— Я вообще-то не знаю, — растерялся Карелла. — Может, вам лучше позвонить в приемную архиепископа?
— М-м, да, это хорошая мысль, — согласилась она. Серо-голубые глаза, искрящиеся умом, волосы цвета полуночи, каскадом падающие на плечи, кивок головой — план действий уже созрел. — Вы случайно не знаете их номер телефона, а?
— Извините, нет.
— А вы не знаете, что будет с завтрашней мессой? — спросила Алексис.
— Я в самом деле ничего не знаю.
— Терпеть не могу пропускать мессу, — сказала она.
— Думаю, можно будет сходить в церковь Святого Иуды, — предложила Глория.
— Наверное, — согласилась Алексис.
В комнате воцарилось тягостное молчание, как будто все вновь ощутили тяжесть невосполнимой утраты. Ведь в это воскресенье отец Майкл уже не прочтет свою мессу. Девочкам кажется, что можно сходить к Святому Иуде, но там не будет отца Майкла! И тут (он так и не понял, кто раньше) они обе вдруг залились слезами. И обнялись. И прижались друг к другу в этом неуклюжем объятии. И стали успокаивать друг друга тихими женскими причитаниями.
Он почувствовал себя здесь совершенно лишним.
В зале в дальнем крыле дома близнецы смотрели телевизор. В ожидании мужа Тедди Карелла сидела одна в гостиной. Он позвонил ей с работы и предупредил, что может задержаться и чтоб она не беспокоилась об ужине: он перехватит гамбургер или еще что-нибудь. Но на душе у нее было неспокойно: может, он опять в опасности, ведь какой опасной стала сейчас жизнь!
Были времена, когда этот "щит" что-то значил.
Достаточно было произнести слово "Полиция!", предъявить жетон, и вы сами становились щитом. Вы были всем тем, что олицетворял этот щит: силой закона, мощью закона — вот что тогда представлял собой этот щит! Щит был символом цивилизации. А цивилизация означала органы правосудия, которые человечество создавало для себя сотни и сотни лет. Чтобы защитить себя от других, а также чтобы защитить себя от самих себя.
Это обычно и означал щит.
Закон.
Цивилизацию.
В наши дни щит уже ничего не значит. В наши дни законы нацарапаны на стенах, написаны кровью полицейских. Ей иногда хотелось взять и позвонить президенту, сказать ему, что завтра русские на нас не нападут. Сказать, что враг уже в доме, и это — не русские! Враг снабжает наркотиками наших детей и убивает полицейских на улицах.
— Хэлло, мистер президент, — сказала бы она. — С вами говорит Тедди Карелла. Когда вы намереваетесь что-нибудь сделать с этим?
Если б только она могла сказать...
Но, конечно же, ей никогда не сделать этого.
Поэтому она сидела и ждала возвращения Кареллы домой и, когда наконец увидела, как поворачивается ручка входной двери, вскочила и мгновенно очутилась у входа, с облегчением оказавшись у него в объятиях и чуть не сбив его с ног.
Они поцеловались.
Мягко, долго...
Сколько лет они знали друг друга!
Она спросила Кареллу, не хочет ли он выпить чего-нибудь...
Стремительно летали пальцы в языке жестов, который так хорошо был ему знаком...
...и он ответил, что не отказался бы от мартини, и пошел в зал повидаться с близнецами.
Когда он вернулся в гостиную, она подала ему коктейль, и они присели на диван, обрамленный тремя арочными окнами, в дальнем конце гостиной. Дом был из тех, какие обожает Стивен Кинг, — большой, в викторианском стиле, цвета слоновой кости, в той части района Риверхед, которая когда-то могла похвастаться множеством таких домов. Под каждый отводилось три-четыре акра земли, а сейчас почти все они исчезли. Дом Кареллы был как бы напоминанием о тех давно ушедших днях, о том добром, изящном времени Америки — белое здание с остроконечной крышей, со всех сторон обнесенное решетчатой, кованной из мягкой стали оградой, с обширным тенистым садом в углу двора; нет больше тех акров, те дни раздолья и роскоши стали уже частью туманного, отдаленного прошлого...
Он сидел, время от времени прикладываясь к своему мартини.
Она чуть отпила коньяка.
