Корнилов дописал на листке бумаги:
«Проверить в техникуме, когда ушел Казаков».
Умолчание, маленькая ложь молодого Казакова давали подполковнику повод внимательнее отнестись к подозрениям старика. Оставалось уточнить расхождение во времени.
Бывает так: привяжется, словно репей какой-нибудь, нехитрый мотивчик или несколько бессмысленных слов из песни — и целый день никак от них не избавиться. Делаешь серьезное дело, и вдруг в самый неподходящий момент они готовы сорваться у тебя с языка.
Чем бы ни занимался Корнилов, его неотвязно преследовала мысль об этой путанице со временем. Мог быть Казаков-младший сообщником Самарцева или нет? Если он пришел домой без двадцати двенадцать, значит, нет. Не мог! И тогда все подозрения старика, все его неясные предчувствия — ерунда, бред!
Без десяти одиннадцать подполковник не вытерпел и поехал в Тучков переулок. «Еще один детальный разговор со стариком не помешает, — подумал он. — В конце концов узнаю, по каким часам он заметил время. Может быть, это какие-нибудь архиерейские часы, которым и верить-то нельзя?» Перспектива вспугнуть своим приходом Игнатия не волновала Корнилова. Он всегда твердо верил в то, что испуганный преступник скорее обнаружит себя, наделает глупостей. Да и по времени младший Казаков должен был читать лекции в техникуме.
Дверь Корнилову открыла пожилая женщина в строгом черном платье с белым воротничком. Корнилов назвал себя. Женщина кивнула.
— Да, я знаю, что вы были у нас. Что-нибудь случилось?
Бледное, усталое лицо ее было встревожено.
— Нет, не беспокойтесь. Я прошлый раз беседовал с Григорием Ивановичем... Он нам очень помог, — сказал Игорь Васильевич. — Осталось кое-что уточнить. А вы его дочь?
Женщина кивнула.
— Меня зовут Анна Григорьевна. Приболела сегодня. Погода такая переменчивая. А у меня давление... Да вы проходите, проходите. Сейчас узнаю, не спит ли папа. Я ведь только что с работы. Еще не заходила к нему.
Оставив Корнилова в большой комнате, она прошла к отцу, плотно притворив за собой дверь. Минуты через две она позвала подполковника:
— Папа вас ждет.
Дед опять сидел у окна, спиной к дверям. Но Корнилов видел его лицо, пытливые, глубоко посаженные глаза и чуть перекошенный приоткрытый рот. Григорий Иванович следил за подполковником через огромное, в резной черной оправе зеркало. В зеркале отражались книжные шкафы, гравюра, висевшая над диваном, и большие часы. Они показывали без пятнадцати час...
«Ну вот, эти-то часики, дед, и подвели тебя! — подумал Корнилов. — Не мог же я сюда ехать пятьдесят минут! Ведь явно врут!» Он обернулся и несколько секунд смотрел на часы в замешательстве, а потом рассмеялся — на часах было одиннадцать пятнадцать!
Старик развернул свою коляску и смотрел на подполковника с изумлением.
— Здравствуйте, Григорий Иванович! — весело сказал Корнилов. — Я, наверное, изрядно надоел вам? Извините великодушно.
Старик молча показал ему на стул.
— Так в какое время пришел домой ваш внук, Григорий Иванович? В тот день, когда кассира ограбили?
— Без двадцати двенадцать... — растерянно прошептал старик.
— Вы что ж, специально заприметили время?
— Да как вам сказать... Не специально. Дверь хлопнула — а я посмотрел на часы. Машинально.
— А что на улице происходило? Вспомните поточнее.
— На улице уже толпа собралась... — старик повернулся к окну, внимательно разглядывая пустынный переулок, словно восстанавливая в памяти события того дня. — Милиция...
— Григорий Иванович, а сейчас сколько времени?
— Сейчас? — старик бросил взгляд в зеркало, но потом повернулся к часам.
— Одиннадцать двадцать.
— А в зеркале, в зеркале, — попросил Корнилов.
Старик недоверчиво посмотрел на Корнилова, потом скосился на зеркало.
— Двенадцать сорок, — на лице его отразилась мучительная работа мысли, рот приоткрылся еще больше. — Вы думаете, — сказал он, — что я...
Игорь Васильевич молчал, внимательно наблюдая за Казаковым.
