- Ох, как сложно.
- Да, в общем нет, не сложно. Вон недавно приезжал Дэмьен Хёрст, проводил открытые семинары. Знаете такого художника?
- Стыдно признаться, но нет.
- Наверняка знаете, просто ни к чему. Сейчас вспомните. Он прославился своей акулой в формалине.
- А, чучело акулы в таком стеклянном ящике?
- Вот-вот. Стеклянный аквариум с тигровой акулой внутри, все обратили внимание на акулу лишь потому, что она была продана на аукционе в 2004 году за 12 миллионов долларов. Именно сумма всех покорила и шокировала.
- И это понятно. Что тут такого сложного? Это ведь настоящая акула, не раскрашенный макет?
- Да, совершенно настоящая.
- Почему же так дорого? Тому, кто купил её за эти деньги, не пришло в голову самому купить акулу у рыбаков и положить её в формалин? Наверняка, сильно сэкономил бы.
- Дело не в трудоёмкости предмета искусства, дело в смыслах в него заложенных. Чучела делают ремесленники, а деньги, тем более большие, платят не за ремесло. Вон в магазине «Охотник», полно чучел, но миллионы они не стоят, потому что кроме смысла, что это чучело, другого в них нет. У Хёрста, эта работа называется: «Физическая невозможность смерти в сознании живущего». Из цикла мёртвые животные, в котором, кроме акулы, были сделаны ещё овца и корова.
- Интересно он живых животных убивал ради своих произведений?
- Нет, настоящая только акула. Её тушу он купил в Австралии за 6000 $.
- А продал за 12 миллионов?
- Да.
- Ловко.
- Да купил тушу за шесть тысяч, наделил её смыслом и продал за двенадцать миллионов. Если из двенадцати миллионов вычесть стоимость туши, то получим цену смысла в современном мире.
- Да уж.
- Я была на его семинаре, и получила огромное удовольствие. Херст не пустышка, у него действительно интересный взгляд на искусство, на художника, место и того и другого в современной жизни и их влияние на неё. Очень интересно и как результат – самый богатый современный художник. Его состояние оценивается в сумму, превышающую двести миллионов долларов, а может фунтов не помню, что в общем без разницы.
- А ваши работы дорого стоят?
- Они стоят столько сколько за них дают. Пока дают немного.
- Понятно…
Через час у подъезда Танич
- Спасибо что подвезли, всё было очень приятно, и вечер, и еда, и ваш рассказ об искусстве…
- С удовольствием продолжу нашу беседу на вставке, буду вас очень ждать….
Мы сидели в её машине, в пол оборота друг к другу, и в какой-то момент, мне даже показалось, что она наклонилась ко мне для поцелуя. Как заворожённая, я засмотрелась на её губы, но дальнейшего движения, с её стороны, не последовало, и с моей стороны тоже. Жаль, очень жаль.
- Договорились, всего доброго.
Я вышла из машины. – Почему ты её не поцеловала? Поцелуй - хороший вариант прощупать ситуацию. С одной стороны ни к чему не обязывает, а с другой очень многое может сказать. Как бы она среагировала на поцелуй? Если бы сидела пассивно, а тем более возмутилась – одно. Ответила бы на поцелуй – совсем другое… Да? Так просто? А если бы она возмутилась, что бы ты стала делать? Да ничего. Извинилась бы, и всё. Зато всё ясно и можно было бы закрыть тему, как впрочем, и в варианте пассивной реакции на поцелуй. А вот если бы ответила, то… - Танич глубоко вздохнула, и с силой выдохнула. - Да уж. Теперь чего рассуждать, поздно - уехала. Когда теперь представится такой момент… раззява. А куда она поехала интересно? В мастерскую? А вдруг? Поехать за ней, вдруг будет работать? Камеры на месте, за комнатку этажом ниже я заплатила сильно вперёд. Оборудование всё там, включай, смотри за ней, и оргазм обеспечен и ей, и мне.
