— И в то воскресенье Лазуткина на волейбольной поляне не было?
— Я же говорю — отпросился!
— Лазуткина видели в тот день на поляне, — сказал Корнилов и внимательно посмотрел на Павла Лаврентьевича.
— Не может быть! Зачем? — Плотский недоумевал. — Он ко мне не подходил.
— Павел Лаврентьевич, в последние дни вы никаких перемен в вашем Антоне не заметили?
— Нет. Не заметил, — рассеянно ответил директор и тут же спросил: — Что он делал на поляне в воскресенье? Может быть, это ошибка? Кто-то обознался? Да и откуда его знают? В волейбол он не играет, лежит себе, загорает...
— Зато вас знают. И знают, что он — ваш шофер. Павел Лаврентьевич, он никогда не предлагал вам купить старинный камин? — полковник показал на камин, красующийся в кабинете. — Старинные бронзовые ручки, панели красного дерева?
— Ну что вы! Во-первых, откуда у него могут быть такие вещи? А потом — покупать у своего шофера?!
— А этот камин у вас давно?
— Год. Нам купил его в комиссионном Сеславин. Мой помощник.
— Вы его об этом просили?
— Он знал, что жена мечтает о камине для дачи... Охо-хо! — вздохнул Плотский. — Какой-то редкий мрамор. Посмотрите на рисунок! А вся эта бронза? Решетки, украшения... Девятьсот рублей. Даже для директора, справляющегося с планом, деньги немалые.
— А ваш помощник давно работает с вами?
— Давно. Лет десять. Или двенадцать. Прекрасный помощник, эрудит...
Корнилов встал:
— Спасибо, Павел Лаврентьевич.
— А чай? Жена обидится, — директор тоже поднялся со своей качалки.
— С удовольствием бы выпил, но мне еще надо успеть на службу, — они опять пошли узким коридорчиком к веранде. — А у Лазуткина есть свой автомобиль? — спросил Корнилов.
— «Москвич». По-моему, он собрался его продавать. Подошла очередь на «Жигули»...
— Как, вы уходите? — искренне огорчилась Валентина Олеговна, сидевшая с книгой на веранде. — У меня жасминовый чай!
Корнилов развел руками.
— Игорю Васильевичу на службу, — сказал Плотский. — Нам остается только по дороге показать ему свой сад.
В это время зазвонил телефон.
— Послушай, Павлуша...
— Может быть, ты? — Плотский растерянно посмотрел на жену, но она взяла полковника под руку.
— Валентина Олеговна, вы за последнее время не заметили каких-либо перемен в Лазуткине?
— Конечно, заметила. Сделал челку, какой-то дурацкий зачес на уши. Ведь не мальчишка! Говорит — жене так нравится.
— Вам часто приходится с ним ездить?
Орешникова улыбнулась:
— Часто. Мне же надо кормить своего директора! Два раза в неделю на рынок. И на дачу. Но уже с мужем. Уж не расследуете ли вы, как муж использует служебную машину?
— Нет. Это не моя компетенция. Вам Лазуткин никогда не предлагал купить старинное кольцо с крупным рубином?
— Старинное кольцо с крупным рубином? — она секунду колебалась. — Предлагал. Но слишком дорого. И это было так давно...
Она открыла калитку, вышла с полковником к машине.
— Этот звонок, — Корнилов кивнул на калитку, — старинные таблички — все Сеславин?
— Да, он известный коллекционер древностей, — Валентина Олеговна улыбнулась. — Дайте слово, что приедете к нам отдохнуть.
— Постараюсь, — Корнилов сел в машину. Валентина Олеговна помахала рукой. В модном, цвета хаки, платье она почти сливалась с высоким зеленым забором.
19
Ночью Семена поднял с постели телефонный звонок. Дежурный врач сообщил, что состояние Терехова неожиданно ухудшилось, ему нужна срочная операция, а он требует встречи с Бугаевым.
— Недалеко от вашего дома «скорая», — сказал врач. — Если поторопитесь, они вас прихватят...
Когда Семен вышел из подъезда, «скорая», тревожно мигая синим огоньком, вывернула со стороны Большого проспекта. Бугаева посадили рядом с носилками, на которых тихо стонал пожилой мужчина...
— Потерпите, потерпите, — уговаривала больного медсестра. — Сейчас наш коктейль подействует и боль пройдет.
