Теперь уже была ясна закономерность: в каждом томике промежутки между наколами составляли ровно десять страниц.
Необходимо было скорее сообщить об этом Лозину. Но прежде следовало решить, что делать с книгами: забрать или оставить на месте. Забрать — значит навести Климову на мысль, что ею интересуются соответствующие органы. Этого делать нельзя.
Жаров списал год издания, выходные данные и номера страниц, где были наколы. Строчки, отмеченные наколом, он выписал отдельно.
Положив книги на место, Жаров поспешил к Лозину.
Ваяв в библиотеке книги, Лозин читал и перечитывал выписанные Жаровым наколотые строчки:
Он перечитывал эту бессмыслицу до тех пор, пока не убедился, что ему в ней не разобраться. Он не исключал того, что эти шесть строчек — код, с помощью которого вражеский агент может поддерживать связь с гитлеровцами и, следовательно, способствовать осуществлению диверсии на хлебозаводе. Необходимо было срочно разобраться в этой тарабарщине.
За последние дни Лозин вёл счёт времени на минуты, за его работой следили в Смольном. Каждые три часа он информировал о ходе работы начальника контрразведки Ленфронта.
Поднявшись на этаж выше, Лозин положил перед начальником шифровального отдела Сердюком томики Маяковского, листок с выписанными шестью строчками и тоном, не терпящим возражений, сказал:
— Даю вам два часа на это дело.
Сердюк, невысокий, флегматичный украинец, молча пожал плечами.
— Но два часа — это же сто двадцать минут, — несколько мягче сказал Лозин.
— А если считать на секунды, — серьёзно ответил Сердюк, — получится гораздо больше — семь тысяч двести секунд.
— Товарищ Сердюк! Надо, пойми, надо! Минута промедления может обойтись Ленинграду в десятки тысяч жизней!
— В нашей работе всегда надо спешить, весь вопрос в том, как спешить? На это есть ответ: спешить надо медленно!
— Брось шаманить! — сердито бросил Лозин. — Через два часа зайду за ответам.
— Лучше через семь тысяч двести секунд, — сказал флегматично Сердюк, не отрывая глаз от листка с шестью строчками.
…Прошло два с лишним часа. Лозин нервничал. Не дождавшись звонка от Сердюка, он отправился к нему сам.
Увидев капитана, Сердюк поморщился:
— Полдела сделано, дорогой товарищ. Выяснил, что первые девяносто минут не там искал.
— Нечего сказать, обрадовал! А дальше что?
— Сейчас проверяю наиболее вероятную гипотезу. Скорее всего, перед нами зашифрованные номера телефонов. Каждая наколотая строчка — не что иное, как цифра. В первом томе наколоты строчки шестая и десятая. В переводе на цифры это означает «610». Во втором томе наколоты строчки восьмая, первая, третья, четвёртая. В этом случае получается цифра «8134».
— При чём здесь телефоны? Трёхзначных и четырёхзначных номеров в Ленинграде нет.
— Простейшая подстановка может превратить четырёхзначное число в шестизначное. Перед нами четырёхзначное число «8134». Прибавляем к каждой цифре, ну, скажем, шестёрку и получается шестизначное — «147910». Сейчас я пробую разные комбинации. Шестизначные числа получаются, но телефонов с такими индексами и номерами в Ленинграде нет…
Сердюк задумчиво смотрел на листок с двумя цифрами «610» и «8134». Вдруг он резко повернулся к Лозину и приложил палец к губам. Лозин понял состояние Сердюка, знакомое всем следственным работникам: мгновенно возникшая догадка требовала немедленного логического развития.
— Соединим обе цифры в одну, — сказал Сердюк и вывел на листке новое число — «6108134».
— Получилось семизначное, — не выдержал Лозин.
— Ну, что ж, займёмся вычитанием, превратим семизначное в шестизначное.
Лозин нетерпеливо следил за рассуждениями Сердюка, ему казалось, что все эти манипуляции с цифрами — пустое дело и, скорее всего, Сердюк идёт по ложному пути.
— Кажется, что-то забрезжило, — сказал Сердюк. — Надо отнимать по три…
Он снова вывел крупно семизначную цифру «6108134» и, как ученик первого класса, начал вслух производить арифметическое действие:
— Вычитаем три из шести — получаем три, из десяти три — получаем семь, из восьми три — получаем пять… три, семь, пять… Нет, три и семь не могут соседствовать. Тройка соответствует буквенному индексу Петроградской АТС, но телефоны этой станции с семёрки не начинаются…
«Ничего у него не выйдет», — подумал Лозин и посмотрел на часы. Скоро надо идти с очередным докладом к начальству. Он перестал следить за ходом рассуждений Сердюка, мысли его были сейчас поглощены предстоящей операцией на хлебозаводе.
