Ерохин не хотел. Он коротко рассказал врачам, какие заботы привели его в больницу. Прекрасный коньяк смягчил его душу и разгладил морщины на лице.
— Мне ваши медицинские секреты ни к чему. Хотелось бы знать, откуда этот больной. В смысле — где работал? Где жил? Анкетные данные. А от чего он умер — не моя компетенция. Его болезни меня не интересуют.
Маркс Иванович по–прежнему молчал, но теперь молчал приветливо. Кивал своей плоской головой. Ерохину казалось, что кивает он в такт его вопросам.
— Почему вы думаете, что Степанков умер? — спросил Васильев. — Живой! Выносливый парень. И мы не оплошали. Хорошо провели операцию. Без ложной скромности говорю.
— Живой? — изумился майор. — Так это же подарок судьбы! И можно узнать, где он живет, и все такое прочее?
— Конечно, можно. Раз в месяц он проходит у нас обследование. Мы ему кардиостимулятор вживили. Японский. Дорогая штука. Как уж он достал — не знаю, но пока доступны они только очень богатым людям. Коньяк мы, между прочим, его пьем. Славный коньяк.
Ерохин, пригубивший коньяк, чуть не поперхнулся и поставил стакан на стол.
— Что‑нибудь не так, майор? — спросил Калязин. — Уж не опасный ли преступник наш бывший пациент? — Маркс Иванович впервые произнес такую длинную фразу, и получилось неплохо.
— Нет, не преступник, — не очень убедительно сказал майор. — Понимаете…
— Понимаем, — улыбнулся Васильев. — Выкладывайте подробности, мы тогда еще лучше поймем. А пока допьем коньяк. Даже если он контрабандный, от этого хуже не стал. И подарил мне его Степанков от всего сердца. Подлеченного.
Они дружно выпили и принялись за кофе. Ерохин судорожно соображал, какие подробности можно выложить этим людям. О кооператоре, пожалуй, они знают намного больше, чем он сам…
— Так что же в вашем полицейском досье? Выкладывайте, выкладывайте, — напомнил Васильев.
— В одно и то же время со Степанковым у вас в отделении лежал писатель Маврин.
— Лежал, — кивнул Калязин. — Семьдесят пять–а здоровье отменное. Кто бы мог подумать? Н–да!
— Прекрасный мужик, — подтвердил Васильев. — Добрый и умный. Про таких говорят: понимающему достаточно полуслова. Степанков ему порассказывал о себе и о своих шефах. Маврин даже решился взяться за детектив. В жизни не писал — и на тебе. Алексей Дмитриевич умел располагать к себе людей. Ему человек мог любые тайны доверить. Степанков мог и пооткровенничать, уж очень он перед операцией волновался. И причины были. Мы от него не скрывали. — Васильев помолчал. — Что же, хотите теперь эти тайны из парня вытрясти?
— Да нет. Дело в том, что Маврин многие годы вел дневник и всю историю Степанкова в дневнике записал. Страниц десять, что ли… И эти страницы — тю–тю! — Он жестом показал, как будто выдирает из тетради страницы. — На следующий день после смерти Маврина кто‑то залез на дачу и все перевернул вверх дном. А ночью полез через балкон санитар из малого предприятия «Харон», и жена Маврина всадила ему в голову дуплет картечи.
Врачи переглянулись.
— Степанков как раз работает на этом малом предприятии, — сказал Васильев.
— Н–да, — подтвердил Маркс Иванович.
— Они не только похоронными делами занимаются, — Васильев вынул из кармана пачку «Столичных», повертел ее и отправил на прежнее место. — Кооператив многоотраслевой. Или малое предприятие? Черт, не помню, как точно. Они и продают, и покупают. Лес, бензин, автомобили «Вольво». Числятся при мэрии. Так, Маркс?
— Н–да.
— Вы на Маркса Ивановича не обижайтесь, — сказал Васильев и подмигнул майору. — Он человек немногословный. Это в наше время неоценимое достоинство.
Широкие щеки Калязина чуть–чуть порозовели. Он опять чуть не произнес свое «н–н-да», но спохватился и только деликатно кашлянул.
Васильев снял трубку с телефонного аппарата, набрал номер и ласково попросил:
— Верочка, найди историю болезни Степанкова. Ноги в руки и ко мне. Умница. — Он положил трубку и обернулся к майору. — Сейчас доставят. Верочка — девушка быстрая.
