— В определенном смысле это так, — осторожно начала Лэкси, собираясь с духом. — Но не совсем. Она завещала все…
— Кому? — загремел Джон Хьюби, видя ее нерешительность.
Лэкси словно вновь слышала суховатый, тихий голос Идена Теккерея: «Оставшуюся часть моего имущества, недвижимого и личного, я завещаю моему единственному сыну, младшему лейтенанту Александру Ломасу Хьюби, настоящий адрес коего неизвестен…»
— Что? Ты ничего не путаешь? Нет, не верю! Да как она посмела? Это незаконно! Уверяю, все это дело рук того подхалима, негодяя адвоката! Я этого так не оставлю! Ни за что!
Ирония всего происходящего, в пылу негодования не замеченная Джоном Хьюби, заключалась в том, что в эту минуту он сидел в старой церкви Святого Уилфреда под медным диском на стене, гласившем: «В память о младшем лейтенанте Александре Ломасе Хьюби, пропавшем без вести на поле боя в Италии в мае 1944 года»; Сэм Хьюби, отец юноши, в 1947 году настоял на том, чтобы здесь был установлен этот диск. В течение двух лет он терпел нежелание жены поверить, что ее сын мертв, но когда-то этому нужно было положить конец. Для него этот диск и означал такой конец. Но только не для Гвендолин Хьюби. Ее убежденность в том, что Александр жив, просто затаилась в ней на десятилетия, а после смерти мужа вырвалась наружу окрепшей и непоколебимой. Она не делала из этого секрета; за многие годы в глазах большинства членов ее семьи и близких знакомых эта странность стала такой же привычной, как, допустим, бородавка на подбородке или заикание.
Мысль о том, что именно эта эксцентричность, которой никто уже не придавал значения, лишила его наследства, принадлежавшего ему по праву, была для Джона Хьюби невыносимой.
— Если он не предъявит прав на наследство, — продолжала Лэкси, — к Четвертому апреля 2015 года, то есть ко дню своего девяностолетия, все имущество переходит благотворительным фондам. Кстати, их три…
Но Джону Хьюби было сейчас не до благотворительности.
— 2015 года? — прорычал он. — Мне тогда тоже будет девяносто, если я доживу до того времени. В чем я сильно сомневаюсь! Я оспорю завещание! Она, должно быть, спятила, это же ясно как Божий день. Все эти деньги… А сколько их там? Чертов мистер Теккерей сообщил тебе?
— Сказать точно трудно, папа, цена акций то и дело скачет, да и все остальное…
— Не старайся одурачить меня всякими научными премудростями. Ты не стала умнее от того, что я позволил тебе работать в конторе у этого прохвоста, а не оставил дома помогать матери в баре, запомни это хорошенько. Поэтому не задирай нос, ты все равно ничего не понимаешь в этом деле. Просто назови цифру!
— Хорошо, папа, — кротко сказала Лэкси, — мистер Теккерей полагает, что все вместе это может стоить около полутора миллионов фунтов.
И в первый, а может быть, в последний раз в своей жизни она испытала удовлетворение от того, что заставила своего отца умолкнуть.
— Милость Господа Бога нашего, Иисуса Христа….
В действительности взгляд Эллы Кич был прикован не к прекрасному видению нисходящей души, как предположила миссис Виндибэнкс. Верно, она была близорука, но вдаль видела прекрасно и сейчас через плечо викария всматривалась в зеленые тени на церковном кладбище. Так как денег у потомков обычно не хватало, большинство старых могил пребывало в полном запустении. Хотя, по мнению многих, высокая трава и дикие цветы украшали надгробия больше, чем Голый торф и букеты в целлофановой обертке. Но не эти элегические размышления занимали сейчас мисс Кич.
Она смотрела туда, где кроны двух старых тисов смыкались над воротами кладбища, образуя туннель, казавшийся почти черным на фоне яркого солнечного света. Уже несколько минут она наблюдала, как в темном туннеле зародилось неясное мерцание. Оно медленно приближалось, приобретая отчетливые контуры, и вот сейчас вынырнуло из темноты, подобно тому как актер появляется на залитой светом сцене.
Это был мужчина. Оглядевшись, он нерешительно зашагал между могил. На нем был мятый костюм небесного цвета, руки нервно теребили соломенную шляпу. На левом рукаве виднелась траурная повязка.