— Может быть. Может быть... Я так волновался. — Он снова бросил взгляд на часы, а потом посмотрел на них через зеркало.
— Я сказал «без двадцати двенадцать», а было двенадцать двадцать. Ну конечно.
— Нападение на кассира совершено в двенадцать пятнадцать. Падая, девушка ударилась часами о камни, и они стали... Ваш внук пришел домой через пять минут.
Старик кивнул. На лице у него было написано огорчение.
— Григорий Иванович, теперь о вашем внуке. Ведь одних совпадений мало, чтобы заподозрить близкого человека в преступлении? Вы думаете, что он способен на такое?
Старик молчал, склонив голову и не глядя на подполковника. Корнилову показалось, что Григорий Иванович не понял его.
— Игнатий Борисович способен совершить преступление?
— Способен, — тихо пробормотал Казаков. — Если он способен отжулить трояк из моей пенсии, он преступник.
«Ну вот, — вздохнул Корнилов. — Опять семейные дрязги».
— Он жадный. А прочности в нем нет! Дочь с покойником мужем виноваты в этом. Я плавал, годами не бывал дома. Поздно заметил... С пяти лет Игнашка складывал гривенники в копилку. Ему хотелось накопить сто рублей. Спросите зачем? Да ни за чем... Просто так. Ведь у него все было! Чтобы поскорее накопить, он говорил матери: «Хорошо бы дед-мороз принес не игрушку, а десять рублей!» И дед-мороз приносил! Вырос — книжки мои тайком стал букинистам сплавлять. Игнашка завистливый. Ему всего хочется. А вы спрашиваете — способен ли... Жадный да завистливый на все способен.
«Ну нет, здесь ты, старик, через край хватил, — подумал Корнилов. — Если бы все жадные воровать стали — конец света!»
Он поднялся и протянул старику руку.
— Желаю вам, Григорий Иванович, поскорее поправиться. Спасибо за помощь.
— А вам — шесть футов под килем! — пробормотал старик.
Анна Григорьевна поджидала Корнилова. Как только он вышел от старика, она поднялась и спросила:
— Отец вас не очень утомил?
— Это я его утомил. Второй день допекаю своими вопросами.
— Ну что вы, отцу приход нового человека как подарок. Все время один, один.
Анна Григорьевна стояла перед Корниловым маленькая, ссутулившаяся.
— Может, вы присядете на минутку? — вдруг сказала она просительно.
Корнилов кивнул.
Они уселись друг против друга.
— Отец серьезно болен, — начала Анна Михайловна и тяжело вздохнула. — Инсульт его доконал. Слава богу, теперь действует рука...
Она внимательно посмотрела на Корнилова, словно искала сочувствия.
— Со стариком нелегко. Он стал совсем как ребенок. Постоянно обижается и без всякого повода. Иногда неделями не разговаривает. Не напишет ни строчки... С ним нелегко, — повторила Анна Григорьевна, покачав головой. — Посудите сами — потребовал поменять квартиру. Чтобы из его комнаты был вид на Неву. Попробуй найти такой обмен! Легко сказать — с окнами на Неву! — в голосе женщины чувствовалась обида. — Нам только и переезжать с нашим неподъемным хламом, — она обвела глазами комнату.
Мебель действительно была старомодной и громоздкой.
Корнилов сочувственно кивнул головой и представил себе старика, сидящего в своем кресле-качалке перед окном, распахнутым на реку. Свежий невский ветерок несет запах водорослей и рыбы, идут по Неве закопченные буксиры с баржами. Мальчишки прямо перед окнами удят рыбу.
— Анна Григорьевна, вы за последнее время не замечали ничего странного в поведении сына? Может быть, он стал более нервным?
Женщина насторожилась.
— Вас интересует Игнатий?
— Да нет... — замялся Корнилов. — Меня, собственно, интересует не он. Но когда я был у вас в прошлый раз, мне показалось, что он чем-то очень взволнован. Что-нибудь случилось?
— Нет, сын всегда был нервным. Даже в раннем детстве, — Анна Григорьевна успокоилась. — Вы знаете, время такое... — она улыбнулась чуть иронично. С горькой иронией. — Несколько дней назад прочитал в газете, что какой-то умник предлагает не платить за ученые звания. А Игнатий заканчивает кандидатскую. Разве можно оставаться спокойным?
— Да, причин для волнений хватает, — поддакнул Корнилов. — Но я имею в виду самые последние дни. Этот случай в переулке, перед вашим окном... Сын, вероятно, волновался?