Спросив, где он поел, — поставив на время бокал, чтобы освободить руки для разговора, — а он понаблюдал за ее порхающими пальцами и ответил комбинацией голоса и жестов, что забежал в китайский ресторанчик на Калвер-авеню, а потом замолчал, потягивая свой напиток, уронив голову. Он выглядел таким усталым. Она так хорошо знала его. Она так любила его...
Карелла рассказал жене, как подействовало на него убийство священника.
И не потому, что он был религиозен или что-то там еще...
— Ты знаешь, Тедди, я не был в церкви со времени свадьбы сестры, я просто не верю больше во все эти вещи...
...но все же, это убийство служителя Господа...
— Я даже не верю в это, хотя люди отдают себя религии, посвящают свои жизни распространению религии, любой религии, я просто в это больше не верю, Тедди, прости меня. Знаю, что ты веруешь. Знаю, что молишься. Ну, прости меня, виноват.
Она взяла его руки в свои.
— Как жаль, что я не могу измениться, — произнес он.
И снова замолчал.
Потом сказал:
— Но я так много видел всякого!
Она сжала его кисти.
— Тедди... это в самом деле мучает меня.
Она встрепенулась в ответ единственным словом: "Почему?"
— Потому что... это был священник.
Она непонимающе посмотрела на него.
— Знаю, я противоречу себе. Почему смерть священника должна так волновать меня? Я ведь даже не беседовал со священником со... когда она вышла замуж? Анжела? Когда была ее свадьба?
Пальцы Тедди задвигались.
"В день рождения близнецов".
— Почти одиннадцать лет назад, — задумчиво произнес Карелла и утвердительно кивнул, — именно тогда я в последний раз встречался со священником. Одиннадцать лет назад.
Он взглянул на жену. Столько больших событий произошло за эти одиннадцать лет! Иногда время казалось ему эластичным, способным изменяться по желанию, следуя нашим вечно меняющимся прихотям. Кто скажет, что близнецам сейчас не тридцать лет, а одиннадцать? Кто скажет, что они с Тедди уже не те молодожены? Время. Категория, приводящая Кареллу в такое же смятение, как и... Бог.
Он покачал головой.
— Ладно, не будем трогать Бога, — сказал он, как будто и до этого он думал вслух. — Забудем, что отец Майкл был служителем Господа, что бы это ни значило. Может, вообще не бывает служителей Господа. Может быть, весь мир...
Он вновь покачал головой.
— Допустим, это был... о'кей, не целомудренный, таких не бывает, а по крайней мере, невинный человек.
Он заметил растерянность на ее лице и понял, что она либо неверно прочла по его губам, либо не так истолковала его небрежную жестикуляцию. Он снова повторил слово буква по букве, она кивнула в ответ, поняв смысл, а он продолжал:
— Да, давай так рассуждать о нем. Невинен. А может, и целомудрен, почему бы и нет? Чистый сердцем, в любом случае. Человек, который никогда никому не причинял зла. И вдруг из ночи, из заката в тихий сад врывается убийца с ножом.
Он осушил свой бокал.
— Вот это и мучает меня, Тедди. Под Новый год мне пришлось увидеть девочку, задушенную в кроватке, это было лишь пять месяцев назад. И вот сегодня, Тедди, двадцать шестое мая, даже пяти месяцев не прошло... И еще одна невинная жертва. Если люди таковы, таковы... если люди таковы, что могут убивать... если... если даже... если никто не ценит больше... если могут убить дитя, убить священника, убить девяностолетнюю старушку, убить беременную женщину...
И вдруг он спрятал лицо в ладонях.
— Это уже слишком, — сказал он.
И она догадалась, что он плачет.
— Слишком, — повторил он.
Она обняла его.
И подумала: "Господи милосердный, избавь его от этой работы, пока она не убила его".
В кафе на Стем-авеню Серония с братом ели пиццу. Они заказали и уже уничтожили одну большую порцию с добавочным сыром и перцем, а сейчас были заняты меньшей порцией, которую они заказали после первой. Серония сидела, склонившись над столом. Длинная лента сыра "моццарелла" тянулась от ее губ к сложенной вдвое пицце, и она методично поглощала сыр, приближаясь к куску пиццы. Хупер следил за ней с таким напряжением, как будто она шла по натянутому канату на высоте ста футов над землей.