Захотелось, сильно захотелось этого, соски стали твёрдыми и чувствительными. А вдруг не поедет, буду мотаться туда сюда или ещё хуже просижу там всю ночь в ожидании… Дома есть все видео файлы из её мастерской, которые я никому не показывала и которые заводят, сколько их не смотри. От одной мысли, что сейчас сяду перед компьютером, включу видео, раздвину ноги и опущу руку ТУДА - потемнело в глазах. Сумасшествие какое-то. Тебе сколько лет? – Пока задавалась этим вопросом, приехал лифт. Вошла, прижалась лбом к холодной стенке - скорей-скорей двигайся, а то прямо в лифте начну себя гладить… наконец-то приехал. Вошла в квартиру, сняла туфли и отправилась в душ. Там начала раздеваться перед зеркалом. Медленно сняла блузку и юбку, оставшись в одном белье, стала рассматривать себя. Соски просвечивали сквозь полупрозрачный лифчик. Красиво. Захотелось потрогать их и почувствовать насколько они чувствительные. Подняла руки и подушечками указательных пальцев, стала водить по соскам через ткань. Очень чувствительные. Расстегнула бюстгальтер, пошевелила плечами, и он упал на пол. Так же медленно сняла трусики, ТАМ всё горячо и влажно. Зашла в душ, включила воду, выдавила гель на руку, намылила ладони, и стала водить ими по всему телу. Заводит, ещё как заводит. Представляю, что мы вдвоём с НЕЙ в душе, и это её ладони. Одна рука оказывается между ног, а вторая остаётся на груди. Всё не могу больше терпеть. Движение руки между ног ускоряется, и в такт ему, пальцы другой руки покручивают левый сосок. Боже, Боже, сейчас, уже сейчас - теплая волна оргазма выгибает тело дугой. Я с трудом удерживаюсь за стены. Хорошо, о-о-о как хорошо. Но ещё хочу. Мало. Возбуждение не проходит. Вытираюсь большим махровым полотенцем и, завернувшись в него, иду к компьютеру – ещё хочу…
Три недели назад Третьяковка. Воронина.
Мир остановился, ничего неинтересно и выхода из этого нет. Те два часа, что Халитова ждала звонка своей ведьмы, будут ещё долго стоять перед глазами. Вот это любовь… Вот это чувства… Она ничего не делала, просто ходила из угла в угол, но это было так сильно, так трагично. Все нервы натянулись как струны, один шорох и порвутся. Она ждала звонка, и она боялась его. Господи, будет ли меня так кто-нибудь ждать? Она уж точно не будет, тут нет никаких шансов. Их связь не разорвать. Только зависть и боль, вот что у меня есть. Зависть, боль и ужас, что такого как у них, у меня не будет никогда. НИКОГДА. Потом звонок, я вздрогнула, Семён Яковлевич даже уронил что-то. А Халитова, когда увидела что это её номер, с таким облегчением и надеждой нажала кнопку телефона, такая тяжесть свалилась с её плеч…
- Да! Наконец-то. Всё в порядке? Слава богу. Сама не ранена? Не обманываешь. Фу-у-у, как я боялась за тебя, Господи, как я боялась. Где ты? Подольск? Понятно, сколько ещё будет идти операция? Понятно. Я сейчас приеду к тебе. И никуда больше одну не отпущу, слышишь? Никуда. Жди я еду.
И уехала, стремительная и счастливая. А я осталась… Ну почему её не убили?
- Люба не отставай.
Я вздрогнула и осмотрелась вокруг, мы проходили залы с живописью первой половины девятнадцатого века. Девчонки из группы уже входили в следующий зал Третьяковки. Я прибавила шаг, и почти натолкнулась на них в седьмом зале. Они остановились у картины Боровиковского «Портрет Марии Лопухиной».
- Правда, улыбка кривоватая какая-то.
- А по мне так нормальная.
- Да, и розы смотрят вниз, всё как говорила Халитова.
- Ой девочки, она сейчас так глянула на меня, что просто ужас.
- Чё ты гонишь опять? А? Глянула она на неё… Делать ей больше нечего.
- Вот только не начинайте опять, вы обе. Отойдите в стороночку и чегокайте друг другу сколько влезет
- А ты здесь главная, да? Может, это ты отойдёшь?
- Я так и сделаю, только вы ведь пойдёте за мной.
И они пошли дальше, а я осталась. Что она там говорила? Что Лопухина смотрит по разному? Я пару минут смотрела с одного боку, а потом сделал несколько шагов, чтобы посмотреть с другого.
- Вы ей понравились.
- Что? – я оглянулась на симпатичную девушку, которая стояла чуть в сторонке и тоже смотрела на портрет. – Что? Это вы мне?