— Н–да, — вздохнул Калязин укоризненно. Просто потрясающе, как много оттенков имела его коронная фраза.
— Дима, можно я вас так запросто? — спросил Васильев. Ерохин кивнул. — Год назад у Детского фонда украли миллион. Студента–охранника убили. Преступники найдены?
— Нет. — Майор начал было объяснять, какие трудности возникли на пути следствия, но Васильев остановил его.
— В тюрьме, перед самым освобождением, нашли повешенным Смирнова–Осташвили. Докопались, в чем там дело?
— Нет.
— А убийство Меня?
— КГБ… — успел произнести Ерохин, намереваясь сослаться на то, что следствие взяла в свои руки эта организация, как доктор задал уже следующий вопрос:
— Я вчера вечером слышал обзор радио «Свобода» — что‑то вроде «Россия — итоги года». Там комментатор прямо сказал о взяточничестве в Московской мэрии, вспомнил дореволюционный анекдот. К городскому голове приходит купец и предлагает взятку: «Ваше благородие, я даю вам триста рублей и ни одна сволочь об этом не будет знать». «Давай пятьсот, — отвечает голова, — и пусть это будет известно всему городу».
— Н–н-да–а! — захохотал Маркс Иванович.
— Я всего лишь старший оперуполномоченный уголовного розыска… — с обидой начал майор и так густо свел морщины, что лоб у него побелел. Он хотел сказать, что, будь его воля, он бы не трепал языком о демократии, а навел для начала элементарный порядок. Без которого никакая демократия невозможна. Но в это время зазвонил телефон. Васильев слушал несколько секунд:
— Верочка, узнай в центральной регистратуре. — Прослушав еще несколько секунд, он поскучнел: — Может быть, кто‑то из диссертантов взял на просмотр? Они постоянно охотятся за таким материалом. Даю тебе сутки на поиски, поняла, любовь моя?!
Некоторое время он сидел молча, внимательно глядя на майора, как будто впервые увидел его. Словно продолжая спор с самим собой, произнес:
— Но это же абсурд! Степанков каждый месяц должен проходить у нас обследование — раз! Мы знаем его имя. Кстати, Маркс, вы помните отчество Степанкова?
— Нет. Н–да.
— И я не помню. Зовут Слава. Это может быть и Ярослав, и Святослав, Вячеслав, и так далее. Место работы его известно! «Харон», правда, Дима?
— Это вы так утверждаете! Проверим.
— Вот тебе и миллион из Детского фонда, — сказал Васильев задумчиво и, посмотрев на единственный загнутый палец, разогнул его. Разлил остатки коньяка, и они молча выпили.
— Найдутся бумажки, — изрек Калязин. Надежды на то, что найдется сам Степанков, похоже, у него не было.
Васильев довез майора до прокуратуры на своей «Волге». «Хороши мы будем, если какой‑нибудь инспектор решит проверить водителя на алкоголь», — думал Ерохин и беспокойно вглядывался, высматривая притаившуюся на обочине машину ГАИ. Но доктор ехал предельно осторожно, ни разу не превысил скорость. Так ездят в меру выпившие интеллигентные люди.
Прощаясь, они обменялись телефонами.
— Завтра вечером позвоните. Я надеюсь, что виновато только наше разгильдяйство. Всеобщее, — добавил он и крепко пожал майору руку.
ЕЩЕ ОДИН СЮРПРИЗ
После отъезда майора в больницу на поиски кооператора Фризе позвонил в Институт судебных экспертиз. Договорился с Федором Шаховым о проверке привезенного из Переделкино пива. Особых надежд на успех у него не было. Не в каждую же банку преступники впрыскивали яд! Беглый осмотр, который провел Владимир, убедил его в том, что банки не проколоты. Да и упакованы в полиэтилен они были основательно.
«А чьи, собственно, «пальчики» я надеюсь найти? — думал Фризе. — Не проверять же всех подряд работников «Харона» или гостей на трагическом юбилее Маврина?!» Даже получение отпечатков пальцев критика Борисова чревато серьезными осложнениями. «Наверное, так чувствует себя человек на минном поле», — грустно усмехнулся следователь своим мыслям.
Негромкая милицейская трель прервала размышления Фризе. Телефонные звонки теперь не слишком его раздражали — не поленившись, он отвинтил у телефона дно и положил туда бумажную салфетку.