Она откусила сыр уже вместе с пиццей, прожевала, проглотила и запила диет-колой. Она отлично знала, что белый парень, бросивший им пиццу на прилавок, не спускал с нее глаз.
На ней была невероятно короткая мини-юбка из ткани под черную кожу. Красная шелковая блузка с очень низким воротом. Длинные красные сережки. Черные модельные туфельки. Девочке 13 лет, и ее с головы до ног разглядывает белый мужчина, время от времени ставящий пиццу в печь.
— Ты не должен был врать ему, — говорила она брату. — Он узнает, почему ты был на Одиннадцатой улице, он вернется.
— А я говорю, он их не найдет, — сказал Хупер.
— Он не давал тебе повода лгать.
— Я говорил ему в основном правду, — возразил Хупер.
— Нет, ты врал про Толстого Харольда.
— Ну и что? Кому он нужен, это маленькое дерьмо?
— Ты говорил, будто он занимается крэком. Ч-у-ушь, парень, этот маменькин сынок знать не знает, как курить крэк.
Хупер рассмеялся.
— Рассказываешь, как будто он ходил в курильню, купил себе за никель флакончик...
— Это правда, мы ходили в церковь вдвоем, да, я и Харольд, — сказал Хупер.
— "Я не занимаюсь наркотиком!" — сказала Серония, передразнивая брата, отвечавшего Карелле. — "И я не таскаю крэк никому, как эти несчастные дельцы, которые ходят здесь и портят детей".
— Мы же говорили с детективом, — воскликнул Хупер. — Что ты ожидала, я должен был сказать ему?
— "Я не совершил ни одного преступления в жизни!" — Серония очень похоже сымитировала более глубокий голос брата. — Никогда! — сказала она и, сжав кулачки, стукнула себя по детской груди.
— Это я точно говорил ему, — ухмыльнулся Хупер.
— Я чуть не намочила штаны, когда услышала это, — сказала Серония и тряхнула головой от восхищения и гордости. — "Я собираюсь стать каким-то негром — это будет хороший негр", — передразнила она. — Как Эдди Мэрфи. — И снова тряхнула головой, закатив глаза от удовольствия.
— Правильно, Эдди Мэрфи, — подтвердил Хупер.
— Жалко, что ты не Эдди Мэрфи, потому что он снова придет, — сказала она. — Я сразу поняла, что полиция будет вынюхивать, искать, брат. И он собирается говорить с людьми на Одиннадцатой улице, и кто-то скажет ему то, что ты не говорил. А потом он узнает, что случилась между тобой и священником, а ты окажешься в бо-ольшом дерьме, брат.
— Ничего не случилось между мной и священником.
— Кроме того, что ты прятал свою штуку в церкви, — закончила Серония и откусила еще кусочек пиццы.
Глава 6
В тот субботний вечер Уиллис вернулся домой на Харбор-сайд-Лейн лишь около восьми часов вечера. Едва войдя в прихожую, он позвал Мэрилин.
Ответа не последовало.
— Зайка? — позвал он. — Это я.
И снова молчание.
Работая в полиции, он уже привык к неожиданностям. К тому же, будучи полицейским, он жил на самом краю пропасти ожидания с того момента, как связал себя с Мэрилин Холлис. Вдруг в его мозгу вспыхнули слова, которые он услышал по телефону в прошлый четверг, — Perdoneme, senor, — и тут же тревога пронзила его.
— Мэрилин! — закричал он и рванул вверх по лестнице через две ступеньки. Крутой поворот направо на площадке второго этажа, и лишь только он шагнул на ступеньки, ведущие на третий этаж, услышал ее слабый голос, доносившийся откуда-то снизу из коридора.
— Я здесь, Хэл!
Она была на кухне. Сидела за разделочным столиком. Духовки и печи из нержавеющей стали, холодильник и кухонная плита создавали вокруг нее серый металлический фон. Она держала у носа посудное полотенце, уже совершенно измятое. На столе стояла опустевшая форма для льда.
— Я упала, — сказала она, прижимая полотенце к носу, видны были лишь широко раскрытые глаза и синие мешки под глазами.
— С лестницы, — пояснила она. — И кажется, сломала нос.
— О, Господи, ты звонила...
— Это случилось несколько минут назад.