Оказалось, что у мужчины почечная колика и ему только что сделали обезболивающий укол.
Дежурный врач курил в ожидании Бугаева на лестничной площадке.
— Поздно вечером у Терехова подскочила температура, — рассказывал он, помогая Семену надеть халат. — Хирург считает — перитонит. Нужно оперировать. Минуты на счет, а ваш подопечный — ни в какую!
В широком коридоре было темно, горела лишь лампа на столике дежурной сестры, но сама сестра отсутствовала. Она оказалась в палате, где лежал Терехов, мерила температуру.
— Сорок, — шепнула она дежурному врачу. — В операционной бригада готова.
— Семен Иванович, — громко, срывающимся голосом сказал Терехов, узнав Бугаева. — Недолго музыка играла...
— Миша, без паники, — Семен старался говорить спокойно, но при взгляде на Гогу сердце сжалось — так заострились черты его красивого лица, такие густые тени залегли у глаз. — Мы еще наговоримся, а сейчас тобой займутся врачи...
Терехов поморщился:
— Не нужны мне там чужие грехи... Вертушку спою взяли? — он оглядел Бугаева колючим взглядом, остановился на небольшом портфельчике, в котором у Семена был магнитофон.
— Ладно, — согласился майор. — Поговорим. По дороге в операционную. — Гога хотел возразить, но Бугаев сказал твердо: — Миша, прения закончены. — Он обернулся к врачу: — Вызывайте санитаров!
Врач исчез. Семен вынул магнитофон, включил. Протянул Терехову крошечный микрофон. Гога попытался взять его в руку, но пальцы бессильно разжались, и микрофон упал.
— Ничего, Миша! — прошептал Бугаев, поднимая микрофон. — Ничего! — Он взял микрофон, положил руку на одеяло. Даже через одеяло чувствовалось, какое горячее тело у Гоги.
— Трудно будет взять, — сказал Терехов. — У него еще и пушка есть.
— У кого, Миша?
— Лазуткин. Шоферит у одного босса... — Терехов помолчал немного, потом собрался с силами: — Это он меня... Исподтишка...
Раскрылась дверь, двое санитаров вкатили в палату носилки. Осторожно переложили на них Терехова. Бугаев пошел рядом, повесив магнитофон на плечо, а микрофон придерживал на груди у Михаила. Гога то и дело дотрагивался до него рукой, словно хотел убедиться, что микрофон никуда не исчез.
— Ну вот, — сказал он недовольно. — Теперь не успеем.
— Успеем, — успокоил Бугаев. — Ты сейчас о главном. Подробности потом.
— Работенку левую я нашел... Камины в старых домах снимать... Рухлядь всякую. Жильцы уедут и бросят. Сундук бабкин, стол, ручки бронзовые, рамы от картин... А любители скупают, реставрируют...
— Кто?
— Многие. У меня — дядя Женя, пузанчик один. Знакомый Лазуткина. Да вы плохо не думайте — вещи-то брошенные, ничейные. Невелик приварок, — продолжал Терехов. — Вот только камины! А их мало. Да и знать надо — где. Дядя Женя знает. Даст адрес, даже фото. Платит прилично...
Санитары остановили каталку перед лифтом. Лифт был вместительный, и Бугаев смог остаться рядом с Тереховым.
— Он мужик безобидный. Свой приварок имеет, конечно, да и я не в накладе. Эта падаль... — Гога задохнулся от злости, и Бугаеву показалось, что он больше не сможет продолжать, но Миша справился: — Злой, сволочь! Псих! Он со своей пушкой наделает дел. Антон Лазуткин. Запомнили, Семен Иванович?
— Запомнил.
— Пузан этот нас и свел. Все смеялся: фирма подержанных вещей — «Антон, Мишель и К°»!
Они снова двигались по коридору, но теперь более светлому.
— За что же он тебя? — спросил майор, понимая, что разговор подходит к концу.
— Дядя Женя сказал, что знает один царский камин... На пару косых. Я решил посмотреть...
Носилки остановились у открытых дверей операционной.
— Дальше нельзя, — сказал Бугаеву врач.
— Стоять! — прошипел Гога. В его слабом голосе сохранилось еще столько властной силы, что санитары подчинились. — А на камин уже Лазуткин глаз положил. Мы с ним там и встретились. Он как с цепи сорвался. Чуть не пристрелил меня на месте.