— Вы знаете, молодой человек, бывают более страшные вещи. Беда иногда как навалится... Моя сослуживица поседела за одну неделю. У сестры обнаружили рак...
Корнилов тихонько вздохнул. Говорить с этой женщиной было нелегко. А перебивать ее он не решался. Еще обидится — тогда вообще не дождешься ни слова.
— Вот вы спрашиваете о сыне. Еще десять лет назад я могла бы вам о нем что-нибудь рассказать. А что я знаю теперь? Что я знаю... Ах! — она безнадежно махнула рукой. — У молодежи свой мир! Нас, стариков, в этот мир не пускают. Игнатий поссорился со своей невестой — лучшей жены я бы и не хотела для него! — и представьте себе, я не могу узнать из-за чего! — Анна Григорьевна помолчала немного. Потом спросила: — Может быть, вы стаканчик чаю выпьете?
— Нет, благодарю. Мне пора идти.
— Каждая мать скажет про своего двадцатипятилетнего сына, что у него в поведении много странностей... И у Игнатия есть странности. Зачем далеко ходить? Вчера у нас состоялось бурное объяснение, — она посмотрела на Корнилова с тревогой. — Вы только Игнатию ничего не говорите.
Игорь Васильевич кивнул.
— Он всегда был таким расчетливым мальчиком, не шиковал, соразмерял свои запросы с возможностями. Вы не подумайте, что Игнатий скаред. Нет, нет! Он разумный мальчик. Когда они задумали пожениться, Игнатий начал откладывать деньги на кооператив. И вдруг я вижу, что он снял со сберкнижки пятьсот рублей! Зачем? Оказывается, кутил с кем-то. С каким-то своим старым другом. Купил себе золотой перстень! Вы себе только представьте — золотой перстень! Что он, девица, что ли? И это делает Игнатий, который никогда лишней копейки не истратил. А может быть, он считает, что золото подорожает? Вы должны знать! Подорожает?
— Не знаю, — улыбнулся Корнилов. — Наверное, не подорожает.
— Вот видите! Значит, не подорожает. К чему тогда этот шик? А это уж совсем семейное дело, — Анна Григорьевна перешла на шепот. — Но вам я скажу, у вас глаза честные. Как он всегда воюет с дедом из-за того, что тот половину своей пенсии на сигары тратит! Это ведь правда блажь. У деда большая пенсия — сто двадцать рублей. Мог бы помочь Игнатию с кооперативом...
«Ну и семейка! — подумал Корнилов, когда Анна Григорьевна затворила за ним дверь и, как и в прошлый раз, гулко лязгнул наброшенный на петлю крюк запора. — Как только они уживаются под одной крышей? Попробуй разберись, где ложь, а где правда?»
Игорь Васильевич торопился и в подъезде чуть не сшиб с ног молодую женщину. Извинившись, он посторонился и придержал дверь, пропуская ее в дом, успев заметить, что глаза у женщины заплаканные.
На улице порывистый ветер пытался сорвать у него с головы шляпу. Растрепанные облака стремительно неслись по небу, приоткрывая иногда на момент полоску яркой холодной сини и выпуская на волю бледный трепетный лучик осеннего солнца. Лучик пересекал мостовую и, тускло блеснув в лужах, снова исчезал.
— Товарищ! — услышал Корнилов у себя за спиной женский голос.
Игорь Васильевич оглянулся. Женщина, с которой он только что столкнулся в подъезде, догоняла его.
— Товарищ! Мне нужно поговорить с вами. — Она остановилась, слегка запыхавшись, и глядела на Корнилова решительно и даже с вызовом. Но подполковник заметил, что ее руки, сцепленные на груди, нервно сжимают платочек.
Он ласково улыбнулся, зная, что стоят этот вызов и решительность, готовые через секунду обернуться слезами.
— Что случилось?
— Мне нужно поговорить с вами, — повторила женщина. Ей было лет двадцать пять, не больше. Полное милое лицо, большие испуганные голубые глаза.
— Вы ведь из милиции? Мне дед сказал. Я вас специально караулила.
— Какой еще дед? — спросил Игорь Васильевич, уже догадываясь, что это за дед.
— Казаков. Дедушка Игнатия.
— Там, на проспекте, у меня машина, — не замедляя шаг, сказал подполковник, — поговорим в дороге.