— Надо поменять местами эти два числа, — услышал он голос Сердюка. — Получится «8134610». Это на что-то похоже.
Занятый своими мыслями, Лозин с раздражением слушал бормотанье Сердюка.
— Ещё одна неудача. Хорошо. Вычитаем из восьми три — пять, из тринадцати три — десять, из четырёх три — один, из шести три — три, из десяти три — семь. Получаем «510137». О це инше дило, — сказал Сердюк с удовлетворением, и Лозин с надеждой взглянул на него. Он знал: украинские слова в речи Сердюка появляются обычно, когда дело идёт на лад.
— Пять, один, ноль, один, три, семь. Переведи на телефонный язык, что получается? Пять соответствует букве «Д», то есть существующему индексу одной из ленинградских АТС, номера которой начинаются с единицы.
Сердюк старательно вывел на отдельном листке «Д1-01-37» и протянул листок Лозину.
— Из всех «телефонных» вариантов — это единственно возможный.
— Нашаманил? — спросил недоверчиво Лозин.! Про себя он решил, что с расшифровкой наколов ничего не вышло. Так и придётся доложить начальству.
Установить, кому принадлежал номер телефона Д1-01-37, не составило никакого труда. Через десять минут Лозин знал: телефон установлен в кабинете начальника одного из эвакогоспиталей Ленинграда. Начальник госпиталя — участник гражданской войны, в двадцать пятом году работая секретарём одного из райкомов комсомола, окончил вечерний рабфак. В тридцать первом году окончил Военно-медицинскую академию, перед войной работал хирургом в клинике Института усовершенствования врачей. В партии с 1924 года.
Сведения о начальнике исключали даже малейшую возможность заподозрить его в связи с врагом.
Лозин смотрел на листок с номером телефона и что-то неуловимо знакомое почудилось ему в этих цифрах. Он повторял про себя всевозможные сочетания из этих пяти цифр.
— Пять один ноль один тридцать семь… Пятьдесят один, ноль один тридцать семь… Пятьсот десять один тридцать семь… тридцать семь… — Лозин вспомнил газету «На страже Родины». Он так и не смог добиться от Куликова, что означала дата на полях газеты. Странная дата: почему в конце сорок первого года кто-то записывает дату тридцать седьмого?.. А теперь вот номер телефона, который оканчивается на ту же цифру — тридцать семь… Случайное совпадение?
Лозин вынул из сейфа папку, на которой было написано: «Дело № 62105. В одном томе. По обвинению Куликова Василия Карповича». В конце «дела» лежала газета «На страже Родины». На её второй странице чернела карандашная запись: «5/XI-37»…
— Пять одиннадцать тридцать семь… одиннадцать тридцать семь… — Теперь Лозин «обговаривал» эту нераскрытую дату, так же как минуту назад «обговаривал» полученный Сердюком номер телефона. Пятьсот одиннадцать, тридцать семь… — Он вспомнил слова Сердюка: «Пять соответствует буквенному индексу АТС». Значит, эту дату можно записать иначе: Д-XI-37? Чёрт возьми! Всё-таки есть какая-то связь между датой и номером телефона… Но пятизначных телефонов в Ленинграде нет… Он смотрел на две записи: «Д1-01-37» и «Д-XI-37». Как они схожи! Красным карандашом он перечеркнул вторую запись, написал её по-другому: «Д-11-37». Совпадение усилилось. Неужели случайность? Для полного совпадения не достаёт только ноля и этот ноль надо найти во что бы то ни стало! Он снова взглянул на газету: «5/XI-37». И вдруг пришло мгновенное озарение, не догадка, а именно озарение. Он словно увидел, как римская цифра XI распалась на две: «X» и «I». Торопливо, боясь что-то упустить, он написал: «5.Х.I-37 = 5.10.1-37 = Д10-1-37 = Д1-01-37». Всё! Цепь замкнулась! Дата на газете и отметки в двухтомнике стихов Маяковского означали одно и то же: номер телефона начальника Ленинградского эвакогоспиталя.