— И что же?
— В доме кто-то был. Пришлось смываться. А больше я туда не ходил. Пусть подавится этим камином! Я так и дяде Жене сказал.
— А из-за чего ты с Плотским ссорился? — спросил майор. — На поляне?
— Все, все, — строго сказал дежурный врач, санитары вкатили носилки в операционную. В последний момент перед тем, как дверь закрылась, Бугаев увидел на лице у Гоги недоуменную гримасу.
— Теперь остается только ждать, — сказал дежурный врач и протянул Семену раскрытую пачку сигарет. — Покурим на лестнице?
— Спасибо, не курю, — отказался майор. — Мне бы позвонить по телефону...
Терехов скончался под утро, во время операции.
20
Когда полковник пришел в управление, по своему обыкновению за полчаса до начала работы, майор Бугаев уже дожидался его с данными дактилоскопической экспертизы.
— Игорь Васильевич! Все совпало... — начал Семен, вслед за Корниловым входов кабинет.
— Не трудно догадаться, — спокойно сказал полковник, бросая взгляд на ежедневную сводку происшествий, лежащую на столе. — Ты же весь светишься, Сеня, несмотря на бессонную ночь...
— Пару часиков я прихватил, — отозвался майор. — На вашем диванчике.
Полковник бросил взгляд на большой кожаный диван, стоящий в кабинете. Сказал, усаживаясь в кресло:
— Значит, Антон Лазуткин?
— Все сходится. И показания Михаила Терехова! И отпечатки пальцев мы проверили! Я уже говорил с прокуратурой. Есть разрешение на арест...
— Чего же ты сидишь в управлении? — удивился полковник.
— Мы хотели брать его в гараже. Вряд ли он носит пистолет с собой на работу...
— После того как стрелял в Белянчикова? — недоверчиво сказал Корнилов. — Я удивляюсь, как он до сих пор не сбежал из города...
— И я тоже, — спокойно сказал Семен. — Удивлялся. Но вчера вечером он позвонил диспетчеру в гараж и попросил отгул на неделю. Сказал, что директор не возражает.
— Вечером? — машинально переспросил Корнилов и подумал о том, что вчера вечером он расспрашивал о Лазуткине Плотского. Неужели Павел Лаврентьевич проговорился? «Нет, ведь я предупредил его, — отмел Корнилов свои подозрения. — Не мальчик же он, на самом деле! Сказал жене, а та шоферу?»
— Вечером, — подтвердил майор. — С шести утра мы установили за его квартирой наблюдение...
— Молодцы.
— Лазуткин не вышел, а семья у него на даче. В Малом Поддубье, под Гатчиной. Я позвонил в гараж...
— А его «Москвич»?
— Стоит у дома.
— Надо перекрыть все вокзалы, аэропорт, — сказал Корнилов. И добавил: — Если не поздно.
— Сделано. Фото размножили. Я тут спозаранку всех на ноги поднял.
— Своему начальнику позвонить времени не хватило? — Корнилов сказал эту фразу ворчливо, а сам с удовлетворением подумал о том, что Бугаев сделал все так, как сделал бы он сам.
— Я подумал, товарищ полковник, что вам сегодня ночью спать не придется.
— Может быть, он поехал к своему семейству на дачу? — высказал предположение Корнилов, никак не среагировав на фразу майора.
— Попрощаться перед дальней дорогой? Ну уж нет! По-моему, сентиментальность не в его характере. Если Лазуткин почуял, что запахло паленым...
— «Москвич» под наблюдением?
— И квартира. И заводской гараж.
— Фотография Лазуткина есть?
Бугаев достал из папки и положил перед полковником два фото. На одном — молодой угрюмый парень напряженно смотрел в объектив. Второе — сделанное Котиковым в квартире с камином. Узнать Лазуткина по затылку было невозможно, но Корнилов все-таки стал внимательно сравнивать изображения. Его внимание привлекло левое ухо Лазуткина — это была единственная часть, повторявшаяся на обеих фотографиях.
Бугаев поднялся со стула и встал за спиной у полковника, с нетерпением ожидая, что скажет Корнилов. Наконец не выдержал:
— Уши, товарищ полковник! Правда?
— Есть отдаленное сходство, — с сомнением произнес Корнилов.
