Они спустились вниз, и Фризе, надев свою яркую пуховку, попробовал положить дневник в карман. Но там уже лежал пистолет и записи Покрижичинского.
— Завернуть в газету? — сказал он, все еще пребывая в смятенных чувствах после «милого Володи». Ни слова не говоря, Алина Максимовна скрылась в гостиной и тут же вернулась с узким черным дипломатом с металлическими ободами по краям и замками с кодом.
— Здесь будет целее, — улыбнулась она. — Мужу подарил его один арабский принц, когда он летал на Ближний Восток. Принц сказал: «Даже агенты спецслужб не смогут узнать, о ком вы пишете свой новый роман, если спрячете рукопись в этом кейсе».
Фризе положил в роскошный кейс тетрадь, достал из кармана бумаги Покрижичинского. Перехватив внимательный взгляд Мавриной, сказал:
— Еще один секретный манускрипт. — Он хотел переложить из кармана и пистолет, да постеснялся вынимать его. Внезапно ему пришла в голову мысль: — Алина Максимовна, в больнице ваш муж, наверное, тоже вел записи? Когда он встречался с кооператором, слушал его рассказы, он же не записывал в дневник?
— Вряд ли Алеша вообще что‑то записывал. Может быть, потом? У него была привычка заносить всякие мелочи в записную книжку: незнакомое словечко, бытовые детали, иногда сюжеты. — Маврина, наконец, поняла, к чему клонил Фризе. — Да, да! Сюжеты! Если поискать в его записных книжках, можно, наверное, наткнуться и на того кооператора.
— Записные книжки целы? — с надеждой спросил Фризе.
— Не знаю. Они могут лежать в городе.
— Поищите. Я понимаю, вам сейчас не до них…
— Ну почему же? Мне… — она недоговорила, прижала руку к горлу, как будто этим жестом помогала себе остановиться. Не высказать чего‑то такого, о чем никому, кроме нее, знать не следовало.
«Хороша! — подумал Фризе. — Если бы за «милым Володичкой» последовало продолжение, ни один младший советник юстиции не устоял бы».
— Мы вас разоружили, — сказал он. Ружье, из которого Маврина застрелила санитара, прокуратура изъяла. — Не боитесь?
— У Алеши в кабинете, — она показала глазами наверх, — целый арсенал. Он любил ружья. Но это — между нами. — Алина Максимовна засмеялась.
Уже на веранде, поцеловав хозяйке руку, Фризе сказал:
— Алина Максимовна, простите мою настойчивость, но я на секунду хочу вернуться к Борисову.
— А я не хочу! — Маврину словно подменили. Она стала колючей и настороженной. Куда только пропала ее мягкая и обворожительная улыбка. — Володечка! Не спрашивайте меня о Борисове. Вы прочитаете дневники мужа. Поверьте, он все написал искренне. Алексей Дмитриевич не собирался публиковать эти записи.
— Я могу в это поверить… — Фризе начинало раздражать, что Маврина взяла за правило называть его Володечкой. Она что, не принимает его всерьез? Не может ощутить разницы между дружеским разговором и допросом?! — Я могу поверить, что это правда, — повторил он. — Но это только часть правды. А мне нужна вся. Нет объяснения тому, что человек, отсидевший девять лет в лагере, чудом избежавший смерти, прощает доносчику и клеветнику!
— Не хочу говорить о Борисове! — упрямо повторила Маврина. — И не могу взять в толк, к чему все эти разговоры?
— Это не разговоры, Алина Максимовна, а вопрос к свидетелю.
— Свидетелю чего, Володечка?
Фризе еле–еле удержался от какого‑нибудь едкого замечания.
— Мой муж умер от старости. Вы этому не верите? Сердце…
— Пиво с цианидом, которое выпил санитар Уткин, могло предназначаться вашему мужу. Вот о чем я думаю, хотя у меня и нет пока — пока! — доказательств. Когда санитары из «Харона» приехали за покойным, Уткин мог незаметно положить в карман банку «Туборга».
— А отравленное пиво подсунул мужу бедный Борисов?
— «Бедный» клеветник Борисов, — усмехнулся Фризе. — Нет, я в этом не уверен. Это лишь одна из версий. И раз она существует — мое дело исследовать ее. Но есть и другая — уцепившись за нее, я, похоже, разворошил осиное гнездо.
НАПАДЕНИЕ
Метель прекратилась. Подмораживало. Сухой снег скрипел под сапогами раздражающе громко.