Мисс Кич обнаружила, что, чем ближе он подходил, тем все расплывчатее становились его черты. Копна густых седых волос резко контрастировала с загорелым лицом. Она подумала, что он был, пожалуй, одного возраста с Джоном Хьюби.
И вдруг ей показалось, что на этом сходство с Джоном не заканчивалось. У мисс Кич мелькнула мысль, что она, возможно, единственная из всех присутствующих заметила этого человека…
— Святой Дух да пребудет с нами навеки. Аминь.
Как только отзвучали ответные «аминь», стало ясно, что незнакомец не настолько бестелесен, чтобы его могла видеть одна мисс Кич. Другие тоже уставились на него, и выражение их лиц было разным: от неприкрытого любопытства на лице Идена Теккерея до праздной благожелательности на лице викария.
Но только Джону Хьюби удалось выразить общее изумление.
— Кто этот прохвост? — спросил он, не обращаясь ни к кому в особенности.
Незнакомец отреагировал немедленно и весьма странно. Упав на колени, он схватил две пригоршни земли и театральным жестом бросил их в могилу, затем, откинув голову, воскликнул: «Мама!»
Раздались возгласы удивления и негодования. Миссис Виндибэнкс удостоила пришельца таким взглядом, как будто он прошептал ей на ухо какую-то непристойность. Мисс Кич упала на руки Идена Теккерея в легком обмороке, а Джон Хьюби, вероятно расценив происходящее как поцелуй Иуды, закричал:
— Вот еще! Что это значит? Наверняка твой очередной трюк, адвокатишка! Твои это штучки, отвечай? Ей-богу, пора научить тебя, как следует приличным людям вести себя на похоронах!
Очевидно, горя самоотверженным желанием преподать такой урок, он стал надвигаться на Идена Теккерея. Адвокат, видя, что его загнали в угол, попытался заслониться от него мисс Кич. Чтобы добраться до своей жертвы, Джону Хьюби пришлось отступить на край могилы, и его нога повисла в воздухе, ища точку опоры. Несколько секунд он балансировал на одной ноге и вдруг с криком, в котором слышался и страх, и гнев одновременно, рухнул в открытую могилу.
Все оцепенели, но уже через минуту вокруг могилы поднялась суета. Кто-то рванулся вперед, чтобы помочь Хьюби, кто-то бросился назад за подмогой. Руби Хьюби прыгнула в яму к супругу и приземлилась, ударив его коленями по почкам. Иден Теккерей, не нуждавшийся больше в защите, выпустил мисс Кич из рук, но тут же вынужден был снова подхватить ее, так как старуха начала медленно сползать в открытую могилу. С лица викария исчезла добродушная улыбка, а Род Ломас, перехватив взгляд Лэкси Хьюби, стоявшей по другую сторону могилы, громко расхохотался.
Постепенно порядок был восстановлен, и могила была очищена от всех, кроме ее законной обитательницы. Только теперь большинство присутствующих осознало, что в какой-то момент среди общего замешательства незнакомец, вызвавший его, исчез. Когда выяснилось, что ущерб был нанесен только голубому костюму Джона Хьюби, мисс Кич, все еще пребывавшая в объятиях Идена Теккерея, дала понять, что похороны продолжаются, объявив, что холодные закуски ожидают тех, кто вернется вместе с ней в Трой-Хаус.
По дороге с кладбища Род Ломас нагнал Лэкси Хьюби и прошептал ей на ухо: «Ничто в жизни тети Гвен не шло ей больше, чем ее смерть, вы согласны со мной?»
Девушка взглянула на него с тревогой и смущением. Род улыбнулся в ответ. Нахмурившись, Лэкси поспешила к своей сестре, которая обернулась назад и поймала взгляд молодого человека. Тот весело подмигнул, заставив Джейн покраснеть.
Глава 2
Фасад театра «Кембл» был в плачевном состоянии. Освободить старый театр в эти тяжелые времена от игровых автоматов, обновить, переоборудовать и реставрировать его, привлечь общественные фонды и выклянчить у частных спонсоров деньги на финансирование работ — все это было актом веры или безумия, смотря как это расценивать; и разногласия на сей счет в местном совете возникали отнюдь не по партийному признаку.