— У экспертов тоже такое впечатление.
— Про «отдаленное сходство»? — уточнил полковник. — А кроме впечатлений у них есть что-нибудь поконкретнее?
— Так ведь «пальчики»!
— Ты бы сел, Семен, — сказал Корнилов. — Не люблю, когда у меня за спиной стоят. — И когда Бугаев сел на стул, добавил: — «Пальчики» — главное. А из этого сходства мало что следует. Определенный тип уха — без мочки — и только. Да у семидесяти процентов людей такая форма уха. Ты показал фото типу, которого Белянчиков задержал?
— Юрий Евгеньевич показал. Еременков так обрадовался, словно родного отца увидел. Игореха, кричит, нашелся!
— Кого ты пошлешь в Малое Поддубье? — спросил Корнилов.
— Лебедев и Сергеев уже готовы, товарищ полковник.
— Я дам команду — в Гатчине их встретят местные товарищи.
— Управятся вдвоем, — запротестовал Семен, но Корнилов сказал жестко:
— В Гатчине встретят! Не хватало нам, чтобы он по лесам с оружием бегал. Сейчас всюду дачники, туристы...
Лазуткин добирался из Малого Поддубья в Ленинград на грузовой машине. Теперь, когда деньги лежали в портфеле, на душе стало немного легче. Все эти дни он прожил, как в бреду, сжав зубы и стараясь не думать про большой пустынный дом, про комнату, пропахшую псиной, про шкатулку старика Грачева. От одной мысли о том, что могло лежать в этой шкатулке, у Лазуткина замирало сердце. «Если этот жлоб отвалил мне за кольцо столько денег, сколько же осталось там?!» — думал он, приходя в ярость.
Крупный молчаливый водитель КамАЗа насвистывал незатейливый мотивчик, и Лазуткину хотелось поддать парню, чтобы заткнулся. Этот мотивчик мешал ему думать. «Ладно, ладно, — успокаивал он себя. — Может быть, и не было ничего в шкатулке. Какие-нибудь старые бумаги, о которых и старик ничего не знал. Не мог же он подохнуть и никому не оставить свои деньги? Небось набежали родственнички! А мне и этого хватит», — Лазуткин легонько побаюкал лежащий на коленях портфель.
После того как вчера вечером Валентина Олеговна намекнула Антону, что им интересуется уголовный розыск, Лазуткин бежал из города, моля бога, чтобы его не арестовали по дороге на дачу. Он решил взять деньги и тут же, ночью, податься в сторону Пскова. Но в деревне было тихо и спокойно, такой умиротворенностью веяло от застывшего в безветрии ночи сада, так обрадовалась его приезду жена, что он решил остаться. Да и не хотел пугать жену внезапным отъездом, а главное, не хотел, чтобы она видела, как достает он деньги из укромного местечка. Утром он сделал все это незаметно, а свой отъезд объяснил тем, что везет директора в Новгород, в командировку.
— А как же тетя Руфина? — удивилась жена. Руфине Платоновне, тетке Лазуткина, исполнялось шестьдесят лет. Они не были у нее очень давно и, получив красочную открытку с приглашением, собирались на юбилей.
— Съездим через неделю. По-свойски. Так душевнее будет. А сегодня сослуживцы набегут...
Жена посмотрела на Антона с подозрением. Наверное, почувствовала фальшь в его слишком бодром голосе. Но протестовать не стала.
Кроме денег Лазуткин положил в портфель и номера от автомашины. Он снял их однажды ночью, когда еще работал в «Скорой», с машины, на которой возили главного врача. Снял просто так, про запас, благо никто не мог его заметить и даже заподозрить. Увидев в тайничке номера, Лазуткин сразу вспомнил про свой «Москвич», который собирался бросить в городе на произвол судьбы. Собственно говоря, не совсем на произвол судьбы — «Москвич» был записан на жену, и у Антона имелась тайная мысль, что деньги от его продажи помогут семье. На первое время.
«Если сменить номера, — подумал он, — можно выбраться из города на машине. И заехать ой как далеко...»
Когда Лазуткин вылез из КамАЗа у Московских ворот, стрелки часов показывали ровно пять. В вагонах метро народ стоял плотной толпой. Разъезжались с работы. «И к лучшему, — подумал Лазуткин. — Милиции в такой толпе несподручно. Да и на улицах народу много».