно защищаться. А язвительность дядюшки — колючая, атакующая напрямик, с наскоком, и потому чаще всего легко отражается.
Первое обсуждение версий закончилось в час пополудни или без семи минут час, если измерять протекшее к тому моменту время по часам Карла Ивановича. Прошло оно в общем бестолково и результата не имело, если не считать пояснений Бакунина о природе звука и вывода о возможности существования бесшумного револьвера.
Бой, звон и музыка часов, возвестивших час пополудни, отвлекли нас от бесплодных споров, и все, кроме меня и Бакунина, покинули кабинет. Буквально спустя минуту дверь приоткрылась и в кабинет проскользнул дядюшка. Он подошел к столу и, покосившись на меня, вполголоса сказал:
— А если у немцев есть эдакий бесшумный револьвер… чего я не исключаю, немец что хочешь придумает, особенно по части механической… так вот, если у немцев есть бесшумный револьвер… Я уж не хотел при Карле Ивановиче… Не германской ли разведки это проделка?
Война с Германией только началась. Карл Иванович, считавший себя истинно русским человеком, болезненно переживал все, связанное с этой войной. И сам Бакунин, и Акакий Акинфович, и дядюшка, и я старались при Карле Ивановиче не затрагивать эту тему.
Бакунин на минуту задумался и ответил:
— Насколько мне известно, Голицын был противником вступления в войну[20]. По его мнению, Россия должна была объявить себя союзницей Франции и Англии, но фронт не открывать. Войска придвинуть к границам, в Сербию отправить добровольцев. А военные действия начинать только в том случае, если немцы, как в предыдущую войну, окажутся в предместьях Парижа. Голицын это свое мнение не афишировал, но в высших круг ах оно было хорошо известно, и немецкая разведка должна бы все это знать.
Дядюшка состроил недовольную гримасу, развел руками, словно хотел сказать: «Ну, тебе, брат, не угодишь», — повернулся и вышел из кабинета.
Глава восьмая
ВЕРСИИ, ВЕРСИИ, ВЕРСИИ
В продолжение того же дня после обсуждения первоначальных версий Бакунин долго изучал карту окрестностей Петербурга, а потом достал из одного из шкафов другую карту; масштабом в один километр, нашел на ней Касьянов луг и, рассмотрев ее, показал мне.
— Вот он — Касьянов луг. Место укромное. Но больно далеко…
— Наверное, Голицын не хотел преждевременной огласки, — высказал предположение я.
— Конечно, — кивнул головой Бакунин, — конечно…
И снова углубился в карту, затем отложил ее, улегся на своем кресле-диване и задумчиво произнес:
— Чувствую, князь, дело это очень не простое, не случайное, выстроенное…
— Что значит выстроенное?
— Возникает впечатление, что все это кто-то выстраивал, конструировал.
— Антон Игнатьевич, а почему у вас возникает такое впечатление? Спрашиваю потому, что, описывая все это, мне будет необходимо восстановить ход ваших мыслей и первоначальные толчки, которые их вызывают.
— Молодец, князь, думаю, ты на верном пути. Тебе важнее всего дать картину хода мышления. То, что все это подстроено, очевидно сразу. Промахнись Толзеев — все сошло бы за обычную дуэль. Ясно, кто-то знал о дуэли и попытался ею воспользоваться. И потом, точное попадание в лоб. Как сказал Полуяров — хоть линейкой вымеряй. Это не просто хороший стрелок. Такое впечатление, будто у него была возможность попасть именно туда, куда он хотел. А хотел он исключить малейшую возможность промаха. И потому целился не в сердце, а в лоб, и в лоб — тут уж, наверное, интуитивно — в самую середину. И место дуэли. Взгляни на карту. До Касьянова луга от ближайшей заставы почти три версты. По дороге и вот лесок, и вот лесок. На скорую руку можно было найти место и поближе. Значит, кому-то было нужно, чтобы дуэль состоялась именно здесь. Обрати внимание — Касьянов луг тянется вдоль крутого склона, поросшего лесом. Здесь легко укрыться. А имея бесшумный револьвер…
— Вы все-таки считаете, что применен бесшумный револьвер?
— Князь, голубчик, чудес не бывает. Раз есть вторая пуля, значит, был и выстрел. А раз его никто не слышал, значит, он был бесшумным. Бесшумным он может быть только благодаря некоему техническому приспособлению. Или кто-то создал такой патрон, в котором звук гаснет, как в звуконепроницаемой камере. Или выстрел произведен не из огнестрельного оружия, а, например, из чего-то вроде арбалета. Такое тоже возможно. Кстати, помнится, даже описано у Конан Дойла.
— А предположение о револьвере, заряженном двумя пулями, вы полностью отвергаете?
— Нет, голубчик, нет. Я не отвергаю ни одной из возникших версий. Даже версию о том, что это дело рук террористов.