Обещанное Алиной Максимовной такси с ярким зеленым огоньком не замедлило выехать из какого‑то глухого проулка и не остановилось, несмотря на все призывы следователя. Наверное, водителю уже некуда было складывать выручку. Фризе вспомнил мужчину, голосовавшего однажды на Киевском шоссе — он сидел на чемодане, а рядом на асфальте стояла бутылка водки.
Фризе медленно шел между двумя высокими заборами, за которыми спали в своих уютных дачах известные и не слишком известные писатели. А может быть, и не спали, а писали свои романы и поэмы или пили коньяк, если сумели отоварить талоны за декабрь.
«Ну и суматошный денек», — думал Владимир, прислушиваясь, не заурчит ли в тиши поселка машина. И тут перед его мысленным взором предстал его родной «жигуленок» с проколотыми шинами. Кто это сделал? Обыкновенные хулиганы? Он даже не обратил внимание, с одним ли его «жигуленком» случилась беда. Или досталось и другим машинам? У подъезда прокуратуры парковал машину не он один. Но предчувствие подсказывало ему, чьи руки сделали это дело.
…Человек бесшумно метнулся на Фризе из‑за угла, и он, отбросив пакет с банками пива, лишь успел инстинктивно загородиться кейсом. Удар ножа был рассчитан точно в подвздошную артерию. Лезвие со скрежетом пробило обшивку, и от резкого удара кейс вырвался из рук и полетел в канаву, зарывшись в сугробе.
— У, с–сука! — в голосе нападавшего прозвучало такое злобное разочарование, что у Фризе спина покрылась испариной. И тут же он понял причину этого разочарования — ножа в руках у бандита уже не было.
«Что у него в запасе?» — подумал Фризе и рванул «молнию» на куртке, освобождая путь к пистолету и примериваясь для удара ногой. Нападавший ловко, как акробат, отпрыгнул назад, и Фризе понял по развороту руки, что тот сейчас нажмет на спусковой крючок молниеносно выхваченного пистолета. Падая, Фризе услышал один за другим несколько негромких выстрелов. Так щелкают мальчишки, засунув палец за щеку и резко выдернув его. Похоже, пистолет был с глушителем. Фризе спас забор — одного броска ему хватило, чтобы оказаться под защитой углового столба, — и когда нападавший, уверенный, что теперь‑то он не оплошал, крадучись двинулся вдоль забора в его сторону, Фризе нажал на спуск. Всего один раз. Звук выстрела разнесся по поселку и отозвался эхом где‑то в стороне Мавринской дачи.
У бандита могли быть сообщники и Фризе не торопился подниматься с заснеженной дорожки. Зачем подставляться еще раз? И еще он ждал, когда уляжется неприятная дрожь в ногах. Его удивило, что пытавшийся убить его человек сунулся в снег без стона, без единого звука, словно и не был никогда живым. И сейчас он лежал совсем неподвижно, и эта неподвижность таила в себе угрозу. «Может, затаился и ждет, когда я поднимусь?» — подумал Фризе.
На соседней улице раздался резкий утробный всхлип сирены — выстрел не остался без внимания. Милицейский «Москвич» выскочил из‑за угла. Фризе поднялся, положил пистолет в карман. От резкого торможения «Москвич» занесло и он встал поперек дороги. Из машины выскочили два милиционера, один из них с автоматом. Яркий свет фар осветил распластавшееся на снегу тело. Фризе увидел, что нападавший на него человек одет в красивую черно–зеленую куртку. Меховая шапка валялась поодаль. Голова была гладко выбрита.
— Руки вверх! — скомандовал милиционер с автоматом. Фризе поднял руки.
— Сюда, сюда, потихоньку, — милиционер показал дулом автомата на дорогу перед машиной. Второй милиционер, держа руку за пазухой, внимательно оглядывался по сторонам. Как ни был Фризе ошеломлен, он отметил, что ребята опытные, действуют четко. И на место примчались моментально.
Все так же, с поднятыми руками, Владимир перешел канаву по скользкой обледенелой доске и остановился в нескольких шагах от патрульных. Тот, что держал руку за пазухой, подошел к Фризе, скомандовал:
— Руки назад! — и защелкнул наручники.
Роста милиционер был небольшого, по плечо Владимиру, и ему пришлось приподняться на носки, чтобы залезть во внутренний карман куртки и пиджака. Но обыскал он Фризе умело, вынул пистолет, записную книжку. Раскрыв удостоверение, он удивленно воскликнул:
— Олег! — и прочитал вслух: — «Фризе Владимир Петрович, следователь районной прокуратуры».