Но желание было велико и дело было сделано! Кремово-серый камень был очищен от столетней грязи и копоти, и шекспировские стихи одержали победу над посетителями, игравшими ранее с автоматами в «Бинго».
Однако сегодня громадные афиши, извещавшие о грандиозной премьере «Ромео и Джульетты», были сорваны, а в глаза бросалась яркая надпись, сделанная пульверизатором и буквально затмевавшая камень, стекло и дерево своим непристойным размахом:
УБИРАЙСЯ, НИГГЕР!
ЧАНГ — КАЮК!
БЕЛЫЙ ОГОНЬ СОЖЖЕТ ЧЕРНЫХ УБЛЮДКОВ!
Выйдя из театра, сержант Уилд еще раз взглянул на его фасад. Муниципальные рабочие уже принялись отмывать надпись, но было ясно, что работа эта займет много времени.
Прибыв в полицейский участок, он пошел узнать, вернулся ли из больницы его непосредственный начальник, инспектор сыска Питер Паско. На подступах к кабинету инспектора по глухому рокоту, похожему на раскаты грома в соседней долине, Уилд догадался, что Паско вернулся и сейчас выслушивает лекцию по какому-то необычайно важному полицейскому предмету, а читает лекцию суперинтендант Эндрю Дэлзиел, начальник уголовно-следственного отдела полиции Среднего Йоркшира.
— Подходящая кандидатура! — услышал он возглас Дэлзиела, входя в комнату. — Какие шансы, по мнению Брумфилда, у Дэна Тримбла из Корнуэлла?
— Три к одному. Конечно, теоретически, сэр, — сказал Уилд.
— Разумеется. Ставлю на него пять теоретических фунтов!
Уилд молча взял деньги. Дэлзиел имел в виду сугубо незаконную тетрадь ставок, которую сержант Брумфилд завел в связи с предстоящим назначением нового начальника полиции. Краткий список претендентов был уже объявлен, и через две недели им предстояло пройти собеседование.
Паско, с некоторым неодобрением относившийся к подобному легкомыслию в серьезных полицейских делах, спросил:
— Как дела в театре «Кембл», Уилди?
— Надпись будет отмыта, — ответил сержант. — А как тот парень в больнице?
— С ним дело посложнее. Они раскроили ему череп! — сказал Паско.
— Ты полагаешь, эти две вещи как-то связаны? — удивился Дэлзиел.
— Но ведь он черный и член труппы «Кембла».
Нападение, о котором шла речь, произошло, когда молодой актер после вечеринки с друзьями возвращался из бара домой. Его нашли жестоко избитым в аллее в шесть часов утра. Парень не мог вспомнить, что произошло с ним после того, как он покинул бар.
Неприятности в театре «Кембл» начались вслед за назначением Эйлин Чанг художественным руководителем театра. Чанг, евразийка ростом шесть футов два дюйма и с явным пристрастием к рекламе, тотчас отправилась на местное телевидение и объявила, что при ее правлении «Кембл» станет форпостом радикального театра. Встревоженный корреспондент спросил ее, означает ли это, что театр будет посажен на диету из современных политических пьес?
— Радикальное содержание, а не форма, радость моя, — нежно заметила Чанг. — Мы собираемся начать с «Ромео и Джульетты», полагаю, эта пьеса достаточно старомодна для вас?
На вопрос, почему именно «Ромео и Джульетта», она ответила:
— Это пьеса о злоупотреблении властью, о психологическом насилии над детьми, о деградации женщины. Кроме того, она в программе неполной средней школы в этом году. Дорогой мой, мы затащим на нее детей. Ведь они — наша завтрашняя аудитория, и они ускользнут от нас, если мы не удержим их сегодня!
Эта беседа встревожила многих отцов города. Но кое-кто, в том числе и Паско, были от нее в восторге. Паско, жена которого была секретарем «Группы борьбы за женские права», сразу же связался с Чанг. С их первой встречи она говорила о своем новом актере с таким обожанием, что Паско из чувства, которое он про себя определил как ревность, стал называть ее Большая Эйлин.
Именно после этого телеинтервью посыпались неприятности: непристойные намеки по телефону, письма с угрозами. Нападение предыдущей ночью и акт вандализма в театре были первыми реальными проявлениями этих угроз.
— Что сказала Большая Эйлин? — спросил Паско.