— Но вы ведь сами…
— Версия, так сказать, террористическая маловероятна. Один процент из ста. Но один процент — этого достаточно. Если мне предложат версию, что вторую пулю, ту самую, которой и был убит князь Голицын, занесло ветром из расположения пехотного полка, где офицеры упражнялись в стрельбе, — эту версию я отвергаю. Она противоречит законам физики. Но террористы — другое дело. Почему среди них не найдется уникум, который вместо того, чтобы бросить Голицыну под ноги бомбу самой простейшей, примитивной конструкции, изобрел бесшумный револьвер, достиг совершенства в искусстве стрельбы, установил наблюдение за князем и, узнав о дуэли, воспользовался случаем? Возможно, но очень маловероятно. Возможно и то, что у Толзеева был револьвер особой конструкции, патроны которого имели две либо больше пуль. Но вероятность этого тоже невелика. Скажем так, не более десяти процентов из ста, а может, и того меньше. Откуда вдруг у Толзеева такой револьвер? Он занимается конструкцией оружия? Он страстный коллекционер необычных револьверов? Следит за всеми новинками, в курсе всех изобретений? Случайно одолжил у приятеля? И версию причастности германской разведки я тоже не исключаю. Князь Голицын, по сути дела, противник войны, сторонник сближения с Германией. Так все считают. Ну а вдруг, как это часто водится в дипломатии, все наоборот? Но и эта версия — один процент из ста.
— Значит, мы рассматриваем три версии?
— Три, чтобы исключить их. А главная версия пока неизвестна. Версия эта заключается в том, что за этим делом стоит таинственный Икс, преследующий непонятную нам цель. Этот Икс очень изобретателен. У него есть какое-то необычное оружие, он умеет блестяще использовать его. Когда мы узнаем больше фактов, возможно, нам станет яснее, кто он, этот Икс, или хотя бы где его искать. Но с увеличением количества фактов вырастет и количество версий. Кто займет место Голицына как руководителя государства? Кому достанется наследство? Не политическое, а земли, поместья, деньги? Была ли у него любовница? Кому он вольно или невольно мешал достичь желанных целей? Кого вольно или невольно обидел? Ответ на каждый из этих вопросов может породить новую версию или даже несколько версий. Версий может набраться десяток. Какие-то из них будут очень привлекательны, какие-то даже романтичны. И верной окажется только одна. Но чтобы найти ее, придется разобрать и исключить все остальные. Это и есть анатомия расследования.
Так впервые родилось это определение — «анатомия расследования», позднее превратившееся в «анатомию детектива».
В тот же день, захватив с собой Акакия Акинфовича, мы с Бакуниным отправились в сыскную часть к приставу Полуярову.
Не знаю, представится ли мне возможность когда-либо рассказать о выезде и о кучере Бакунина. Посему лучше сделать это сразу. Выезжал Бакунин в коляске на резиновом ходу с закрытым верхом, запряженной тройкой прекрасных серых лошадей. Быстроходную коляску Бакунин привез из Германии. Кучер, как и все, окружавшее и касавшееся Бакунина, был явлением необычным. Нашел его Бакунин по имени. «Уж сам не знаю почему, — рассказывал он мне, — вот придумалось, что кучер нужен по имени Селифан. Может, это как-то связано с Гоголем, не знаю, но никакого другого кучера ну просто не мог взять и все тут. А как попался Селифан — тут же и взял, и поверишь, ни разу не пожалел».
Селифан был здоровенным, упитанным мужиком. Один глаз его казался прищуренным, второй смотрел как-то дико. За барина он готов был сложить голову и только чудом не сложил ни свою, ни голову барина. Не часто, но им пришлось побывать в разных переделках, были и погони, и стрельба, и Селифан ни разу не подвел. Возвращаясь домой в сильном подпитии, особенно когда вез с собой целую ватагу цыган и цыганок, Бакунин обычно пытался отобрать у Селифана вожжи и править сам, так как в таких случаях любая езда казалась ему невыносимо медленной.
Но Селифан всегда оказывался на высоте — одной рукой он держал барина, другой правил тройкой. В отличие от барина, который мог загулять в любой день и по любому поводу, Селифан пил строго по воскресным дням и к утру понедельника неизменно бывал трезв как стеклышко. Не в пример капризному Василию, Селифан всегда был доволен жизнью, а дуться на барина ему не приснилось бы и в самом страшном сне.
Глава девятая
ПЕРВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
С Таврической улицы, где недалеко от городской водокачки находился роскошный с виду особняк Бакунина, подаренный ему императором Александром III, Селифан мигом примчал нас на Гороховую. Пристав Полуяров встретил нас с распростертыми объятиями. Бакунин перед выездом звонил ему, и Полуяров договорился с доктором Вороновым, присутствовавшим на дуэли, о том, что доктор покажет Бакунину место, где все и произошло.