— Что же вы молчите? — недовольно сказал тот, которого звали Олегом. — Оружие у вас табельное?
— Табельное, — буркнул Фризе. — Чего бы я тут, возле трупа, вам объяснял?
— Правда ваша, — согласился милиционер. Фризе увидел у него две звездочки на погонах. — Все бы прокуроры в наше положение входили. — Он протянул Фризе руку. — Младший оперуполномоченный Волков. — И смутился. — О, черт, Геннадий, браслеты.
Второй милиционер снял наручники. Фамилия его была Завьялов, звание — старший сержант. Он отдал Фризе документы и пистолет. Потом приподнял шапку и ладонью вытер потный лоб. Лоб был крутой и от этого Завьялов напоминал молодого бычка.
— Свяжись с отделением, — сказал ему Волков. — Пусть присылают группу. А мы с товарищем следователем посмотрим, может, жив еще. — Он бросил взгляд на человека, лежащего на снегу.
«У меня даже мысли не мелькнуло, дышит ли?» — огорчился Фризе.
Они подошли к телу.
— Каждую ночь патрулируем. Ехали по соседней улице — и вдруг выстрел. Мы, конечно, ходу, — милиционер нагнулся и приподнял голову лежащего. Лицо с крупными чертами, искаженное гримасой удивления и боли. — Залетный, — прошептал лейтенант. — Похоже, и в розыске не числится, мне его лицо незнакомо. — Он повернул тело. На снегу расплылось большое темное пятно. Несколько минут он пытался определить, нет ли признаков жизни. Потом сказал со вздохом: — Мертвее не бывает. Вы его в сердце.
Рука убитого до сих пор сжимала пистолет с длинным самодельным глушителем. Лейтенант, не притрагиваясь к оружию, с интересом осмотрел его.
— Серьезная машинка. На газовый не похожа. Ваше счастье, что опередили его. Из этой штуки выстрела мы могли бы и не услышать.
— Вы и не услышали.
— Он стрелял?
Фризе кивнул. Лейтенант обрадовался:
— Тогда все проще. Иначе бы, сами знаете, сколько объяснительных записок начальство требует.
— Он не только стрелял. Сначала пером решил побаловаться. — Фризе стал внимательно разглядывать снег. — Я нож «дипломатом» выбил. Придется поискать. — Он спустился в канаву, вытащил из снега чемоданчик и удивленно ойкнул: лезвие проткнуло кейс насквозь, по самую наборную ручку. Кончик лезвия выглядывал из второй стенки.
— Вот это удар! — в голосе лейтенанта сквозило восхищение. — Геннадий, посмотри! — позвал он сержанта.
— Вы в рубашке родились, — сказал сержант, внимательно разглядывая финку. — Чего же он хотел? Кошелек или жизнь?
— Он мне не доложил. Выхожу из‑за угла и натыкаюсь на нож.
— Подстерегал? Проходил у тебя по делу? — перешел на «ты» лейтенант.
— Нет. Как и ты, впервые его вижу.
— Дела… — озадаченно сказал лейтенант, а старший сержант лихим жестом сдвинул шапку на брови, отчего теперь стал похож на мальчишку. И на бычка тоже.
— И часто ты здесь ходишь?
— Второй раз. Сегодня позвонила вдова Маврина…
— Алина Максимовна?
— Она самая. Попросила приехать — поделилась новой информацией.
Похоже, что у лейтенанта было много вопросов, но в это время приехал «рафик» с оперативной группой. Включили большой прожектор и началась неспешная, так хорошо знакомая Фризе работа, именуемая официально следственными действиями. Привычная рутина, только на этот раз Фризе находился в необычной для себя роли — главный герой и статист в одном лице.
К Берте он приехал в четыре утра, подбросила оперативная группа. Дневник Маврина и записки Покрижичинского, проткнутые финкой, следователь местной прокуратуры вернул Фризе, а кейс арабского принца оставил у себя. Как вещественное доказательство.
Покорно предоставив Владимиру возможность снять с себя рубашку, Большая Берта, такая теплая и разнеженная, прошептала в полусне:
— Нехороший. Я трижды ставила мясо в духовку. Засушила стейк…
Если бы она знала, какими разносолами потчевала его Алина Максимовна.