Она засмеялась весёлым приятным смехом. - Конечно вам, больше здесь никого нет. А вот на меня она не смотрит совсем.
- Этого не может быть, портреты всегда рисуют так, что они смотрят на человека. Боровиковский один из немногих художников кто не только глаза умел рисовать, но и взгляд.
- Это уж точно, но прямо сейчас она смотрит на вас и очень приветливо. Мне даже завидно. Меня Мария зовут, я работаю в Историческом музее, а вы наверное студентка? Ваши подруги только что были здесь. На них она без интереса смотрела.
- Да, я заканчиваю третий курс МГАХИ.
- Понятно.
- Вы тоже слышали, что этот портрет смотрит по разному?
- И слышала и вижу, прямо сейчас.
- А ещё, он крадёт души…
- Только одинокие, она забирает одинокие души, и тот, у кого она заберёт душу, скоро умирает. У-у-у, - она тихонько завыла, имитируя приведение.
- Я засмеялась, это было очень весело и смешно.
- Я, тоже, слышала эту легенду. Жаль что это только легенда, я бы с удовольствием отдала свою душу…
- Что за глупости, зачем это вдруг? Я вижу у вас сейчас тяжело на душе, но уверяю вас, это пройдёт. Вы на каком факультете?
- Живопись
- О, художник? Завидую, мне пришлось стать искусствоведом. Художник из меня от слова худо.
- Ну пока ещё не художник, но стараюсь.
Незаметно мы вышли из музея и оказались возле какой-то кафешки, она посмотрела на двери, и предложила попить чаю.
- Зайдём? Расскажите мне, что вы рисуете.
Они вошли в кафешку, сели за столик и сделали заказ.
- Лучше всего у меня получается копировать классику. Сейчас сделала несколько рисунков Малявина, хорошо получилось. Нужно будет ещё пять-шесть рисунков большого формата сделать и частично с красками. Это у меня хорошо идёт, так что быть мне копиистом.
- Здорово, а я только в стиле Пикассо могу. Квадратные головы и кривые линии мой конёк. А ещё лучше Баския, я даже стрит-артом пробовала заниматься.
- Так это же здорово. Это, как раз, модно и стоит денег. А рисовать берёзки с коровками – полный отстой. Это никому не нужно.
- Это тоже никому не нужно, художником быть здорово, но тяжело. Сложно пробиться, везде нужны связи. Вон, стоит попасть к Гельману или к Салаховой и всё, что ни нарисуй, всё прокатит. К ним потусоваться приходят богатенькие люди, которым деньги не лезут в карманы. Что они им скажут, то те и берут. Но как к ним попасть? Я отправляла Гельману свои работы - никакого ответа. Делать выставку самой – очень дорого, мне год нужно будет ничего ни есть, ни пить и то не накоплю.
- Нужен спонсор.
Надо же, в первый раз знакомлюсь с кем-то на улице. Она ничего миленькая, правда, худенькая и бледная, но зато живая и приятная. Может быть, бог опять меня услышал? Чего я заклинилась на этой Халитовой? - Сердце предательски ухнуло вниз. – вот зараза, только вспомнила и сразу всё хорошее настроение улетело.
- Ты мне не сказала, как тебя зовут?
- Люба, Люба Воронина.
- Дай мне свой телефон, буду звонить тебе, когда станет одиноко.
- Зачем ждать этого, так звони. Сходим куда-нибудь, как сейчас. Мне понравилось.
- Отлично, мне тоже. – Вдруг она потянулась и поцеловала меня в щёку. Какие губы нежные… - я совершенно свободна, особенно сейчас. А если любишь привидения, я могу провести тебя ночью в Исторический музей. Вот где полно привидений. Я сама видела несколько раз что-то. Жутко, но прикольно.
- Да? Это здорово. Там же у вас «Сухарева башня» Саврасова висит. Небось, дух Якова Брюса летает рядом.
- Нет, Брюса не видела, но картина правда страшная.
- Правда? Я живьём её не видела ни разу.
- Вот как… А хочешь?
- Интересно, конечно.
- Что сегодня вечером делаешь?
- Ничего вроде…
- Я сейчас в ГИМ как раз иду, и если на вечер планов нет – приходи. Пошатаемся по музею вместе, а если повезёт, то и картину посмотрим.
Люба с недоверием посмотрела на свою новую знакомую.
- Было бы здорово, а как пройти?