Доктор ожидал нас в три часа пополудни в своей клинике. Как только Полуяров объявил нам об этом, я понял, что мы опять останемся без обеда, но промолчал. Увидеть место преступления мне хотелось не меньше, чем Бакунину, который, увлекаясь, часто забывал об обеде, но всегда поправлял такую оплошность поздним ужином, иногда за полночь, но обязательно с супом или щами, я же, несмотря на уговоры Бакунина, всегда довольствовался только чаем.
Бакунин забрал у Полуярова обе пули, которые тот хранил в сейфе, завернул в платок и положил в карман. Потом бегло просмотрел протоколы допросов доктора и секундантов. Читать протоколы остался Акакий Акинфович. Кроме того, он получил от Бакунина задание съездить к княгине Марье Андреевне Голицыной, сестре князя, жившей при нем и считавшейся хозяйкой дома после смерти жены Голицына, и известить ее и дочь князя о визите Бакунина, который он намеревался нанести ей завтра же.
Селифан отвез меня и Бакунина на Литовскую, к доктору Воронову. На место дуэли Бакунин решил ехать на автомобиле. Автомобиль стоял в гараже недалеко от Царскосельского вокзала. Бакунин никогда не пользовался автомобилем так, чтобы об этом мог узнать Селифан. Он, конечно же, расстроился бы, а то и запил горькую, увидев железного конкурента.
Отправив Селифана назад на Гороховую в распоряжение Акакия Акинфовича, которому нужно было еще съездить на Офицерскую, в особняк князя Голицына, мы с Бакуниным отыскали приемный кабинет доктора Воронова. Доктор оказался довольно молодым человеком невысокого роста, с округлым лицом, с бегающими глазками. С первого взгляда он произвел неприятное впечатление, впрочем ничем впоследствии не подтвердившееся. Как только мы вошли в кабинет, Воронов тут же поднялся навстречу.
— Антон Игнатьевич? — спросил он, приветливо и льстиво улыбаясь. — Очень рад, очень рад. Никогда не думал, что доведется познакомиться с самим Бакуниным.
— Князь Захаров, он вместе со мной расследует дело, — представил меня Бакунин.
Доктор согласно кивнул головой.
— Воронов Родион Спиридонович.
— Вы можете показать нам место, где произошло убийство?
— Как изволите.
— Тогда собирайтесь. Мы возьмем извозчика до Царскосельского вокзала. На Касьянов луг поедем на автомобиле.
Уже усевшись в коляску извозчика, Бакунин спросил доктора:
— Родион Спиридонович, а как вы попали в эту историю?
— Дело обычное, — ответил Воронов. — Павел Григорьевич Карпищев — секундант господина Толзеева — мой давний пациент. Он и пригласил меня.
— Скажите, он пригласил вас заранее или в день дуэли?
— В день дуэли. Они изволили заехать за мной уже по дороге.
— А знакомы ли вы с Толзеевым?
— Не имею чести быть знакомым, но наслышан.
Приехав к гаражам, устроенным за Царскосельским вокзалом, мы отпустили извозчика. В гаражах, под постоянным наблюдением механиков, находились машины немногих тогда владельцев автомобилей. Бакунин сказал вышедшему к нему служителю, чтобы тот подал его авто, и через несколько минут мы увидели этого красавца — автомобиль «Руссо-Балт». Бакунин еще раньше рассказывал мне о нем. Это была одна из последних моделей. Он мог мчаться со скоростью восемьдесят километров в час! По словам Бакунина, во время испытаний, а также во время соревнований «Руссо-Балт» развивал скорость до ста тридцати километров в час. Если бы между Петербургом и Москвой построили Трамову дорогу — шоссе, покрытое асфальтом, — из одной столицы в другую можно бы было доехать за шесть часов!
Бакунин с большим интересом относился к автомобилям. Он считал их транспортом будущего. Перед началом войны Бакунин собирался выписать из Англии автомобиль «Принц Генри» — мощность его мотора была равна семидесяти пяти лошадиным силам, скорость — ста пятидесяти километрам в час, а стоил он почти семьсот фунтов стерлингов (с доставкой по железной дороге). Однако с началом в Европе военных действий покупку пришлось отложить.
— Замечательный мотор, — сказал доктор.
— Да, хороший автомобиль, — поправил его Бакунин. Ему не нравилось, когда автомобиль называют «мотором», так как, собственно, мотор — это только часть автомобиля.
— Сейчас становится модным передвигаться на автомобилях, — продолжил разговор доктор.
— Через некоторое время автомобили вытеснят извозчиков, — сказал Бакунин, — большие города задыхаются от конского навоза и мочи, атмосфера городов перенасыщена аммиаком. Автомобиль же не имеет отходов.