— Владимир Петрович? — спросил незнакомый мужской голос.
— Да.
— Это Волков из Переделкино.
— А, лейтенант, — Фризе вспомнил молодого милиционера, так кстати оказавшегося неподалеку от места, где на него напал бандит. Телефон до неузнаваемости изменил его голос.
— Узнал! — удовлетворенно констатировал Волков и тут же быстро добавил: — Звоню из автомата. Нужно встретиться. Есть для тебя информация.
— Где?
— Ты на машине?
— Куда подъехать? — вместо ответа спросил Фризе.
— К Киевскому вокзалу. Жду у выхода из метро на площади.
Минут через пятнадцать Владимир подъехал к вокзалу. У спуска в туннель было полно народу и ни одного милиционера в форме. Фризе остановил машину и стал внимательно вглядываться в лица. Два кавказца по–своему истолковали его взгляд и не спеша, с чувством собственного достоинства, двинулись к машине. Один уже взялся за ручку двери, когда появился лейтенант. В болотного цвета модной пуховке с сиреневым воротником он выглядел совсем как мальчишка. Фризе открыл дверцу.
— Э–э, дорогой, тебя только и ждали тут! — с ленивой угрозой сказал кавказский претендент на поездку.
Волков на секунду повернулся к нему и что‑то негромко сказал. Наверное, что‑то очень доходчивое, — мужчина отпрянул от машины, как ошпаренный.
— Какое петушиное слово ты ему замолвил? — спросил Фризе, отъезжая.
— Сказал, что «Жигули» не для него — машина не престижная. Ты далеко не уезжай, у меня через пятнадцать минут электричка.
Фризе выехал на Бережковскую набережную и остановился напротив Славянской гостиницы.
— Разговор‑то у меня короткий, — Волков внимательно посмотрел на Владимира. Взгляд его серых глаз был пристальный, милицейский, и совсем не гармонировал с молодым приветливым лицом. — Но не хотел по телефону… Ты хорошо помнишь подробности? — Он не сказал, какие подробности, но Фризе понял, что лейтенант имел в виду.
— Еще бы! Да и вообще я памятливый.
— У нападавшего на руках были перчатки?
— Нет. По–моему, ты их вынул из кармана его куртки. Когда искал документы.
— Все точно. Так вот, теперь слушай внимательно: ни на ноже, ни на пистолете нет никаких пальчиков! И твой коллега из нашей прокуратуры утверждает: их и не было. Бандит «работал» в перчатках.
— Странно…
— Странно? — Фризе уловил сарказм в его интонации. — До того странно, что теперь нельзя установить, кто на тебя напал. А уж то, что это мужик тертый и в зоне не один раз побывал, у меня сомнений нет.
Не сомневался в этом и Фризе, но он не мог понять озабоченности лейтенанта.
— Нет «пальчиков» на оружии, но ведь есть сами пальцы?!
— Какие пальцы?! — взволнованно сказал лейтенант. — Ты что, не знаешь!? Труп пропал из морга!
Фризе присвистнул. Теперь ему стало понятно волнение лейтенанта. А ведь он сначала подумал, что Волков просто возмущен безалаберностью следователя, допустившего халатность.
— И как же он пропал?
— Как! Сопоставь это с исчезновением «пальчиков» с оружия…
«И вспомни, что ты занимаешься делом «Харона», — подумал Фризе. — Ребятками, которые доставляют мертвых в морги и крематории».
— … А если хочешь узнать официальную версию — звони своему коллеге Эдварду Геннадиевичу Сушкину. Он тебе расскажет, как плохо у нас работают службы быта. Покойников иногда просто теряют при перевозке… Ладно, подкинь меня поближе к вокзалу. А то следующая электричка через час.
Фризе оглянулся на дорогу — машин поблизости не было, и он развернулся, нарушая все правила, переехав сплошную разделительную линию. Инспектор ГАИ у перекрестка засек нарушение, дал красный свет, вылез из своего «стакана» и пошел наперерез «Жигулям». К счастью, это оказался знакомый старлей. Фризе познакомился с ним, помогая однажды ночью догнать нарушителя, сбившего пешехода.
Увидев Владимира, старлей витиевато выругался:
— Прокурор, ты чего заставляешь меня дергаться?