13. Объект № 3
Пятнадцатого февраля во всех цехах хлебозавода появились новые работницы. Отличить новеньких было нетрудно — землистый цвет лица, запухшие глаза, тонкие, прямые, как палки, ноги. В цехах хлебозавода привыкли видеть такое пополнение. Все знали: к хлебопроизводству эти люди не имеют никакого отношения, но, проработав здесь три-четыре недели, они выйдут из состояния дистрофии и вернутся к своей основной работе.
Появилась новая работница и в печном отделении.
— Меня зовут Ирина, фамилия — Малова, — сказала она, знакомясь с Климовой и Кормановой.
— Тебя куда поставили? — спросила Климова.
— Газовщицей — следить за горелками.
— Там и без тебя хватает работниц. Пока что грейся и отъедайся. Хлеба у нас можно есть досыта…
— Да, мне говорили…
Но прошёл целый час, а Малова к хлебу не прикоснулась.
— Ты что это? — подозрительно глядя на неё, спросила Климова. — Может, ждёшь бубликов? Зря! Бублики немцы кушают, а мы — мякину!
Малова жадно смотрела на ленту конвейера, по которому медленно плыли глинистые буханки хлеба.
— Ой, как есть хочется! Сырое тесто — и то съела бы!
— Ешь хлеб, кто тебе не даёт?
— Но вы же не едите во время работы.
— На нас не равняйся, — вмешалась в разговор Корманова, — мы постоянные, уже насытились…
Климова вспомнила:
— Я в первый день так набросилась, что к вечеру юбка не сходилась!
Новенькая оказалась на редкость старательной и толковой. Слабая от недоедания, она всё делала медленно, но к концу смены усвоила весь производственный цикл печного отделения, назначение и характер работы каждой машины.
— А ты смышлёная, — заметила Климова. — До войны где работала?
— На Кировском, в конструкторском бюро…
— Чего ж ты не эвакуировалась с заводом? — спросила Корманова.
— У каждого свои причины, вот вы ведь тоже не уехали.
— Сдуру осталась, — сказала зло Климова. — В Ташкенте сейчас всякая шпана шашлыки да плов ест, а мы хлеб из бумаги жуём.
— Да, конечно… А я у вас в общежитии буду жить, — сообщила вдруг Малова.
— Живи, если негде. Разбомбили, что ли?
— Ага. Стена обвалилась, окна выбило…
— Занимай мою койку, я к подруге переезжаю. Тут поблизости, — сказала Корманова.
— Когда? — удивилась Климова. — Ты что же мне ничего не говорила?
— Сегодня после смены переберусь. Ну, хватит болтать, следите за печью.
Выстоять первые восемь часов Маловой было нелегко. Непривычное тепло клонило ко сну, но она нашла способ бороться с усталостью. Малова нарезала тоненькими ломтиками кусок хлеба и, когда ей казалось, что она от усталости не может стоять на ногах, — съедала очередной кусочек.
Смена кончила работу в полночь.
— Ну, я пошла, — сказала Корманова, пряча под ватник полбуханки хлеба. — До завтра!
— А меня предупреждали: на заводе хлеб ешь, сколько хочешь, а выносить не разрешается, а то — под суд! — сказала Малова.
— Дурочка ты ещё! — усмехнулась Корманова. — Мало ли чего не разрешается.
— Не будь дурой, занимайся физкультурой, — пробормотала Климова и тоже сунула под ватник большой кусок хлеба.
Они втроём спустились в общежитие, и Корманова, забрав из тумбочки свои вещи, ушла. Её кровать стояла рядом с кроватью Климовой.
Укладываясь спать, Малова положила на тумбочку ломтик хлеба.
— Вдруг проснусь от голода, — пояснила она смущённо. — Весь день ела, а не наелась. Даже страшно: вдруг так никогда и не наемся, всю жизнь буду голодная?!
— И я поначалу так думала, — отозвалась Климова. — А теперь больше килограмма не съедаю, а вот по мясу соскучилась. Мяса я бы тоже килограмм зараз умяла. — Она сняла ватник и сунула под голову. — Раздеваться не буду, ночи не проходит без воздушной тревоги.
— А я разденусь, — сказала Малова. — Уж и не помню, когда спала раздетая, в комнате такой холод, что в перчатках спала.
— Ты замужняя?
— Нет, не успела. А вы?
— Замужняя.
— Муж на фронте?
— Где же ещё? Таким не воевать — кому и воевать?!
— Он у вас кто?