- Сегодня четверг и музей работает до девяти вечера. Подходи к главному входу в половине девятого, я выйду и проведу тебя. Потом, когда все разойдутся, походим одни.
- А можно? Охрана не выгонит?
- Я предупрежу их, что мы погуляем, не беспокойся.
- Хорошо.
Наше время. Танич, в кабинете загородного дома Рыкова.
Кто этот человек напротив меня? Что из себя представляет? Седой, хотя старым назвать нельзя, лет пятьдесят-шестьдесят. Интеллигентное и даже интересное лицо, но крайне неприятное. Есть в нём отчётливая надменность. Сидит, молчит, а я как будто слышу: - «Я всё, ты ничто. Я говорю, ты слушаешь. Я могу всё, а ты ничего. Я главный, а ты всегда дура». Я для него мелочь, как и все остальные, по странной случайности, попавшаяся ему на глаза. Сидит, смотрит, взгляд отстранённый, рассматривает меня, как насекомое. Наверняка, досье прочитал вдоль и поперёк, чего смотреть-то? Очень тяжёлый человек и не стремиться выглядеть лучше. Пофигу ему на то, как он выглядит. У него важные дела, а мы его отвлекаем. Хотя тут как сказать, в данном случае не мы его, а он нас, да что там нас – меня конкретно, отвлекает на свою прихоть. Так, пора эти гляделки заканчивать.
- Вам есть, что мне рассказать, прежде чем я приступлю к изучению материалов дела?
- Почему вы уволились из МВД?
«Опа, так я на допросе, оказывается. Забавно. Придётся расставить точки над i, может и к лучшему, что так сразу».
- Это не ваше дело.
Лицо генерала, изменилось, желваки слегка заиграли, а прищур глаз стал жёстче.
«Надо же, удивился. – Татьяна внутренне напружинилась. – А чего ждал интересно, задушевного рассказа?»
- Теперь моё. – Тон стал угрожающе приказным, таким голосом хозяин собаки, отдаёт команду: - К ноге.
- Понятно, тогда я, пожалуй, пойду. Мне ошибочно сказали, что нужно помочь в расследовании смерти вашей дочери. Но раз это не так – прощайте.
Я поднялась и направилась к выходу. Серьёзно направилась, не для видимости - я действительно намерена уйти. В гробу я видала и его самого, и его расследование, не хватало ещё, чтобы он копался в моей жизни – козёл.
- Я вас не отпускал. Вернитесь и ответьте на вопрос.
«Ах, вот как, крутой, значит? Сейчас я тебе устрою». – Я резко развернулась и стремительно подошла к нему. Наклонилась почти вплотную, и твёрдо спросила. – Ты убил свою дочь?
Генерал опешил, но быстро пришёл в себя:
- Что? Что ты себе позв…
- Говори, ты или нет? За то, что она лесбиянка убил? – В его взгляде появилась растерянность. - За это убил её?
Он переменился в лице, взгляд опять изменился, стал бешенным и затравленным одновременно. – «Надо же попадание. Надо дожать».
Генерал резко поднялся со стула, и оказался выше Татьяны на голову.
- Что ты несёшь? Ты… - он шагнул на неё, и замахнулся.
В этот момент Татьяна сделала шаг в бок, и ударила пяткой ноги под сгиб обеих ног сзади, чем подкосила ФСБэшника так, что он брякнулся перед ней на колени. Потом быстро зашла за спину и перехватила горло удушающим приёмом. Генерал попытался вырваться, но Татьяна упёрлась ему коленом в спину, и сдавила горло удушающим ещё сильнее. Он захрипел, но дёргаться перестал, потому, что после каждой попытки вывернуться она сжимала хватку. Танич выждала секунду, и чуть ослабила захват.
- Говори сука, ты убил?
- Пусти, пусти нечем дышать. Нет не я, не я…
В этот момент дверь кабинета распахнулась, и в него влетели двое охранников, вытаскивая на ходу оружие.
Татьяна, не обращая внимания на охрану, продолжала давить на генерала:
- Повтори, не слышу. Знал, что она лесбиянка?
- Да, знал.
- Ты за это её убил?
- Нет, я не убивал.
Татьяна сильно оттолкнула его коленом в спину, и ФСБэшник мешком повалился на пол. После чего выпрямилась и твёрдо пошла на выход. Охранники с ужасом смотрели на происходящее, но мешать ей не стали.