Фризе проснулся в одиннадцать утра. «Удивительно, что меня никто не потревожил. Телефон ни разу не звонил?!» Объяснение оказалось простым — уезжая в спортклуб, Берта выдернула шнур из розеток. Из всех трех — в кухне, спальне и в гостиной. И едва он включил телефон, как резкий звонок возвестил о том, что жизнь продолжается.
— Квартира Берты Зыбиной, — сняв трубку, сказал Фризе протокольным голосом.
— Кто говорит? — он узнал сердитый басок прокурора.
— Секретарь Зыбиной по связям с прокуратурой. — Фризе хорошо выспался и предвкушение пары чашек крепкого кофе настраивало его на веселый лад.
— Резвишься, герой! Пора бы доложить о ночных похождениях своему непосредственному начальству.
— Только проснулся, Олег Михайлович. В пять утра освободился. — Он прибавил часок, чтобы прокурору было не обидно от его засыпа.
— Знаю, знаю. Я рад, что ты показал себя молодцом. И, главное, жив–здоров.
— Старался, Олег Михайлович, — смущенно сказал Фризе. От теплоты в голосе шефа у него пропала охота паясничать.
— Наши соседи довольны твоим сотрудничеством. В один момент у них возникло сомнение…
— Сомнение?
— Когда они нашли на соседней улице твою машину. Ты же сказал, что у нее проколоты шины.
— Мою машину? — Фризе от удивления даже встал.
— Твою, твою. Потом нашелся свидетель… А что это я тебе все докладываю? Это ты мне должен доложить. И в письменном виде. Через час у меня. — Он повесил трубку.
С минуту Фризе стоял с трубкой в руке, слушая короткие гудки. Он бы простоял и дольше, но уж очень хотелось кофе. Снова выдернув шнур, он пошел на кухню.
Смакуя обжигающий ароматный напиток, Фризе размышлял, подводил предварительные итоги прошедших суток. Допив третью чашку и даже не притронувшись к бутербродам, приготовленным Бертой и укутанным в фольгу, Фризе сделал вывод: никаких случайностей, совпадений, стечений обстоятельств, — ни один синоним больше не пришел ему на ум, — в том, что с ним произошло, не было. Все эти, на первый взгляд не связанные между собой происшествия — единая цепочка действий в расчете сначала запугать его, а когда первое не сработало, просто ухлопать. От этой мысли стало неуютно. По молодости он еще редко задумывался о смерти, пожалуй, даже совсем не задумывался. Считал это мероприятие отдаленной перспективой. Как, например, назначение Генеральным прокурором. Но вот кто‑то взял на себя смелость изменить ход событий, изменить его судьбу.
«Смерть одолевает даже математику», — вспомнил Фризе строчку, прочитанную недавно у Суворина. И еще: «Что значит, когда я «умру»? Освободится квартира на Коломенской, и хозяин сдаст ее новому жильцу». Что ж, продаст его квартиру и Моссовет. Продаст какому‑нибудь новоявленному миллионеру. Может быть, он окажется служащим малого предприятия «Харон». Дедовы картины растащат. Продадут с аукциона дачу. Потому, что у него нет наследников, а самый близкий ему человек — Большая Берта — никто для бездушной машины, именуемой государством. Он вспомнил темный силуэт бандита, застывший на тихой заснеженной улице, и громко сказал: «Не хочу! Не хочу! Не хочу!» Потом включил телефон и позвонил Берте. Томительно долго никто не снимал трубку, затем резкий женский голос выпалил:
— Клуб «Спартак».
— Не могли бы позвать Берту Зыбину?
— Следовало бы знать, молодой человек, что идет тренировка. А с тренировок…
Фризе положил трубку. Он и сам знал, что эта резкая желчная дама никогда никого не позовет — идут ли тренировки, или не идут. «Ну и что? Объявлю Берте о нашей женитьбе вечером. Улетит она в Швейцарию уже не Зыбиной, а Фризе. То‑то будут гадать спортивные комментаторы об игроке с незнакомой фамилией!» Тут же он признал свои прогнозы нереальными. До отлета оставалось два дня. Если даже уговорить работников загса поженить их, то Берта не согласится поменять фамилию, пока играет в команде. Да и фамилия Фризе ей никогда не нравилась. «Берта Фризе? Все будут считать меня стопроцентной немкой», — говорила она. Придется поостеречься, чтобы не сыграть в ящик до ее возвращения. Вообще‑то есть дела поважнее женитьбы.