— Лейтенант. До войны боксом занимался. Чемпионом был! Тебе бокс нравится?
— Не знаю, бокс я только в кино видела.
— Это знаешь какой спорт?! Для настоящих мужчин! Отвага! Сила! Воля к победе! Я, как увидела Игоря на ринге, — сразу голову потеряла, дня без него прожить не могла… А теперь вот пришлось — пропал он без вести. Да я не верю в плохое! Не верю — и всё! Жив он! А не пишет — значит партизанит. Есть у меня такие сведения…
— На войне всякое может быть, — заметила Малова. — А мне сказали, что в этой комнате все незамужние живут…
— Я тоже числюсь незамужней. В паспорте у меня штампа нет. А Игорь, когда уходил в армию, приказал: «Не пиши, что замужняя, а то у отца денежный аттестат отберут, на тебя перепишут». Вот и хожу в девицах…
— Повезло вам, что попали на хлебозавод. Как это вам удалось?
Климова ответила не сразу, — казалось, что вопрос смутил её.
— Через одного человека, — ответила Климова и протяжно зевнула. — Спи! Знаешь, за что бог Еву из рая выгнал? За любопытство…
14. Снова Куликов
Вторичная проверка подтвердила: Д1-01-37 — телефон начальника эвакогоспиталя. Возник вопрос: почему этот номер зашифрован и у шпиона Куликова и у Климовой?
Лозин перелистал дело Куликова. Оно было подготовлено для передачи следователю. Сняв трубку, Лозин приказал привести к нему арестованного.
Когда ввели Куликова, Лозин сказал:
— Скоро вы предстанете перед военным трибуналом.
— Расстреляют? — безразлично спросил арестованный.
Лозин знал это состояние апатии, вызванное у преступников мертвящим страхом перед близкой расплатой.
— Это решит трибунал. Но одно мне известно точно… — Он умолк, раскрыл папку с делом Куликова и вынул из неё газету «На страже Родины». — Одно мне известно точно, — повторил он, — вы не были правдивы и откровенны до конца. Это обстоятельство всегда учитывается трибуналом. Вы меня поняли?
— Я всё сказал… признался во всём… полностью… откровенно… — выдавил Куликов и тут же, не выдержав, метнул испуганный взгляд на помятый газетный лист, где отчётливо виднелась запись:. «5/XI-37».
— Ну как же всё? — укоризненно сказал Лозин. — Совсем не всё. Кое-что мы узнали не от вас, признались не вы, а другие.
— Я всё сказал, — тупо повторил Куликов.
— Нет, не всё. Вы что — не успели позвонить по телефону?
— По какому телефону?
— Не притворяйтесь, Куликов. Вы знаете, по какому. Впрочем, у вас плохая память: не смогли запомнить номер телефона.
— Какого телефона? — Куликов был не в силах отвести взгляд от газеты.
— Виляете, Куликов, виляете. Глупо и бесполезно. Чей это телефон?
Куликов сделал последнюю попытку уйти от ответа:
— Это же не телефон… Это же дата какая-то…
— Это номер телефона, а не дата, и вы это отлично знаете. Но у вас никудышная память, поэтому я напомню вам номер этого телефона: Д1-01-37. Ну? Вспомнили?
Куликов сник, губы его задрожали. Не давая ему опомниться, Лозин заговорил резко, отрывисто:
— У вас остался единственно правильный путь — говорите правду! Бойтесь упустить этот шанс! Иначе… Вы поняли, о чём я говорю?
— Понял…
— Кто этот человек, которому вы должны были позвонить?
— Мне неизвестно… У меня был только номер телефона…
— Кого вы должны были спросить?
— Я должен был говорить только с женщиной… На мужские голоса не отвечать… Я звонил два раза… мне отвечал мужчина… Больше я не успел… меня арестовали…
— Всё понятно, — сказал Лозин, хотя он ещё многого не понимал. — Женский голос вам уже не мог ответить. Вы догадываетесь, где он находится в настоящее время, этот женский голос?
Куликов молча кивнул головой.
Казалось, Лозин вёл дознание, руководствуясь интуицией, в действительности же многолетний опыт помогал ему мгновенно улавливать состояние преступника. Лозин понимал, что телефонный разговор нужен был Куликову, чтобы договориться о встрече с неизвестным ему «женским голосом», и, конечно, при этой встрече Куликов должен был получить от резидента какие-то сведения. Для этого немцы и забросили его в Ленинград.