— Ты имеешь в виду мисс Чанг? — поправил его Уилд. — Естественно, она возмущена. Но, сказать по правде, больше всего ее встревожило, кем заменить парня, лежащего в больнице. У него, кажется, важная роль, а в следующий понедельник у них должна состояться премьера, так я думаю.
— Да, я знаю. У меня есть билеты, — сказал Паско без всякого энтузиазма. Элли достала билеты, а также приглашение на актерскую вечеринку после премьеры. Он пытался отговорить жену — в тот же вечер по телику будут показывать «Убийц» Сигеля, но это не нашло сочувствия.
— У нас это проходит как одно дело или как два? — спросил Уилд, любивший порядок во всем.
Паско нахмурился, а Дэлзиел сказал:
— Как два. Ты, Питер, занимайся нападением, а Уилд пусть разбирается с вандализмом. Если они связаны, друг с другом — прекрасно! Но что мы имеем в настоящий момент? Кто-то избивает парня после закрытия бара. Такое случается каждый день. Еще какой-то полоумный балуется с пульверизатором. Ну и что? Покажите мне стену, где они не делают этого!
Паско не был согласен с ним, но предпочел не открывать дебатов. Еще никому не удалось переспорить Дэлзиела. Покончив с этой полицейской рутиной, Дэлзиел был рад вернуться к главной проблеме дня:
— А кто лидирует у Брумфилда, Уилди? — поинтересовался он.
— Мистер Додд из Дархэма. Два к одному. В связке.
— В связке? С кем?
— С мистером Вэтмоу, — ответил Уилд. Его некрасивое лицо исказилось гримасой. Было хорошо известно, что Дэлзиел ставит Вэтмоу — нынешнего заместителя начальника полиции — чуть выше амебы.
— Что ты сказал? У него с головой в порядке? Уилди, узнай, сколько он мне даст, если наш заместитель не сможет выйти из комнаты, где пройдет аттестация, без собаки-поводыря?
Уилд незаметно для всех улыбнулся. Он улыбался жесткому юмору Дэлзиела, слегка болезненной реакции на это Паско, улыбался просто потому, что ему очень нравилось ощущать себя частью всего этого. Даже Дэлзиел мог так оскорбительно отзываться о своем начальстве только в присутствии тех подчиненных, кого он любил и кому доверял. К своему удивлению, Уилд обнаружил, что чувствует себя счастливым. В последние годы, а точнее — с тех пор, как он порвал с Морисом, ему редко доводилось испытывать подобное чувство. И вот сейчас словно пришел конец болезни — все его существо наполнилось легким, но отчетливым ощущением счастья!
Зазвонил телефон. Паско поднял трубку.
— Алло? Да, минутку… Это, кажется, тебя. — Он протянул трубку. — Кто-то спрашивает сержанта Мака Уилда. — В голосе Паско прозвучала вопросительная нотка, когда он произнес слово «Мак». Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл Уилда этим именем.
На грубоватом лице сержанта не отразилось никаких эмоций, но его рука сжала трубку так крепко, что было видно, как напряглись мускулы.
— Уилд слушает, — произнес он.
— Это Мак Уилд? Привет! Я друг Мориса, он сказал, что, если я когда-нибудь попаду в эти края и мне понадобится помощь, я могу обратиться к тебе.
— Где ты находишься? — спросил Уилд.
— В кафе на автостанции, что у касс предварительной продажи. Ты меня сразу заметишь: я загорелый.
— Жди меня там, — сказал Уилд и положил трубку.
Дэлзиел и Паско вопросительно посмотрели на него.
— Мне нужно идти, — как-то нерешительно произнес Уилд.
— Может, скажешь нам, в чем дело? — спросил Дэлзиел.
«Вероятно, мне пришел конец», — подумал Уилд, но вслух сказал:
— Кто его знает, может, дело стоящее, а может, туфта. — Пожав плечами, Уилд вышел из комнаты.
— Мак! — присвистнул Паско. — Я и не подозревал, что у Уилда есть родственники в Шотландии.
— Думаю, им это тоже неведомо. Он, кажется, весьма неразговорчив?
— Вероятно, он что-то скрывает, мы все предпочитаем, чтобы о наших тайных грешках никто не знал, — заметил Паско, словно в оправдание сержанта.
— Будь я похож на Уилда, Я бы скорее выставил напоказ все свои грешки и спрятал бы рожу! — проворчал Дэлзиел.