— Тебе лишний раз пройтись не помешает, — улыбнулся Фризе.
— Извини, старшой, — сказал Волков. — Он меня к электричке подвез. На смену опаздываю, — лейтенант вытащил милицейское удостоверение, но гаишник даже не взглянул на него.
— Ты, прокурор, меня не забывай, — сказал он. — Я месяц в багажнике виски «Бурбон» вожу. Разопьем вместе. Помню, как ты страдал, что никогда не пробовал эту марку.
— Не иначе, как дипломата стопорнул, — восхитился Фризе.
Машины, скопившиеся на перекрестке, вдруг настойчиво загудели. Старший лейтенант погрозил им жезлом, кивнул Фризе и пропустил его к вокзалу.
— Ты сам‑то что про всю эту историю думаешь? — спросил Владимир, когда Волков открыл дверцу и вышел из машины.
— Что я могу думать?! Это тебя касается, ты и думай.
ИНИЦИАТИВА НАКАЗУЕМА
Берта улетала в Женеву ранним утром. Фризе привез ее в международный аэропорт Шереметьево. Предстояло долгое стояние в очереди на регистрацию. Таможенный и паспортный досмотр отнимали почти столько же времени, как и сам полет. Зал ожидания производил странное впечатление: как будто на концерт всемирно известной рок–звезды продали больше билетов, чем вмещает зал, а звезда не соизволила прибыть и теперь боялись сообщить об этом собравшимся. Люди спали на чемоданах, на раскладушках, прямо на полу. Стояли вплотную друг к другу.
— Выпьем кофе? — Фризе с надеждой посмотрел в сторону кафе.
Там тоже колыхалось море голов. Владимир вспомнил свой первый студенческий полет в Америку. Они делали пересадку на американский «Боинг» в Амстердаме и таким же ранним утром очутились в зале ожидания. Фризе поразили не витрины Фришопа, не игральные автоматы, не красивые девушки за стойками регистратуры. Он с восхищением смотрел за стеклянную стену, отделявшую от общего зала просторный бар. Низкий черный потолок с глубоко запрятанными светильниками, красные кресла у столиков, длинная стойка, яркая мозаика бутылок, два бармена — один протирал бокалы, другой скучающе поглядывал в зал. За столиком — задумавшийся над высоким бокалом пива мужчина. Один! Один на весь бар. Это казалось непостижимым.
— Обойдемся без кофе, — сказала Берта. — Меня напоит и накормит авиакомпания, а ты вернешься домой и покейфуешь без меня, в одиночестве. Не забудь сварить геркулесовую кашу.
Берта уговорила Фризе пожить у нее. Он так и не рассказал ей про открытые замки в квартире и машине, но, похоже, она почувствовала неясную опасность. Любящим женщинам это иногда удается. И еще она ссылалась на обломанный ключ в замке собственной квартиры.
На свободном пятачке посередине зала они стояли, тесно прижатые друг к другу человеческим морем. Берта ждала, когда на спартаковском автобусе приедут «ее девочки» из команды и все время поглядывала на входные стеклянные двери. Фризе смотрел туда же. Неожиданно в потоке людей он заметил знакомую фигуру Грачева — руководителя малого предприятия «Харон». Серая модная кепка с помпоном, серое просторное, почти до пят, пальто из твида. В одной руке — небольшой черный чемодан, скорее похожий на сундучок, в другой — зонт. Этот зонт в морозный день свидетельствовал, что там, куда собрался лететь Грачев, дождливо и тепло. Он спокойно, словно нож масло, рассек толпу, что‑то сказал девушке у стойки, затем, обогнув очередь, направился к пограничникам, проверявшим паспорта. И здесь у него все обошлось просто и красиво: подал офицеру паспорт, какую‑то бумажку, которую офицер внимательно прочитал и с почтением пропустил Грачева на территорию, уже считавшуюся заграницей. Директор «Харона», которого Фризе предупредил не покидать город, улетел из страны.
— Что за хлюст? — спросила Берта, заметившая, с каким вниманием смотрел Владимир на мужчину с зонтом.
— Раз ты заметила — придется расколоться, — усмехнулся Фризе. — Попросил приятеля проследить за твоей нравственностью в Цюрихе.
— А если без трепатни?
— Это глава «Харона», господин Грачев. В его малом предприятии пахнет жареным, а он по заграницам разъезжает.