Она чуть ли не вприпрыжку семенила за Корниловым, гулко цокая каблуками по плитам тротуара. В машине она растерянно посмотрела на шофера.
— Рассказывайте. Это наш сотрудник. И назовите себя. Не люблю беседовать с незнакомыми.
— Документы не надо предъявлять? — с вызовом бросила женщина и, смутившись, покраснела.
— Алексей, поехали, — попросил Корнилов шофера.
— Я преподаю вместе с Игнатием Казаковым. Он черчение, а я литературу. Ах, да, все-таки надо представиться. Наталья Сергеевна Истомина...
«Симпатичная женщина, — подумал Корнилов. — Какие глаза хорошие. Добрые».
— А вы, правда, из милиции? — вдруг насторожилась она. — Товарищ Корнилов?
Игорь Васильевич кивнул.
— Я с Игнатием знакома очень давно. Мы еще в школе вместе учились. Должны были пожениться. Этой осенью, — она неожиданно всхлипнула, но справилась с собой. — С Игнатием случилась беда. Мы с дедом в этом уверены.
— Вы знаете, что дед говорит и стал лучше слышать?
— Знаю. Это все знают.
— Как это все? — удивился Корнилов. — Он же скрывает от внука и от дочери.
Наталья Сергеевна досадливо махнула рукой.
— Старик скрывает, а они давно обо всем догадались, только виду не подают.
— Что за чертовщина? Зачем это им надо?
— Так проще... Они считают, что так проще, — поправилась Истомина и болезненно сморщилась: — Ой, да не в этом дело! Вы понимаете, понимаете... — что-то мешало ей говорить. — Мы с дедом думаем, что Игнатий замешан в ограблении кассира, — наконец выпалила она. — Это ужасно. Вы не подумайте, что он способен ударить ножом и ограбить. Но он замешан в этом деле. Я чувствую... — Она заплакала, судорожно сцепив тонкие пальцы, не стесняясь ни Корнилова, ни шофера.
Наконец она справилась с собой и только тихонько всхлипывала.
— Мне старший Казаков говорил о своих подозрениях. О том, что внук пришел домой сразу после ограбления, что был очень взволнован... Но ведь этого мало, чтобы подозревать человека. Особенно человека, с которым давно знаком?
— Вот-вот, — она горестно покивала головой. — Я его очень давно знаю, а таким никогда не видела...
— А вы, Наталья Сергеевна, говорили с Игнатием? Напрямую?
— Говорила. — Голос у Истоминой был полон горечи. — Я ему прямо сказала о своих подозрениях. Сами понимаете, что деда здесь нечего впутывать.
— Ну а он?
— Кричал, что это не мое дело, что я мешаю ему жить! Дошел до того, что грозился повеситься, если не перестану приставать, — она снова всхлипнула. — А потом разревелся, как баба, и просил прощения. «Как тебе в голову могла прийти эта чертовщина?»
— Ну а действительно, как? — не унимался Игорь Васильевич. — Ведь того, что вы мне рассказали, совсем недостаточно... Слишком тяжелое обвинение.
— Это не сейчас началось. Почти год назад. В ноябрьские праздники мы заказали столик в «Бригантине». Несколько преподавателей. Танцевали, веселились. А потом к нашему столику подсел один старый приятель Игнатия. Они когда-то жили в одном доме. Виктор. Я фамилии его не знаю. Игнатий его Виктором называл. Это, наверное, неинтересно?
— Мне все интересно, — сказал Корнилов. — Такая служба.
— Ну вот. Виктор этот уже изрядно пьян был. Обнимались они с Игнатием, целовались. Назаказывал Виктор еще коньяку, закусок. Всех поил. — Она на минуту задумалась, потом сказала: — Официант его тоже «Виктор» называл. Платил за все он. А потом потащил нас в бар. Цыган там пел под гитару.
Виктора и здесь знали. Не знаю, как он расплачивался, но только, когда мы из бара уходили, барменша нас до дверей проводила, а Виктор ее в щеку поцеловал.
Машина свернула с Литейного и притормозила на площадке перед зданием Главного управления внутренних дел.
— Приехали, — прервал Корнилов Наталью Сергеевну. — Сейчас поднимемся ко мне в кабинет и там продолжим. — Он уже понимал, что расплывчатые подозрения против Игнатия Казакова начинали приобретать конкретные очертания.