— Я сам позвоню ему, — сказал Уиллис и бросился к телефону.
— Наверное, они ничем не помогут моему сломанному носу, — тихо сказала она. — Может быть, он сам заживет.
— Они его исправят, — возразил Уиллис, перелистывая свою записную книжку на столике под настенным телефоном. Рубинштейн, доктора зовут Рубинштейн. До Уиллиса сразу же дошло, что он излишне раздражен; так бывают взбудоражены родители, когда дитя совершает что-то опасное для здоровья. Слава Богу, что Мэрилин не поранилась серьезнее. Но все равно невероятно жаль, что она вообще причинила себе боль.
— Как ты умудрилась упасть с этих проклятых ступенек? — в сердцах спросил он, качая головой.
— Я споткнулась, — ответила Мэрилин.
— Разве его номер не в этой книжке? — спросил он.
— Посмотри на "Д", — сказала она. — "Доктор".
Еще больше расстроенный, он нашел раздел "Д" и пробежал взглядом дюжину имен, записанных рукой Мэрилин, прежде чем нашел фамилию Рубинштейн, Марвин, доктор. Уиллис набрал номер. После четырех сигналов трубку подняла женщина — секретарша врача. Она сообщила Уиллису, что доктора не будет в городе несколько дней, и предложила связать с заменяющим его доктором Джеральдом Питерсом. Почти грубо Уиллис ей ответил: "Не стоит!" и повесил трубку на аппарат.
— Собирайся! — сказал он. — Поехали в больницу!
— Вообще-то я не думаю...
— Пожалуйста, Мэрилин! — сказал он.
Он торопливо вывел ее на улицу и усадил в машину. Поразмыслив, он решил не включать сирену. С управлением случится истерика, если он вдруг решится использовать сирену в личных целях. Ближайший госпиталь — "Генерал Мурхаус" — находился на пересечении Калвер-авеню и Северной Третьей улицы, как раз на западной оконечности участка. Он мчался туда, как будто по вызову 10-13. Нога жала до отказа на акселератор, он не обращал внимания на огни светофоров, если не возникало опасности для других автомашин. Круто повернув направо, вырулил, пронзительно визжа тормозами, на дорожку, ведущую в отделение "Скорой помощи".
Субботний вечер продолжался.
Хотя было всего восемь часов девятнадцать минут, но уик-энд уже был в полном разгаре, и отделение "Скорой помощи" скорее было похоже на армейский полевой госпиталь. Два копа с эмблемой "87" на воротниках мундиров изо всех сил боролись, стараясь разнять двух похожих, как две капли воды, белокожих головорезов, которые до этого поработали на славу, изрезав друг друга до костей. Когда-то белые тенниски лохмотьями свисали с окровавленных тел. Один из них раскроил другому лицо от правого виска до челюсти. А другой располосовал первому руку от бицепсов и предплечья до запястья. Они все еще продолжали материть друг друга и, несмотря на то, что руки были скованы за спиной наручниками, ухитрялись плечами отпихивать полицейских, которые пытались их растащить.
Живущий при больнице врач, очень похожий на индуса и наверняка бывший им, — в этом городе индийских врачей, работающих и живущих при больнице, было больше, чем в целом штате Раджастхан — раз за разом терпеливо повторял: "Вы хотите пройти курс лечения или вы хотите вести себя по-хулигански?" Два бандита совершенно не обращали внимания на эту нотацию, потому что уже вели себя по-хулигански, возможно, всю свою жизнь они вели себя по-хулигански и не собирались прекращать вести себя по-хулигански только из-за того, что какой-то иностранец говорил им благоразумные вещи. А потому они забрызгали кровью все отделение "Скорой помощи" в то время, как два вспотевших черных копа боролись с этой парой взбесившихся мужиков, в два раза крупнее их, стараясь не запачкать форму. А ангелоподобная медсестра терпеливо стояла рядом с ватными тампонами, флаконом антисептика и рулонами бинтов и тоже старалась не испачкать свою одежду; осторожно двигаясь вокруг этого квартета, вытирала этот проклятый пол, потому что кровь забрызгала все вокруг.
В других местах комнаты люди сидели на скамейке или толпились у стола медсестры, или стояли, изнывая от боли и неудобства. В этом столпотворении Уиллис разглядел и с ужасом отметил: